Скатти остановила коня у бегущего ручейка, скрывающегося в высокой траве, и дала ему вдоволь напиться, пристально изучая окрестности.
Редколесье, окружающее ее уже два дня, сменилось хвойным перелеском, уводящим путника все дальше в темные чащобы ельника. Где-то на верхушках многолетних сосен истерично заверещала сорока, всполохнув всех мелких пташек, гроздьями сидящих на толстых ветках.
Старшая родная дочь принца Агвареса не была копией Бронзового Лиса. Ни повадками, ни изяществом и ловкостью, ни даже чертами лица. Рожденная от нелюбимой жены, уже немолодой принцессы Дола тысячи Лезвий, наследницы Лауритса, что стоит на одиноком западном полуострове Киритайна, омываемый Серебряным морем, не была любимицей отца.
Суровая каменистая местность кишела не менее суровыми жителями. Воины Тысячи Лезвий славились своей неутолимой кровожадностью, черным сарказмом и любовью к публичным казням; часто их рекрутировали с далекого Стального Острова, над которым не сияет солнце. Наемники, убийцы, жаждущие наживы, крови и похоти, продавались на службу Медвежьему королю, который заслужил свое имя тем, что слепо и безумно любил медведей. Весь его замок был увешан шкурами зверей, пил он из медвежьих черепов, а на обед поглощал жаркое из молодой медвежатины, на которое шли совсем маленькие пуховые двухмесячные медвежата.
Солдаты, гвардейцы и прочий военный люд Лауритса был несколько более возвышен и воспитан, в отличие от наемников, разбросанных по всему Долу. Чистокровный лауритсянин никогда бы не позволил себе грязно шутить в присутствии дамы.
Дол Тысячи Лезвий и его столица Лауритс были союзниками Торвальда и Северной королевы Эрики; они ежемесячно получали оттуда золото, серебро и лучших наемных убийц, коими всегда хвасталась тщеславная Эрика. Взамен им приходилось яро охранять ту самую невидимую и незримую границу между Югом и Севером и полностью поддерживать кровавый режим безжалостных северян, получившим долгожданную власть.
Они не имели голоса и права выбирать.
Разве, что между проклятой жизнью и смертью.
Мать Скатти была выдана за принца Агвареса уже взрослой девой по желанию Медвежьего короля. Такие союзы всегда приносили пользу обеим заинтересованным сторонам.
Он хотел восстановить разрушенную экономику полуострова, вытащить простой люд из бедности, и думал, что брак послужит отличной торговой нитью для южных товаров в Лауритс.
Однако Бронзовый Лис не зря получил свое хитрое прозвище. Хальти (так звали нареченную принца) выдали за Агвареса и после этого он отослал добрую половину воинов-айдар к границам Юга, вплотную к Долу Тысячи Лезвий, дав понять, что он не желает сотрудничать с разбойниками. Медвежий король был в ярости, и в порыве злобы убил собственного водоноса. Он вообще был очень вспыльчив и яростным человеком, способным на любые безумства, даже, если его просто разбудили в момент, когда он видел сладостный эротический сон.
Но Агварес и его отец, король Раджи, получили, что желали: жену, которая знала все секреты знаменитого папочки, и страх медвежьих наемников перед немногочисленным народом айдар, бывшим в угнетении северными владыками.
«Как мне заслужить любовь…?», – все думала Скатти. Она вся была в мать: желтые с пеплом, словно седые волосы, прямые, без намека на волны, длиной до широких, полноватых плеч; румяное круглое личико с глубокими ямочками, и глаза, странные, близко-посаженные, маленькие и круглые, как у мелких лесных зверьков, бледно-голубого цвета, выцветшего, но не потухшего.
Вдалеке прокричала сойка, и Скатти поспешно развернула коня точно на Запад к каменистому Лауритсу.
Принц не жаловал Скатти, так как она была рождена не от любимой женщины, хотя Хальти всеми силами пыталась угодить мужу и была прекрасно в своей зрелой и строгой красоте, но мужчины слабы на привлекательную внешность, коей Хальти уже не могла похвастать. Ее длинные белые волосы до самых колен прельщали многих айдарских девушек, но уже не мужчин.
С ранних лет старшая дочь принца увлекалась поединками на деревянных, а позднее на стальных мечах. Глядя на ее полноватую, низенькую фигурку, расплывающуюся под тяжестью доспехов, и не поверишь, что она тренировалась у лучших мечников Айдара и достигла в этом деле немалых успехов. Хотя… все же ей постоянно чего —то не хватало, чтобы стать успешной в этом деле.
