Глава 8
Второй день прошел намного веселее первого. Мы мешали тренировки с отдыхом, а гречку в чайнике варили вместе. Коша был принципиально против такого кулинарного подхода:
– А чай будем в ложке заваривать?
– В тарелке! – отрезала я. – И не отвлекай, я уже и забыла, как гречку варить…
По крайней мере, поели мы почти прилично. И вновь принялись за отработку нового приема. Коша настаивал, что ногами мне лучше не бить – если перехватят, то позицию точно потеряю. Но в некоторых случаях пинок в лицо просто напрашивается.
– Давайте еще раз, – командовал он. – И только в случае удачного захвата. Если есть капля сомнений, то лучше локтем сверху.
А мне так хотелось хоть раз все-таки попасть ему по носу – не потому, что я большая любительница причинять кому-то боль, просто это означало бы мой прогресс. Сам Коша на похвалу скуп, потому мне и требовались другие подтверждения. Но он почему-то постоянно уворачивался ровно за полсекунды до столкновения и вновь призывал повторять. В очередной раз, когда после самого удачного захвата колено опять прошило только воздух, я зарычала от бессилия.
– А это что еще за звук? – Коша выпрямился и отступил.
– Злюсь, – честно призналась я. – Злюсь, что три последних часа прошли даром – у меня не получается.
– Получится на пятом или девятнадцатом часу, – он будто удивился. – Любая отработка требует времени, особенно если с нуля. Но злиться-то зачем?
– Потому что я человек! – Я развела руками.
– А. Вот это еще один ваш недостаток, Елизавета Андреевна.
– Быть человеком? – я рассмеялась от несуразицы.
– Сделаем перерыв.
Мы снова перекусили пустой гречкой, но на этот раз позволили себе по паре глотков алкоголя. У меня болело все – от сухожилий под коленями до кончиков ногтей. Хорошо еще, что я вырядилась в джинсы, в коктейльном платье сейчас и такое развлечение не было бы доступно. И уже снова вечерело, а я так или иначе освоила пятерку ходовых приемов – пусть не против Коши, но против какого-нибудь инвалида без рук и ног смогу выстоять. Передала ему единственную кружку и попросила:
– Может, все-таки научишь меня стрелять? Ну, когда вернемся домой.
– Я? Пусть телохранитель учит. Или инструктор, если Иван Алексеевич сочтет нужным.
Я усмехнулась.
– Минуты считаешь, когда сможешь вернуться к своим делам – мочить, избивать и пытать, а не со мной возиться? – не дождалась ответа и продолжила: – Но я так скажу – я вижу и плюсы в том, что оказалась здесь именно с тобой. Очень сомневаюсь, что дома Ваня кому-то позволит бить меня.
– Я и не бил – вы сами рукой об меня ударились. Кстати, именно поэтому упражнения бессмысленны. Хороший блок не научишься ставить, пока не поймешь, как прилетает по роже при плохом блоке.
Я кивнула, прекрасно понимая, о чем он говорит. Приняла кружку, а глотки делала микроскопические – только для того, чтобы энергия прибавлялась, но от опьянения не разморило. Мы сидели на матрасе, вытянув ноги, и наблюдали за опостылевшим фонарем, который скоро станет выглядеть ярче. Это поможет скоротать ночь, а спать уляжемся снова на рассвете.
– А что про злость, Кош? – вспомнила я. – И как же здоровая агрессия в драке?
Он ответил после длинной паузы:
– Хватит здорового понимания, что и зачем делаешь. А вот из себя выходить нельзя – это увеличивает количество ошибок. Возьмите за установку, что если вышли из себя, то проиграли.
– Вообще никогда?
– Только в присутствии самых близких людей, которым на сто процентов доверяете. Или когда трахаетесь, – он, кажется, не насмехался надо мной, а действительно погрузился в объяснение. – Во всех остальных случаях эмоции должны быть выверенными. Уж особенно в драке. И особенно в вашем случае, когда нет ни одной секунды на лишний маневр.
Я перевела взгляд на его профиль – хотелось убедиться, что действительно не смеется.
– Такое ощущение, Коша, что ты вовсе не о драках говоришь, а вообще обо всем. Намекаешь на две мои истерики?
– Зачем же намекать? Прямо говорю. Ну поорали вы, поплакали – много этим добились?
Я всерьез заинтересовалась, потому даже немного подалась к нему:
– Немного. Но разве и Ваня враг мне? Почему с ним-то надо сдерживаться?
