Глава 7 Рассказ трактирщика

Первым пришел Вильям.

Он прошел весь лес Мальзербе насквозь, но вполне бодр. Конечно, под рясой он покрыт засохшей кровью и, полагаю, несколько устал. Но день стоит ясный, а он уцелел в лесу. Больше чем уцелел. Шаг его размашист, а легкий ветерок несет освежающую прохладу.


– Откуда ты все это знаешь? – прерываю его я. Уж не сижу ли я за одним столом с колдунами, способными читать мысли?

– Большей частью от посетителей, что были тогда в трактире, – говорит трактирщик, – а частью догадался сам. Я помню, что это был за день, я знаю, какой длины ноги у парня, так что нетрудно вывести отсюда: он шагает широко.

Он, полагаю, прав.

– К тому же в такую долгую ночь порой не мешает приправить эль щепоткой вымысла.


Вильям уже прошел немало, когда впереди показалась группа паломников.

Они казались небедными – повозка их была расписана, а сами они одеты в ярко окрашенные рубахи и плащи. Это была семья богатых купцов, следовавшая в монастырь Сен-Дени. Я знаю об этом потому, что позже они заглянули ко мне.

Двое мужчин и женщина шли рядом с повозкой, в которой ехала почтенная дама и еще более почтенная дама, по-настоящему старая. Вильям поднял свою большую ладонь и помахал им. Он немалый путь проделал в одиночку и не прочь был бы с кем-то перекинуться словом. Да, конечно, тут были и женщины, но не крестьянки, к тому же старые.






Одна из старух увидела, что он машет, и что-то сказала мужчинам, идущим рядом с повозкой. Оба спутника повернулись к Вильяму и остановились посреди дороги. Женщина, что шла с ними, шлепнула лошадь по крупу и поспешила к повозке.

– Эй, друзья! – окликнул Вильям.

Мужчины стоя поджидали его. Молча. Когда Вильям подошел ближе, он смог разглядеть их получше. У старшего была густая рыжая борода. У младшего – вьющиеся рыжие волосы. Отец и сын. Они, казалось, нервничали. И их руки были скрыты под ярко расцвеченными плащами.

– Приветствую! – сказал Вильям. На сей раз менее уверенно.

– Стой! – сказал отец. – Открой лицо.

В тридцати шагах от них Вильям останавливается.

– Что?

Бородатый встревоженно смотрит на сына, потом опять на Вильяма.

– Сними маску, ежели не умышляешь злого.

Вильям растерянно моргает:

– Какую маску?

Юноша кусает губу и всматривается в него. Внезапно он извлекает из-под плаща короткий меч.

– Во имя Христа, не подходи!

Вильям понятия не имеет, что происходит.

Старший мужчина вытаскивает топорик.

– Разбойник ты иль дьявол, изыди!






Вильям продолжает растерянно моргать.

– Я не разбойник и не дьявол, я брат-бенедиктинец. Монах.

Рыжие сын и отец размахивают своим оружием, пытаясь казаться свирепыми. Но они не кажутся свирепыми. Они кажутся испуганными.

– Я монах, – повторяет Вильям, – слуга Бога. Я бы хотел присоединиться к вам. Мне немножко… одиноко.

Глаза у сына совершенно безумные.

– Изыди!

Он крутит мечом в воздухе. Вильям отступает, наступает на ремешок своей сандалии и падает – плюхается – на дорогу.

– Изыди! – вновь кричит юноша.

– Ладно, – говорит Вильям, – вы не в себе, но ладно. Мужчины начинают пятиться, оставляя Вильяма сидеть на собственном заду посреди дороги.

И тут он соображает, в чем дело. Он начинает хохотать.

Если до сих пор мужчины были просто испуганными, теперь они в ужасе. Они оборачиваются и кричат:

– Гони лошадь, Матильда! Прочь! Прочь!