Ее отец всегда говорил: «Доспехи – не для дев, мечи – не для нежных женских пальцев. У вас есть другое, более сильное оружие. Но тебе еще рановато им пользоваться». Скатти нахмуренно бурчала, пыхтела, но продолжала ходить на занятия к мэтрам фехтования, благо мать поддерживала ее увлечение. Зато Раннвейг всегда получала внимание отца, когда он учил ее стрелять из лука. Почему оно так?
«Как мне заслужить любовь…?»
Она была добра по своей натуре, мягка, и не желала применять оружие по наказу отца или дедушки. Неплохо владеющая двуручным мечом – она еще не чувствовала вкус человеческой крови. Скатти, нелюбимый ребенок, была готова носить тяжелые доспехи, в которых в жару плавишься как мягкое масло, омывать меч кровью, и шагать даже в опасный для молодых девушек, Лауритс только ради одной цели.
«Как же мне заслужить любовь отца…?»
Пробираясь сквозь чащу лиственных деревьев, Скатти с каждым метром чувствовала, как внутренности постепенно начинают холодеть. В густой осоке стала проглядываться незаметная тропинка, скрытая для неопытных глаз путешественника.
Скатти вспомнила, что в какой-то книге об устройстве Киритайна эта тропа называлась «Песнь Черной Вдовы»; ее стороной обходят осторожные путники, веря в страшный миф о Черной Вдове, которая безлунными ночами выходит на свою мрачную прогулку и затягивает слезливую, режущую слух, песню, вызывающую непреодолимое желание у слушателя бежать, бежать далеко от этого места, не замечая дороги, опасностей – только этот воющий пронзительный вопль, не имеющий ничего общего с земным звуком, заполняет человеческое естество, и направляет ноги неизвестно куда.
Чаще всего к отвесному обрыву, откуда смельчаки сигали точно на острые камни.
Местные жители поговаривали, что несколько мужчин-айдарцев были найдены с выпущенными кишками и с вырезанными веками глаз, глядящими в беззвездное небо со спокойным и умиротворенным взором, будто понявшие что-то очень важное о жизни. Если к ним вообще вежливо применить слово «глядящими»…
Любимого и единственного мужа Вдовы убил воин-айдарец – лучший друг первого, поклявшийся в вечной дружбеи защите их семьи.
Скатти поежилась, и ей почудилась в кустах чья-то темная тень.
«Книги, эти дурацкие книги только усиливают страх перед действительностью. Прав был отец, когда говорил мне о том, что умный человек боится многих вещей, в отличие от глупого. А я не трусиха… нет, совсем не трусиха… немножко так совсем… просто волнуюсь».
На всякий случай девушка схватила рукоять меча, уставившись близорукими глазами в сторону темного пятна между деревьями падуба.
«И вообще…» – она медленным шагом, стараясь не шуршать листвой, придвинулась к падубовой роще, окруженной ключевым ручейком. – «…и вообще, эта Черная Вдова убивала только мужчин-айдарцев… что ей дело до какой-то девушки? Разве что…» – Скатти представила себя со стороны, и поняла, что в стальных доспехах, обтекающих ее мощную, но пухленькую фигурку, можно узнать маленького мужчину или гнома с красивым молодым лицом. От этой мысли ей стало смешно. – «Гномов не существует… Как и Черной Вдовы. Она же не тупица, чтобы спутать меня с мужем… Я срублю ее глупую голову и положу в мешок – мой дедушка обрадуется такому подарку… Правда..ведь прошло много лет… Это наверняка не Вдова поет унылую песню Смерти, а…» – она ойкнула, и пот проступил на бледном личике Скатти, застывшей, как привидение: в зарослях падуба ей привиделось явное шевеление чего-то большого… черного… неуклюжего, и, оно напористо ломая кусты и хрустя поломанными ветвями, направлялось прямо к ней.
«Медведь!» – промелькнуло в голове Скатти, и она в ту же секунду вынула из-за пояса тяжелый двуручный меч, стараясь загородить собою беснующуюся от запаха зверя белую молодую лошадь. «Хорошо, что не Вдова… Пора бы начать свою книгу убийств, и лучше, если это будет животное… я не готова опустить лезвие на шею человека… пока еще… только пока… Бывалые говорят, что это даже приятно. О, Боги!» – воскликнула она вслух последние слова. – Видел бы меня отец!