– Так вы сами объявили ему войну, Елизавета Андреевна, – обескуражил Коша окончательно. – Начали требовать того, чем он никогда не являлся. Он, соответственно, этому обрадоваться не мог. А действовать следовало наоборот – обозначаете, чего хотите, и ждете, когда он создаст для этого условия. Как с курсами. Но малейшее осуждение – и он уже обрубает очередного судью, а не создает условия. Нет ничего проще, чем быть с ним заодно – Иван Алексеевич таранит мир за себя и за все окружение, но нет ничего хуже, чем оказаться с ним по разные стороны. Вот и ваша ошибка.
– Надо же, как ты хорошо его изучил!
– Это и причина, и следствие моего положения.
– Допустим. И как же этому научиться – не выходить из себя по любому поводу?
– Так же, как ставить блок, многократными повторениями. Вот как люди реагируют на проблему? Задирают руки и пищат «А-а!», если все маты вырезать. А надо иначе. Собираешься и говоришь: «Ща все решим». В любой ситуации, даже если вокруг полная жопа, даже если стены уже рушатся, а в тебя по гланды запихнули кусок арматуры – первая автоматическая реакция: «Ща все решим». Никаких других эмоций, отключка любых дополнительных рефлексов. Попсиховать можно потом – кстати, психовать тоже надо уметь, благополучно переживать психоз, когда вокруг не полная жопа, или когда кому-то надо показать, что ты на грани.
Я расхохоталась от собственных выводов:
– Теперь понятно, почему Иван так к тебе относится! Ты изучил его до такой степени, что можешь безнаказанно манипулировать, а в сложных ситуациях научился не психовать!
Коша слабо поморщился:
– Видимо, не так уж хорошо он ко мне относится, раз я сижу здесь, а братва вся там. И если до выяснения обстоятельств это было еще чем-то оправдано, то теперь…
Коша не договорил, в который раз задумавшись. Он, конечно, из себя не выходил, но легко догадаться, что эта тема ему неприятна, – еще никогда ему не приходилось быть настолько в стороне от общей движухи. И сама ситуация могла означать, что доверие Вани к нему не так незыблемо, как раньше казалось. Или не во всех вопросах.
– Может, он просто не хочет рисковать твоей жизнью, – выдвинула я самое очевидное предположение. – Ладно, разобрались, почему Иван тебя приблизил. Но почему ты сам-то захотел приблизиться?
Коша плеснул еще в кружку мутной жидкости из бутылки. Возможно, и на него слабо действует алкоголь. Хотя не удивительно – мы здесь не голодаем, но и особой сытости не испытываем. И это может быть единственной причиной его разговорчивости:
– Скорее всего, по той же причине, по которой вы вышли за него замуж. Рядом с такими людьми выживать проще всего.
– Поразительно! – выдохнула я. – Ты только что назвал меня приспособленкой. И себя заодно.
– М-да, Елизавета Андреевна, как же вы любите дать всему какое-нибудь гнусное определение, а потом сокрушаться, как гнусно оно звучит.
– Ага, я уже поняла твой подход к жизни – не париться. Но это не значит, что нельзя называть вещи своими именами!
– Да называйте как хотите, – он лениво отмахнулся. – А кто не приспособленец, того с нами больше нет. Отдохнули? Тогда идем дальше тренироваться – почему бы не приспосабливаться к жизни самым оптимальным способом?
Я была не против продолжать занятие, но хорошо понимала, что того настроения больше не поймаю, потому перехватила его за локоть и посадила обратно.
– Подожди, Кош, еще вопрос – и он тоже может быть вопросом моего выживания. Что там с Алаевым? Страшный человек?
– Не страшнее Ивана Алексеевича, – Коша почти улыбнулся. – Но всю свою диаспору сюда перетащил. Дошло до того, что почти в кого ни плюнь – или наш, или алаевский. Раньше мы зверски рамсовали, но лет пять как уладили. Выгоднее ведь поделить зоны влияния и выжимать из них все, чем продолжать бойню, терять людей и ресурсы. Они даже сферы обговорили: Иван Алексеевич – в политику, Алаев – в крупный бизнес, чтобы друг с другом лишний раз не пересекаться и не проверять мир на прочность.
– Не поняла, – я все еще удерживала его за локоть, хотя, Коша, конечно, сможет вырваться, если ему надоест отвечать. – Зачем же Алаеву тогда возвращаться к старому, если все довольны? Объясни! Ведь вчера меня могли похитить – и сомневаюсь, что в случае повторения мне помешает лишняя информация.
– Не знаю, – Коша все-таки встал и пошел к окну, ожидая, когда и я наболтаюсь. – И Иван Алексеевич не знает. Потому все так медленно. Был бы очевидный мотив, иначе бы действовали. Может, Алаев эмоции отключать не научился? Вот стоит теперь на ногах, бабло лопатой гребет, а старые долги так и висят на подкорке.
