Из сорока прожитых лет больше десяти Тимофей Кириллович Головин возглавлял «Центр технической поддержки Айтигорода». На самом деле это был не просто центр поддержки, это было огромное предприятие по производству гаджетов – от задумки до воплощения. Специальный отдел занимался ремонтом любой сложности. Креативщики генерировали идеи, выискивая их в собственных головах или в письмах, сотнями тысяч приходивших на электронную почту. Был здесь и отдел сортировки информации, попадающей в сети – её распределяли по возрастным категориям, научные факты проверяли на достоверность, плоды интеллектуального труда – на авторство. Так что шеф без зазрения совести мог бы сказать, что правда сегодня – только то, чему есть подтверждение в Сети. За этим «Центр» следит строго.
Жалобы Головин всегда читал сам. Претензии – это сгусток живой человеческой энергии, гнева, дискомфорта, так сказать, месторождение бриллиантов и кладезь невольного изобретательства! Метод от противного. Не нравится потребителю услуга? Выслушаем и подправим. Что-то показалось неудобным? И это не беда, изменим.
Жалуются, что много стало слов в повелительном наклонении, и потому люди постоянно будто солдаты, выполняют приказы неведомых командиров. «Введите пин-код, подтвердите пароль, совершите выгодную сделку, успейте купить раньше всех, наберите комбинацию цифр»… Что ж, с этим и правда стоит побороться.
Ещё жалуются на плохое качество оказанных услуг, что люди всё больше стали считать, что любую оплошность можно объяснять сбоем техники и отделываться от недовольства окружающих коротким: «Ну извините». Испортили брюки при глажке? Сбой техники, уж извините. Не доставлена посылка? Сбой техники, ну извините. Денег сняли, а товар не доставили на дом? Простите. И плевать, что он нужен был к определённому часу. Техника подвела, мы-то тут при чём? Скоро и парикмахеры, отрезав клиенту ухо, будут говорить, как ни в чём не бывало: «Ну простите». Эдакая индульгенция нынешнего времени: свалить на технику и быстренько замять тему. А вы как хотите, так и живите с одним ухом и в прожжённых брюках…
«И тут трудно не согласиться, – думал Головин, – словно и правда это безликое «Ну простите» кого-то действительно извиняет. Не отдал вовремя деньги – ну прости… Опоздал на встречу – ну прости… Для кого-то время – деньги, для кого-то время – жизнь, для кого-то деньги – цель жизни, так можно ли отнимать (читай, красть!) у людей то или другое, прикрываясь издевательскими извинениями?»
А ещё жаловались, что многое, производимое «Центром», ломается едва ли не через несколько дней после покупки. Но таков уж закон коммерции: сделай на века и число покупателей вполне предсказуемо упадёт. Без связи сегодня и жизнь не жизнь, поэтому взамен сломавшейся техники хочешь – не хочешь побежишь приобретать пусть самый плохонький планшетик, а к нему в придачу можно впарить очередную лажу, которая тоже скоро сломается. Всё это начальник знал, понимал, что жалобы людские небезосновательны. Каждый случай потребительского недовольства он внимательно изучал и следил, чтобы конфликт был исчерпан в кратчайшие сроки.
«Репутация Сети превыше всего» – таков девиз «Центра».
Здесь работает такое количество народа, что шеф давно отказался от «летучек» в актовом зале – зачем зря народ от работы отвлекать? Собирал на короткие ежеутренние совещания только руководителей некоторых отделов и практически всегда звал двух пацанов-креативщиков. Нравились они ему рвением и неуёмной фантазией. Петька Стекляшов по прозвищу Стекляш, и Ванька Барабкин, его Тимофей Кириллович звал Барабашем. Были они эти Стекляш и Барабаш, словно братья. Хотя и разные совсем. Первый блондин, второй – брюнет. Один розовощекий пухляк, другой сухой и тощий. Стекляш – болтун, каких мало, зато фонтанировал идеями неустанно, Барабаш, наоборот, молчаливый, ценные мысли держал при себе до тех пор, пока не обдумает всё до мелочей. Один холостой, второй женат, с детьми, хотя обоим чуть за двадцать.
Сегодня шеф был рассеян и задумчив, слушал подчинённых невнимательно, в дела «Центра» не вникал, хотя стоило бы – Трифонов требует всё новых и новых стильных девайсов для своей передачи. Где ж их напасёшься? Идей хоть отбавляй, но на всё же время требуется!
– Да и вообще, Тимофей Кириллович, – выступил Стекляш, – сколько можно на индустрию развлечений трудиться? У нас за последние несколько месяцев на одну полезную вещь десять бесполезных получается! Инвалидные коляски стоят, недоработанные, зато в телефонах разве что нет функции «вылези из трубки собеседнику в ухо». Зачем всё это? Ради одного идиотского шоу?
Тимофей Кириллович, всё больше молчавший сегодня, вдруг поднял на негласного любимчика взгляд – тяжёлый, суровый, полный раздражения и досады.
– Пятиминутка окончена, – рыкнул Головин и потёр виски.
– Вам нехорошо, Тимофей Кириллович? – это Барабаш.– Принести что-нибудь от мигрени?
– Я сейчас таблетку приму.
– Таблетку? – ужаснулся Петя.– Их ещё производят вообще? Мы ж давно разработали замену всем препаратам. Программы специальные! В любом телефоне есть.