Огромный матёрый черный медведь с толстенными лапищами и когтями размером с добрый кинжал, вывалился из кустов, покрытый репейником и колючками, взлохмаченный и злой, будто после длительной зимней спячки. Он поднялся на задние лапы в полный рост и, завидев человека и лошадь, озверел еще больше, издавая густым хриплым басом обиженный, но свирепый рев. Жир на его лоснящихся черных боках переваливался и трясся, когда тот делал хоть один шаг. «Такой и лошадь сожрет за один присест…»
Лошадь, которую мне подарил отец.
«Убивать! Убивать!» – Скатти ощущала вскипающую кровь. «Пока она кипит, нужно наносить удар. Промедление подобно смерти. Мое первое слово, первая книга, первое разочарование… Первая кровь на моих руках! Воины айдар празднуют это событие как день рождения, так как это показывает, что ты уже не ребенок, ты обладаешь силой тела, мускулов и духа. Слабый духом ни за что не срубит нить жизни другого – его собственная нить еле зиждется. А это всего лишь медведь… А я – трусиха, спутавшая его с несуществующим персонажем детских страшилок. Этот медведь – моя добыча, моя жертва, и я не отпущу его, пока не увижу бездыханное грузное тело у моих ног!»
Налившиеся кровью, выпученные глаза медведя показывали, что настроен он серьезно и был весьма голоден. Дыбом встала жесткая шерсть на загривке. От Скатти его отделяло десять шагов. Держа меч наготове, дева смотрела на него в упор, чем раздражала хищника все сильнее. Внезапный порыв ветра, сорвавший с ели гниловатую шишку был последней каплей для медведя, и, глухо зарычав, он бросился вперед, как толстяк при виде зажаренной свиной ножки.
«Убивать-убивать»! Гулом, звучащие голоса в голове Скатти, отдавали ритмичной барабанной дробью, заменяя типичные лесные звуки, рев зверя и испуганное ржанье лошади. Гигантская туша черной мощи и мышц нависла над низенькой девушкой, но ее лицо искажала насмешливая гримаса подступающей агонии, агонии счастья, предвкушения победы… победы над смертью и ликования меча над клыками и когтями. Однако, она все же несколько обманывала себя. Ею двигали не кровожадные мотивы, а страх перед отцом…
Но в стройный звуковой ряд торжественных голосов и барабанной дроби, внезапно прилетел оглушающий, писклявый, и совершенно нарушающий общую музыку в голове Скатти, свист.
Огромное тело медведя неловко повисло в воздухе и глаза его вдруг потеряли былой интерес к человечине, потупив кровожадный взор.
Скатти, напрягая силы, только и успела совершить длинный прыжок в сторону, подальше от возможного падения подыхающего животного. Она свалилась набок, словно куль с тестом, расплескивая грязь полувлажной почвы, но меч из рук так и не выпустила. Ее грязное, в тине и песке, лицо, постепенно накрывала тень надвигающегося гнева и разочарования.
Когда-то устрашающий и вечно голодный мишка наводил страх на всех лесных жителей и заблудших путников… А сейчас он убит меткой стрелой прямо в голову, затылок, человеком, который скорее всего убил немало таких зверей. «Обычный охотник, скорее всего, старик, промышляющий шкурами для моего деда… Он отнял… отнял у меня мою добычу! Добычу, которая должна была стать моей! Моей первой жертвой, отданной Богу Войны и Крови, священному Фаэрону, хранителю воинов, носящих мечи!»
Скатти в порыве ярости и разочарования вскочила на ноги, неловко поскальзываясь на мокрой земле, смешно семеня толстыми ножками в стальных поножах, гремящих, как битая посудина.
«Где, где этот обидчик, где этот подлый вор, что сумел обокрасть девушку?! Он познает вкус лезвия моего меча»! Перешагнув через дохлую тушу медведя, она отчаянно устремила взгляд в чащу падубовой рощи, но никого там не увидела. Ее прерывистое, громкое дыхание смущало ее и мешало сосредоточиться. «Это не я слабая… я сильная и выносливая… Доспехи, меч, долгая дорога из Айдара – все сказалось на моем самочувствии… Дыши спокойно, Скатти… Что бы сказал отец, увидев, как ты, запыхавшаяся и неуклюжая, так глупо упустила врага из виду? И не смогла завалить медведя… Он бы расстроился и разочаровался бы в тебе…»
– Выходи из рощи, трусливый воин, если не хочешь отведать моего острого клинка! Я выпотрошу тебя как праздничного гуся и отдам на съедение черным медведям, что кишат тут как мухи! Выходи, трус, несчастный воришка, и я покажу тебе, из чего сделаны девы Айдара… – закричала Скатти в гущу деревьев, брызгая слюной.