– Старые долги? – я пыталась понять до конца. – Вы убивали их, они убивали вас. И такое вряд ли перекрывается взаимозачетом.
– Примерно так, – согласился Коша. – Но и о подобном можно договориться. Я когда-то его старшего сына в перестрелке снял. Такое точно взаимозачетом не канает. И при договоре Алаев попросил только одного – мою голову, потому все и проходило так трудно.
Я заметила не без иронии:
– И голова твоя, как вижу, до сих пор на месте.
Коша уже отвечал устало, тоном подчеркивая, что пора заканчивать:
– Она стоила Ивану Алексеевичу двух заводов и одного прокачанного наркотрафика. И после передачи Алаев смирился и пожал ему руку. Ни у кого не будет будущего, если не научиться забывать. Так мы пять лет и считали.
– Чисто по-человечески его можно понять, – задумчиво отозвалась я.
– Нет, Елизавета Андреевна, нельзя, – отрезал Коша. – Если договорились, что вопрос закрыт, то открывать его через несколько лет тупо. Особенно таким образом. Иван Алексеевич старого врага никогда тупым не считал, потому мы все в удивлении.
Больше я не спрашивала – и без того радовалась, что узнала так много. Ваня мне что-то подобное и объяснял: двигаться дальше можно, если за спиной не осталось врагов и черных пятен. Алаев пять лет наблюдал, что Коша жив и здоров, а со временем именно с ним придется вести дела – с убийцей сына. Он не хочет войны – наоборот, хочет уйти с чистой душой в мир, но Коша сам по себе остается для него черным пятном. Убрать бы его, просто вычеркнуть одного человека из будущего общего договора, – и конец терзаниям. И в это объяснение легко вписывался снайпер. Наверняка и мое похищение туда же – Алаев мог просто потребовать от Ивана одну жизнь за другую, а потом выкупить свою вину заводами и трафиками. Но так скорее он развяжет кровопролитие: «мир строить надо, это война сама собой строится». Но что же там сейчас происходит? Новые разборки и новый дележ трафиков или попытки снова наладить отношения? Как бы то ни было, я невольно восхитилась Иваном – ведь мог бы уладить все проблемы за счет одного своего человека, но даже мысли такой не допускает.
А Коша пусть недовольно щурится – ему даже идет проявление хоть каких-то эмоций. Вряд ли мы выйдем из этой квартиры закадычными приятелями, но точно не сможем относиться друг другу как раньше – с отстраненной прохладцей. В конце концов, он тоже человек. И верен тому, кто сам за него готов рвать. Ваня не просто дрессирует своих псов – он их отлично прикормил собственным характером.
Под утро долго отмывалась в душе – для меня это был период отдыха для всего тела, когда хоть от джинсов можно отдохнуть. Расклеиваться уже не хотелось, и я не прилагала к тому усилий. Все-таки как меняется общение, если совсем немного скорректировать отношение к человеку. Да и Коша смотрит без привычного полного равнодушия – он, оказывается, и на юмор способен, когда я в очередной раз не успевала правильно перехватить его руку при ударе.
Когда вернулась, Коша уже улегся – снова только головой на матрас. И я не удержалась – пожалела. И пусть он все еще верный хозяйский пес, но и собак нужно жалеть. Особенно когда знаешь, что собака обладает человеческой речью и имеет свой, пусть и странный, характер.
– Коша, да ложись ты рядом. Хоть раз нормально выспишься.
– Еще чего. Вдруг у меня по пьяной лавочке рефлексы включатся?
Он вовсе не был пьян – зачем-то преувеличивал. Но усмехнулась я по другому поводу:
– А я-то подумала, что ты все рефлексы научился отключать. Расписывал-то!
Уговаривать, понятное дело, не стала. Наверное, он прав в том, что никакой двусмысленности не допускает. Потом Ивану сможет с полной искренностью доложить, что меня пальцем трогал лишь при отработке захватов и ударов, – для него эта честность важна. Преданность – она ведь не только в том, где поймать могут, она в подсознании прошита базовой программой.
А на следующий день мы дождались освобождения. Иван пришел сам. Я едва не взвизгнула, увидев мужа. И он широченно улыбался, раскрывая объятия, в которых я и оказалась через секунду. Гладил по волосам, просил прощения за некомфортное приключение, но я уверенно заверяла:
– Да ничего со мной не случилось, Вань, не сахарная! И слава богу, что все обошлось… – невольно добавила вопрос: – Обошлось же?
Муж выпустил меня и повернулся к Коше.
– Рад, что ты в норме, сынок. Хотя и злюсь на тебя, аж врезать охота.