Матильда вновь бьет лошадь по крупу, и повозка, грохоча, несется по дороге, мужчины догоняют ее.

Вильям понял, что к чему. Они решили, что он в маске, потому что никогда до сих пор не видели людей с таким цветом кожи. Знаю, в это трудно поверить, но как еще объяснить их испуг? Вильям вздыхает, понимается и отряхивает грязь со своего обширного зада.

Теперь он идет медленно, чтобы не обогнать паломников, но вскоре свежий ветерок и песни жаворонков вновь приводят его в хорошее настроение, и он совершенно забывает о них. И вскоре опять догоняет трусоватых паломников.

Они остановились посреди дороги, повозка их накренилась набок. Ее колесо лежит в траве у обочины в нескольких шагах от повозки. Маленькая компания сгрудилась у повозки, удивленно разглядывая ее, точно это выброшенная на берег диковинная рыба. Женщины уперли руки в бока. Оба мужчины вновь вытащили оружие и озираются вокруг так, словно кто-то вот-вот выскочит из лесу и утащит их.

А потом они видят, что кто-то приближается к ним по дороге. Когда они замечают Вильяма, они вновь начинают вопить:

– Прочь, разбойник! Прочь!

Женщины таращатся на него, хватаясь друг за друга в поисках защиты.

Вильям вздыхает. Он качает головой. Он продолжает путь.

– Прочь! – кричит сын. – Берегись!

Вильям идет прямо на него.

Юноша машет мечом в воздухе. Но Вильям продолжает путь, и тот отступает на шаг. И еще на шаг.

– Берегись! – бормочет юноша.

Вильям проходит мимо. Все пятятся. Все, кроме старшей женщины. На ней черное шерстяное одеяние, и ее бледные голубые глаза неотрывно смотрят на Вильяма с прежде не виданной им злобой. Он пытается сделать вид, что не заметил.

Вильям подходит к повозке, подводит свои большие руки под ось, к которой крепятся колеса, и поднимает повозку.

У паломников перехватывает дыхание.

– Ну, – говорит Вильям, – вы будете ставить колесо на место или нет?

Никто не двигается.

– Я не разбойник. Я монах из аббатства Сен-Мартин. Моя мать была сарацинка, – он использует именно это слово, поскольку они его наверняка знают, – вот почему у меня такая темная кожа. Но я монах. Монах.

Они все еще не двигаются, рты глупо приоткрыты.

– Даю вам еще один шанс, – говорит Вильям, – подберите колесо и наденьте его на ось. И не надо так гнать, это чересчур разбитая дорога, чтобы ехать так быстро на такой груженой повозке.

Он ждет.

– Если вы сейчас не управитесь с колесом, я опущу ее. Никто не шевелится.

Вильям выпускает из рук ось. Повозка плюхается на землю, слышен треск сырого дерева.

– Я предлагал вам, – говорит Вильям, пожимая плечами.

Женщина с бледными глазами бормочет что-то про Антихриста. Мужчины вцепились в потные рукоятки оружия и настороженно следят за Вильямом. Так что здоровенный послушник идет прочь. Повозка, разбитая и бесполезная, лежит посреди дороги.


Сюда он добирается к закату. Передний двор пуст, только на обрубке полена, посвистывая, сидит конюшенный мальчик, Жак. Вильям становится перед ним и говорит:

– Прошу прощения.

Жак поднимает глаза, кричит и падает с полена на спину.

Вильям тут же опускается на одно колено и говорит:

– Я брат из монастыря Сен-Мартин. Я хочу всего лишь места, где можно выспаться и поесть, если можно.

Жак, спотыкаясь, пятится, а потом поворачивается и бежит в дом, чтобы позвать меня. Говорит, что там во дворе здоровенный малый в маске, просится на ночлег. Я выхожу. Я уже видел африканцев. Когда держишь трактир, кого только не увидишь. Но, должен признать, такого здоровенного, как Вильям, не видал никогда. Хотя нет, однажды видел. Красного Монаха, Микеланжело ди Болонью.

