4 августа, 2007
Я застряла. Пальцы танцуют над теплой клавиатурой… летают… жду вдохновения.
Иногда мир вокруг меня растворяется, когда я пишу. У меня перед глазами формируется туннель, в конце которого есть только страница, – я «в фокусе», как иногда говорят спортсмены. Но «фокуса» недостаточно, творческий тупик никто не отменял, и сейчас я в нем.
«Айрис стоит на краю обрыва и смотрит вниз на бьющиеся о камни волны. Вдруг у нее за спиной раздается голос. И говорит… говорит…»
Не могу решить: я пишу роман или трагедию? Конец – всегда самое трудное. Намного труднее начала. Я тружусь уже несколько недель – третий акт истории об амбициозной актрисе, которая влюбляется в нагловатого лживого капитана морского судна. Подруга Кэти всегда старается выпытать, на ком основаны мои персонажи, и эта героиня отчасти основана на ней, но я объясняю, что персонажи любят убегать от автора. Они начинают жить собственной жизнью.
«Она оборачивается и смотрит на него. Ее волосы колышет ве…» Нет. Стереть, стереть, стере-е-е-е-еть. Она не поворачивается. Ну конечно! Она же его ненавидит. Он ее предал. Она его не простит. Нет, она его накажет.
«“Знаешь, что за ложь всегда приходится платить?” – Голос Айрис едва слышен из-за ветра». Да! Гениально. Слова льются на экран, как электронные чернила… В дверь кто-то постучал. Не буду отвечать. «я знаю, что и за правду тоже приходится…»
– Джесс! – Это голос мамы.
– Секунду! – истерично кричу я, но дверь уже открылась, и в проеме нарисовалась моя мать, только что вернувшаяся с утренней пробежки в 12 километров. Мир возвращается к прежнему состоянию.
– Уже встала, молодец! – говорит она, сияя ярче лампочки.
– Я встала еще в семь.
Я вообще не жаворонок, но иногда идеи вырывают меня из объятий Морфея, заставляют открывать красную тетрадь у кровати и записывать: «У нее был небесный близнец»; «Снежная буря в июле»; «Что-то с моржом???».
Мама раздвигает шторы и присаживается на край моей кровати:
– Может, встанешь, займешься чем-то?
Она всегда так говорит.
От утреннего света стены моей комнаты будто светятся нежно-сиреневым – официально цвет называется «лавандовый крем», мы его выбрали, когда мне разрешили сменить интерьер в комнате на десятый день рождения. Но цвет на самом деле выбрала мама. Я от «лавандового крема» не в восторге – ощущение, что живешь в серии мультика «Дружба – это чудо».
Закрываю ноутбук. Мама уже успела сходить в душ и одеться, однако не как обычно, а во что-то из «Энн Тэйлор» в стиле бизнес-кэжуал. Сейчас выходные, но она риелтор, поэтому работает каждый день. В шортах цвета хаки, рубашке поло с воротничком и с собранными в аккуратный хвостик волосами она выглядит как лагерная вожатая.
Мама пальцами пробегается по закрытому ноутбуку от стикера к стикеру: «Сьерра-клуб»[2], алая эмблема Гарварда, переливающееся на свету авокадо (подарок Кэти), «Свободная лыжня или смерть» (подарок Райана). Мне хочется поковырять отклеивающиеся края стикеров вслед за ней, но я сдерживаюсь. Тем временем мама объясняет, что пришла ко мне с утра пораньше не только для того, чтобы предотвратить возможный приступ лени:
– Мне сегодня нужна твоя помощь. Потом угощу тебя обедом в «Люкас».
«Люкас» – мой любимый ресторан, и мне трудно вспомнить, когда мы с мамой последний раз проводили субботу вместе. Это подкуп?
– Ладно, – осторожно говорю я. – А с чем нужна помощь?
Она встает и принимается аккуратно складывать раскинутые на моей кровати спортивные штаны:
– На следующей неделе показываем дом тети Анны покупателям. Я наконец уговорила папу его продать, так что теперь надо освободить чердак.
Я застонала. Мама провела меня, как ребенка.
– А Гриффин не может помочь?
Для физического труда мой спортивный двухметровый пятнадцатилетний брат годится куда больше, но мама знает, что я точно не откажусь.
– Он только завтра вернется из лагеря по лак росс у.
Точно. С тех пор как брата настиг пубертатный период и у него появилось острое желание насмехаться над всем и всеми вокруг, мы тактично стараемся друг друга избегать, так что я даже забыла, что его целую неделю не было дома. Хотя отсутствие хлопающих дверей и размазанной по столешнице в ванной зубной пасты могло бы послужить напоминанием.
– Ладно, – неохотно вздыхаю я и откидываю одеяло. – Помогу.
Я не была в доме тети Анны уже больше шести лет – с тех пор как ее переместили в дом престарелых, когда я была в пятом классе, и папа стал сдавать дом студентам Кинского колледжа. Это покосившийся фермерский дом на окраине города; по моим воспоминаниям, он пахнет печеной фасолью и влажной почвой. А еще там куча книг – на каминных полках, на столах, стопками у стен, в покосившихся книжных шкафах. Будто дом принадлежал книгам, а не тете. Было в этом что-то волшебное. Когда мама расчищала дом перед заездом студентов, мне разрешили взять несколько романов, а остальные книги оказались на помойке за маминым офисом, отчего мне было физически больно.
Ладно, говорю я себе, может, будет весело. Как известно, на чердаках часто находятся интересные вещи: давно потерянные семейные реликвии, фамильные секреты, редкие первые издания.
– Не хочешь сначала в душ? – спрашивает мама.
– А… – я опускаю взгляд на свободные спортивные шорты, которые только что натянула. – Разве там не будет пыльно?
– Но мы же потом пойдем в ресторан…
– Точно! – Хватаю полотенце.
Она хлопает в ладоши:
– Отлично! Тогда увидимся внизу через пятнадцать минут. – Она смотрит на часы. – Или, знаешь, давай через десять.