Коша даже не переспросил: «За что?» Просто ждал продолжения. Но я напряглась – не за то ведь, что меня выручил, нарушив приказ? Ваня не может всерьез ему это в вину ставить! И за это время мы с Кошей не то чтобы сблизились, но дошли все-таки до той точки, что я готова встать на его защиту, если таковая понадобится.
Но Иван заговорил о другом:
– Можно возвращаться домой, мы с ребятами там все вверх дном перевернули, теперь стопудово безопасно. Но ты, Кош, сначала одно пообещай: никаких терок, даже если Фатых в гости ко мне приедет, то руку пожмешь и глазки в пол опустишь.
– Что, простите? – Коша все-таки выдал легкую растерянность. – Вы с Алаевым опять в мире?
– А мы из него и не выходили! – удивил обоих Иван. – Не он это, не он! Понял? Я за последнюю неделю толком не спал и не срал, всех на уши поднял, но ничего не нашел, чтобы его слова опровергнуть. Да и не кретин он настолько, сам знаешь.
– Вы уверены, Иван Алексеевич?
– Почти на сто процентов. – Муж задумался. – Тот бык, которого вы в машине замочили, в его братве был, точнее, во внешней охране, но полгода как его оттуда вышвырнули. Алаев его называет исполнительным, но впадающим в панику по любому поводу. Для быка истеричность – это пиздец, а для других задач тот был совсем дебилом.
– Алаев может и врать.
– Может. И мотив у него есть. Но такие люди не ошибаются, Кош. Если Алаев тебя снять снайпером хотел, чтобы на него не подумали, то сделал бы это иначе, чем раньше делал. Ведь возле фитнес-центра почти его росписью подписались! А если бы он не тихо тебя хотел убрать, то зачем же так упорно в отказ идти – мол, не при делах и впервые слышу. Ненавижу эту мразоту, но трусом или идиотом не считаю. Потому ты сидел здесь, чтобы разборки без доказательств не начались. У нас с ним и так обострилась напряженка, если она вообще когда-то утихала.
Коша покачал головой – он явно сомневался в выводах Ивана или, как минимум, не пребывал в той же абсолютной уверенности. Однако продолжил от его слов:
– Допустим, что так. И если вы правы, то приняли самое разумное решение: меня на время убрали, чтобы обстановку не нагнетать, и быков не запустили. Кому-то очень хотелось, чтобы два самых влиятельных человека друг другу в глотки вгрызлись? Но тогда это может быть кто угодно – какая-нибудь мелкота или новички, которым доли на рынке не хватило. Они вышли на алаевского дебила и нашего Хребта, чтобы картинка сразу сложилась. Алаев бы думал, что мы перекупили его бывшего сотрудника, а мы – что он нашего.
Иван с тяжелым вздохом кивнул.
– Хребта, похоже, давно перекупили. Ребята подтвердили, что он среди своих нерв на старых врагов поднимал. И вот тебе моя претензия – ты на кой хуй Хребта замочил? Допросили бы пацана, сейчас бы уже выкашивали всех виноватых. И невиновность ебучего татарина бы уже под сомнения не ставили – вот верю ему, по логике сходится, но все равно свербит, не обвел ли он меня вокруг пальца, хитрожопый лис.
Коша развел руками, не желая оправдываться:
– Так даму вашу спасал, Иван Алексеевич. Некогда было разговоры вести. У меня с собой даже ствола не было – Анфисе оставил на всякий случай. Я ж не знал наверняка, что таким образом не хотят просто меня выманить.
Иван громко, зычно расхохотался, вновь притягивая меня к себе.
– Анфиса – тоже моя дама? Ну спасибо, сынок, всех моих дам спас! Даже тех, кого я в лицо с трудом вспомню. Но за эту девочку, – он сбавил тон и чмокнул меня в висок, – спасибо отдельное.
На это Коша не отреагировал, но как по мне, к нему претензий быть не может – он взял на себя защиту двух женщин, и ни с одной даже волоска не упало, а под продолжительностью жизни Хребта он не подписывался.
Уже на подъезде к дому я заметила, что изменилось. По углам периметра достраивали еще две будки охраны, а за въездом шныряли незнакомцы с металлодетекторами. Ответственно проводили ими по всем, кроме меня и мужа. Пистолет Коше оставили только после кивка Ивана. И машины осмотрели, включая ту, в которой сидели мы. Теперь у нас самая настоящая военная зона – наверное, и должностные перестановки муж устроил, чтобы исключить новое предательство. Чоповцы в этом плане даже лучше – их хоть тоже можно купить, но никаких серьезных тайн они при всем желании выдать не смогут, поскольку даже в дом не заходят. А внутри уже свои. У врага теперь меньше возможностей пройти два разнородных кордона, а купить сразу всех – слишком дорогое удовольствие, если, например, захотят снова вывезти одну меня.