В любом случае я не мог впустить Вильяма.


– Почему это? – восклицает Жером, и его лицо, скрытое бородой, становится пунцовым.

– Послушай, брат, он славный парень, он мне нравится. Но он же выглядит так, словно сошел со страниц Откровений Иоанна Богослова. То есть у него приятное лицо, если приглядеться, но обычно люди и не приглядываются. Они просто бросают взгляд, встают и уходят. А у меня трактир.


Так что я предлагаю ему заночевать в конюшне. Бесплатно. Это, по крайней мере, честно.

Тогда он спрашивает еду. Я спрашиваю деньги. У него нет денег, но он говорит, что отработает. Так что я велю ему убраться в стойлах. Он отличный работник, этот паренек. Когда он управился с делами, я приношу ему добрую порцию голубиного жаркого. Он, должно быть, оголодал, потому что в три глотка опустошил огромную миску. В общем, я оставляю его в конюшне, и вскоре он уже храпит так, что слышно в трактире.

Ну вот, Вильям здесь.


А вскоре дверь распахивается и входит компания очень грязных рыцарей. И очень бедных. Ни лошадей. Ни сеньора, кроме тех, что платят поденно. Бродят там и сям, задирают честных людей. Скажу вам, что от Крестовых походов по крайней мере тот толк, что забияки вроде этих убираются подальше отсюда и мутят воду где-нибудь в другом месте.

Такие головорезы обычно не имеют обыкновения платить за еду и ночлег, так что я заранее начеку. Я велю им вытирать ноги. Они не вытирают. Просто топают себе в залу, один, два, три, четыре – всего пятеро. Пока они сидят и пьют, я успеваю запомнить их имена. Это Балдвин, низенький, у него лысая балда, легко запомнить. Потом Жорж и Робер. Их довольно сложно различать, поскольку оба они сплошные мышцы. Здоровенные как утесы и примерно так же быстро соображают. Потом два брата, оба с вьющимися золотистыми волосами. Один высокий и костлявый, с выступающим кадыком и ленивым взглядом. Его зовут Хэй. Другой потолще, его зовут Мармелюк, дурацкое имя, по-моему.

Наконец входит их главный. Мелкий, жилистый, с длинными грязными желтыми волосами и лицом как у хорька. Сир Фабиан, так они его называют. Фабиан держит веревку, которая тянется за порог.

Я пытаюсь сообразить, зачем ему эта веревка, и тут дверь отворяется в последний раз.

На том конце веревки – девочка.

Крестьянская девочка. Веревка обвязана у нее вокруг шеи и уже натерла красную полосу. Девочка запылена, вся в синяках и выглядит очень уставшей.

Но что-то в ней есть такое… что-то… Ну, не знаю. Будь я на месте этих рыцарей, я бы не рискнул вязать ее. Она выглядела так, словно обладала чем-то, что не свяжешь, как ни старайся, – по крайней мере, надолго.

Ну вот. Сир Фабиан Хорек заставляет ее сесть на пол, а веревку обвязывает себе вокруг щиколотки.

– На случай, если я чересчур напьюсь, чтобы держать ее в руках, – говорит он.

И начинает пить – вместе с остальными.

Так вот, Жанна тоже здесь.


На лес опускаются сумерки. Во двор трактира прокрадывается мальчик. Ему страшно. Он не знает, как его тут примут. После того, что с ним случилось недавно, я не браню его. Он видит Жака, выдергивающего морковь с грядки. Какой-то миг он следит за ним, потом решает, что Жак из тех, что легко пугаются.

Так что мальчик – Якоб – прокрадывается на задний двор, к свиному хлеву. В свином корыте среди ботвы и пивного сусла он находит подгнившую морковь и сморщенное яблоко. Они выглядят не слишком привлекательно, но мальчик не ел и не спал уже больше суток.

– Эй! – говорит кто-то.