«Слишком пафосно и с чересчур трагичной ноткой в голосе. Но не все ли равно?» Она вдруг блаженно почувствовала умиротворение и некую истому, окутывающую все ее отяжелевшее тело.
«Как же хорошо… Отец бы гордился мною… полюбил бы меня за такую смелость, за храбрые слова… Я сделана из стали, не из шелков и бархата, как многие айдарские девицы, заботящиеся лишь о красоте волос. Полюби же, полюби меня… Сейчас же…»! Но странные и неуместные мысли, непонятно каким образом посетившие ее светлую голову внезапно улетучились. «Я сделана из стали….из стали… ай!»
Будто тонкий укус комара, толстой иглой вошел ей сзади в открытый участок шеи, и, пошатнувшись, Скатти выронила меч и рухнула лицом в хлюпающую грязь, перемешанную с кровью убитого животного.
… – Из лжи… Все айдар сделаны из лжи…
Черная высокая фигура в капюшоне неслышно прошелестела мимо обмякшего тела Стальной девы, задев ее сапогом.
**************************************************************
Следы оленя на сырой земле,
Туман свинцом ложится тихо.
Как грустно мне, как тошно мне,
Избавь меня от яростного лиха!
Мне холод разум отбивает;
Брожу во тьме, как призрак дня.
И южный бог меня не защищает —
Мне жгучий холод стал источником огня.
Израненный волчонок громко лает —
Придет на помощь стая и семья.
Спасать изгоя же никто не станет.
Брожу во тьме,
Извечно я одна…
Слепящий солнечный свет больно давил на глаза Скатти, и она трусила открывать их, заслышав знаменитую песнь Черной Вдовы, исполняемую почему-то противным мужским голосом с петушиными, задиристыми нотками, словно исполнитель ставил своей целью прокукарекать как можно смешнее. Она попыталась пошевелить ногами и руками, но поняла, что связана тугими веревками. Доспехов на ней уже не было.
Вонючий запах тухлой рыбы витал в воздухе, отдавая кислым потом и лошадиным навозом.
«Заморыш!» – прошумело в сонливом уме Скатти. «Маленький мой Заморыш, что они сделали с тобой»?! Ватные конечности начинали потихоньку отходить, напоминая о себе жуткими коликами, доходящими даже до самых ушей. «Яд! Это был яд! Мой враг убил моего врага, забрал мою победу себе, так еще и отравил меня. Уж лучше он пристрелил бы и меня тоже! Охота лежать тут как раненая лошадь, без оружия, без чести… Папа, что сказал бы папа?!»
Тут Скатти совсем всполошилась и с силой распахнула сонные, пухлые глаза, как у только, что проснувшегося младенца.
«Без чести…? Этого не может быть… Это шутка, простая шутка лесных охотников… Напоминание о том, что наивным, близоруким девушкам в лесу стоит всегда носить шлем на голове, а не на крупе лошади…» Покрасневшие глаза девы наконец сконцентрировались на окружающем мире, хотя все, что ей хотелось в настоящий миг – оказаться во дворце Золотого Льва за чайным столиком мамы, распивая горячий кофе с мускатным орехом в компании Бронзового Лиса.
Связанные прочнейшей падубовой веревкой, ноги Скатти чуть опухли и вздулись из-за сильного давления, утопая при этом в сельской грязи, неподалеку от куриных насестов и сарая с отощавшими коровами. Мимо сновали толстощекие румянолицые барышни в изодранных платьях с тяжелыми ведрами воды в каждой руке; босоногие дети, гоняющие чернозадых кур, весело косились на сидящую в луже дерьма и мусора деву с открытым от удивления ртом.
Скатти, хрустя шеей, повернула голову и обомлела.
Город со всех сторон был окружен забором с выструганными острыми деревянными пиками, на которых красовались полусгнившие человеческие головы, выражения лиц которых были искажены мученическими гримасами. Жужжание мух затмило мысли девушки, и она чуть было не потеряла сознание. Что-то хлопало и звенело, ударяя Скатти в самые виски пульсирующим, болезненным звуком. В центре поселения стояла высокая черная башня с узкими окнами, грубо сколоченными мостиками и разваливающимися лестницами, охраняемая, однако, дюжиной лучников и копейщиков в длинных фиолетово-пурпурных котах с гербом быка на желтом фоне, вздымающего на рога голову человека.
«Это не Лауритс.»