Якоб роняет морковку и яблоко.

Из кустов появляется лысый рыцарь. Он ходил туда облегчиться.

– Ты что, воруешь? – говорит рыцарь. – Ты воришка?

Якоб с миг колеблется, потом решает просто потихоньку уйти. Он ступает очень тихо, очень медленно. Но Балдвин подтягивает штаны и бежит за ним. Он хватает Якоба за руку, изо всех сил.

– Эй! – кричит он, ни к кому в отдельности не обращаясь. – Я поймал воришку! Я поймал воришку!

Его пальцы врезаются в руку Якоба, точно шурупы. Мальчик вырывается и пытается встать на ноги, но Балдвин тащит его за угол, на передний двор. Уж не знаю, таскал ли кого-то из вас такой здоровяк, когда вы были детишками. Меня таскал. И нет ничего страшней. Ты полностью в его власти. Не можешь ни убежать, ни сопротивляться, а просишь отпустить – он только смеется. Только вспомню, и даже сейчас дурно делается.

Так что я отлично представляю себе, каково было Якобу. И после того, что он перенес за эти сутки, я на его месте уже разревелся бы.

Перед трактиром несколько рыцарей наслаждаются свежим воздухом и закатным солнцем – Хэй, Жорж и Робер.

– Глядите-ка, – говорит Балдвин, – я поймал воришку. Воровал из свиного корыта!

– Я не воришка! – восклицает Якоб.

– Воры плохие, – говорит Жорж. Это потому что он такой умный.

Балдвин говорит:

– Что мы с ним будем делать?

Сердце Якоба отчаянно стучит, взгляд мечется от одного жестокого человека с ленивой усмешкой к другому.

Хэй улыбается.

– Я хочу поиграть в мяч.

– Отлично, – усмехается Балдвин, – поиграем! Теперь все трое детей здесь. Жанна, Вильям и Якоб.

Балдвин толкает малыша. Сильно. Шея Якоба запрокидывается, и он летит, врезаясь в грудь здоровенного рыцаря.

Робер пялится из-под черных бровей, нависающих над глазами. Затем толкает, у Якоба подкашиваются ноги, и он падает на землю. У него вышибли из груди воздух. Он изворачивается в пыли, пытаясь вздохнуть, отворяя рот, точно рыба, которую вытащили и бросили в лодку.

Лишь только он успевает набрать воздуху, Хэй хватает его за рубашку и поднимает вверх. Мальчик глядит в расширенные голубые глаза рыцаря. Лишь один из этой пары глаз смотрит на него.

Хэй швыряет Якоба рыцарю с лицом похожим на наковальню – Жоржу. Жорж хватает Якоба за шею.

– Убью вора, – говорит Жорж.

Никто с ним не спорит.


В это время Жанна сидит на полу у ног Фабиана – вон под тем столом.

Она смотрит снизу вверх на Фабиана, который обсасывает куриную кость. Рядом сир Мармелюк опрокидывает в себя кружку эля.

Жанна с отвращением наблюдает за ними.

Как раз в это время Балдвин просовывает свою лысую голову в дверь.

– Фабиан, – говорит он, – мы поймали воришку.

Фабиан продолжает вгрызаться в куриную кость. Потом, медленно, он опускает ее. От нижней губы к кости тянется нить слюны.

– И что? – говорит он.

– Я так думаю, Жорж его сейчас пришибет. Хочешь поглядеть?

Ну, тут я начинаю кричать. Не знаю, кто этот вор такой и что он у кого украл, но, пока я тут хозяин, здесь никто никого не убьет. Это портит репутацию.

Но Фабиан и свиного пятачка не даст ни за мою репутацию, ни за мои слова. Он встает, опрокидывает стул и идет к двери. Веревка натягивается вокруг шеи Жанны.

Он переступает порог и тащит ее за шею. Она встает на ноги, и, поскольку ей некуда деваться, идет во двор следом за Фабианом. Я тоже.

На дворе, в густеющих сумерках мы видим мальчика с курчавыми каштановыми волосами. Жорж его душит. У мальчика лицо уже багрово-синее, а ножки молотят в воздухе.

А затем воздух прорезает голос – ясный, властный и чистый. Как звук горна или что-то в этом роде.

– Прекратите. Отпустите его.

Мы все оборачиваемся и смотрим. Рыцари тоже.

Это Жанна. Маленькая крестьянская девочка с веревкой на худенькой шее. Командует банде рыцарей.

Жорж настолько удивлен, что бросает Якоба. Просто БАМ – и все. Якоб ударяется о землю и неподвижно лежит в пыли.

Рыцари смотрят на Жанну. Потом смотрят на Фабиана.

Фабиан пожимает плечами.

– Заканчивайте уже.

Балдвин вытаскивает меч. Он приближается к Якобу.

– Эй! – кричу я. – Прекратите это.

– Мы можем увести его в лес и прикончить там, если тебе угодно, – говорит, пожимая плечами, сир Хэй.

– Да оставьте его в покое! – кричу я.

И Жанна пронзительно орет:

– Прекратите! ПРЕКРАТИТЕ!


В конюшне Вильям открывает глаза и стряхивает с лица солому. Во дворе кричат люди.

Почему во дворе кричат люди?

Он садится – и почти утыкается в задницу осла. Он кладет свою большую руку на круп ослу и отодвигает его.



Во дворе вновь слышны крики. Вильям рывком поднимается на ноги. Он с ног до головы засыпан сеном. Он отряхивает рясу и полусонно бредет к дверям конюшни. Когда он добирается до дверей, он не может сообразить, как отворить их. Тогда он толкает двери влево, но они не поддаются. Он толкает сильней. Они все еще не поддаются. Снаружи опять кричат. «Они что, заперли меня снаружи?» – гадает Вильям. Всем своим весьма внушительным весом он наваливается на дверь. Ничего.

Крики слышны вновь.

Тогда Вильям догадывается толкнуть дверь вправо.

Она легко уходит в сторону.

Вильям запинается сам о себя и вываливается в темный двор.

Там он видит группку людей. У них мечи. Один из них вытащил свой меч. Он видит меня, я кричу. Рядом он видит уродливого низенького человечка с длинными желтыми волосами и мордочкой как у хорька. И маленькую крестьянскую девочку. Очень грязную и сердитую крестьянскую девочку. С веревкой, обвязанной вокруг шеи.

– Отпустите его! – кричит она.

Отпустить кого? – гадает Вильям. И потом видит. Лысый поставил ногу на шею маленького мальчика и тычет мечом тому в основание черепа.

Почему они все кричат? Почему у девочки веревка на шее? И почему взрослый наступил на маленького мальчика? Вильям не знает.


Но он знает, как узнать. Якоб пытается молиться. Я это вижу. Он хватает ртом воздух и шепчет слова, но они почти не слышны. Он успевает сказать первый стих: «Шма Исраэль Адонай Элоэйну Адонай эхад».


– Откуда ты знаешь «Шма»? – прерывает его Арон.

Трактирщик чешет толстый загривок.

– Бабушка научила, – говорит он.

– Она что, была…

– Ну да, она была…


Якоб пытается припомнить остальную часть «Шма». Первый стих он уже произнес: «Слушай, Израиль: Господь – Бог наш, Господь один!» Обычно и остальное соскальзывает с языка так же легко, как и его собственное имя. Но рот его пересох, глотку перехватило от пыли и слез, а чужая нога уперлась в шею и затылок.

– Благословен ты… – бормочет он, – благословенно имя твое… Благословен… Благословен… – Слезы стекают у него по щекам. – Благословен…

А затем земля, к которой он приникает щекой, начинает дрожать. Опять. И еще. И еще. Быстрее и быстрее.

Словно летняя гроза, катящаяся от дальнего горизонта. Якоб пытается выкрутить шею, в которую упирается кожаная подошва, и краем глаза видит, как что-то темное, огромное несется к нему через двор трактира.

И затем – благословенное облегчение. Нога больше не упирается ему в шею. И слова хлынули, точно летний дождь, пролившийся с небес:

– Благословенно славное имя царства Его во веки веков! И люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всей душою твоей, и всем существом твоим. И будут эти слова, которые Я заповедовал тебе сегодня…


Жанна кричала – но умолкла, когда увидела, как нечто огромное, черное ринулось к ним из конюшни. Что это? Оно несется так стремительно, что и не разобрать. В вихре черных лохмотьев оно промчалось через двор.

Она моргает, и вот лысый рыцарь уже распростерся в пыли.

Чудовище останавливается. Оно выпрямляется. Жанна в жизни не видела такой громады.

Но это не чудовище. Это юноша. Его зовут Вильям.


Вильям озирает двор. Рыцари таращатся на него. У них пропал дар речи.

Он наклоняется и поднимает Якоба на ноги.

– Ты в порядке? – спрашивает он.

Якоб кивает, но таращится на Вильяма с не меньшим, чем остальные, изумлением.

И затем, краешком глаза, Вильям ловит вспышку серебра.

Сир Фабиан, размахивая над головой мечом, несется к Вильяму и Якобу.

– Не знаю, кто ты, – говорит Фабиан, – но ты, считай, мертвец.

Вильям поднимает руку, прикрывая себя и Якоба.

Фабиан уже близко. Он взмахивает мечом – и падает, лицом в грязь.

Веревка, которой он обвязал щиколотку, тянется к двери трактира.

Пока никто не смотрел, Жанна обернула ее вокруг дверной ручки.

Фабиан, лежа в грязи, орет, чтобы кто-нибудь перерезал веревку. Хэй шагает вперед, отталкивая Жанну, и перерезает веревку.

Фабиан поднимается на ноги.

Он вновь машет мечом на парня, взрезая воздух. Потом еще раз, все ближе и ближе. Я кричу, чтобы он прекратил, но он не слушает. Он жаждет разделаться с мальчиками.

Я закрываю глаза. Я не хочу этого видеть.

Я слышу, как Вильям кричит.

Что-то проносится мимо меня. Я открываю глаза. Вижу Вильяма, он держит Якоба за руку. Якоб держит Жанну, и они бегут, все трое.

Вильям, похоже, не ранен. Тогда кто кричал?

Я оборачиваюсь. Белая борзая вцепилась в ногу Фабиана. Фабиан кричит и пытается освободиться. Детишки бегут к лесу. Жанна кричит:

– Гвенфорт!

Борзая выпускает Фабиана, который скорчился на земле, и несется к детям. Сначала догоняет их, потом бежит бок о бок, потом вырывается вперед.

Они исчезают в зарослях.



Фабиан лежит на земле, воя от боли и ярости.

А затем, со стороны леса, доносится ответный вопль. Сначала воет собака. Потом кричат дети. Они тоже вопят, в точности как Фабиан. Но их крик – крик торжества.


Трактирщик откидывается на спинку стула и поднимает вверх ладони.

– Ну вот, это моя часть рассказа.

В трактире тихо. Те, кто едят и пьют за соседними столами, оставили свои разговоры и прислушиваются к нам.

Красивый мужчина с черными локонами встает со своего места и просит разрешения присоединиться к нам. Он одет в простую на вид дорожную одежду, но тем не менее это лучшая дорожная одежда, которую мне доводилось видеть. Неяркая, коричневые и желтые тона, и немного бледно-голубого, но шитье и отделка достойны самого короля. Мелочь, но я-то замечаю, как и подобает людям моей профессии.

Маленькая монашка говорит:

– Я знаю, что было дальше. Хотите послушать?

Конечно мы хотим.