– Знаю я, что вы разработали. Благо не весь мир ещё перешёл на гаджет-терапию. Кто-то ещё по старинке лечится. Вот и присылают мне любимое средство. Ступайте по рабочим местам, мальчишки.
Казалось, ещё чуть-чуть – и он потреплет этих сорванцов с горящими глазами по головам. Смышлёные и заботливые. Забавные. Вон как вытаращились, узнав, что глава такого могучего технического центра, словно дикарь из далёкого прошлого, глотает химию. А ему, Тимофею Кирилловичу, другие средства не помогают, даже самые модные.
Настенный монитор заморгал зелёными вспышками: кто-то хочет пройти в административные коридоры. Шеф глянул на экран. Васька. И радостно, с одной стороны – сейчас поболтает со старым другом, и тягостно, потому как общаться ни с кем не хочется. Он нажал на кнопку, дверь в конце коридора открылась – и Василий Трифонов, ведущий полуночного шоу «Раздевайся за девайсы», зашагал по коридору «Центра».
– Я так часто бываю у тебя, – сказал он вместо приветствия, – что пора бы уже сделать мне электронный ключ.
– Да без проблем, – Тимофей открыл ящик стола и выудил пластиковый прямоугольник, – пользуйся. Ты не просил, а я не предлагал. Не знаю почему.
Шеф улыбнулся, поднялся с продавленного кресла и обнял друга. Тот по привычке проверил, не измят ли после объятий дорогой костюм и что-то смахнул с рукавов. Отпечатки пальцев Тимофея, что ли? Он бы и пиджак вытряхнул, но сдержался.
– Вот смотрю на тебя, год за годом идёт, а ты всё такой же…
– Какой?
– Оборванец, Тима. Стулья в кабинете обычные, не автоматизированные, хотя давно во всех офисах кресла для начальства и сотрудников сами выезжают из-под столов и обратно задвигаются, а у тебя не переговорная, а убожество! С подчинёнными общаешься запанибрата, слово «субординация» для вас для всех пустой звук! И одеваешься ты не как начальник: джинсы, поношенный свитерок…
– Свитерок. Хорошее название для девчачьей группы, не находишь? Sweety-rock, девчушки, играющие что-то такое сладко-тяжёлое. Продюсерством не занялся ещё? Дарю идею.
– Мне хватает нескольких шоу и собственного издательства. Вот только думаю, не стоит ли прекратить вообще выпуск бумажных книг?
– Почему?
– Они своё отжили.
– Мне казалось, ты только что удачно запустил серию книг, написанных компьютером. Нет?
– Да. Пусть остаются в сети. Зачем ради десятка-другого человек заморачиваться?
– Но «Бутафорию» ты распечатал.
– Угу. Это последняя. Правительственный заказ, ты же знаешь.
– Ну да, помню, ты рассказывал. Мол, хотят живых врачей заменить на автоматы.
– Да, врачи – одна из немногих специальностей осталась почти нетронутой. Разве что растворы и таблетки на приборы заменили. А так всё, как раньше: врач решает, назначает, наблюдает. Вот и хотят попробовать доверить лечение роботам. А я что? Моё дело маленькое – всю необходимую информацию загрузил в программу, она мне повестюшку накропала. Добро пожаловать – в печать! Так сказать, через художественную литературу народ к ближайшему будущему подготовить.
– Правительство одобрило размышления программы?
– Одобрило.
– Ну да, ну да… У нас теперь кругом недоактёры, недоповара, поэтому можно и недоврачей делать. А потом и всех этих недолюдей просто роботами заменить, и дело с концом. Значит, финал в книге счастливый? – шеф перебил сам себя.– Хотя нет, молчи. Не спойлери. Сам прочитаю. Ты привёз мне экземпляр?
– Лови.
Василий бросил на стол книгу в твёрдом переплёте с таким видом, словно тащить её в кожаном портфеле стало для него непосильной задачей.
– Ну вот, уголок обложки сломал. Что за человек! – беззлобно проворчал Тимофей.
– Ещё экскурсии какие-то придумали, видел? – Василий словно и не прерывал прежнего разговора, – Что-то вроде «возвращения к далёкому прошлому». Люди теперь могут поехать посмотреть, как было до всех придумок твоей Корпорации.
– «Центра», Вась. У меня не корпорация.
– И я задумался: а хорошо ли это, людям в прошлое погружаться? Надо жить настоящим, разве нет?
– Может и хорошо. Косплей своего рода, игра. Чем плохо-то, Вась?
– Вот смотрю я на тебя и не понимаю. Ты как будто сам против того, чем занимаешься.
– А чем я занимаюсь? Людей я роботизирую! А они и рады. Они сами себя, Вась, роботизируют. И ты с ними. Вот скажи я сейчас: на рыбалку хочу! Что ты мне ответишь?
– Отвечу: поехали, раз хочешь.
– Да, только ты с собой возьмёшь тучу всякой галиматьи и будешь мне всю дорогу с помощью технических приблуд самое подходящее место искать, водную толщу сканировать, угол заброса электронным транспортиром измерять, а потом каждую пойманную рыбу на экологическую чистоту проверять и тут же в вакуумную упаковку запаивать. Так?
– Ну так. И я не понимаю, что в этом плохого. Раз уж человечество, и твоя команда, кстати, как часть этого человечества, придумала приспособления, чтобы с рыбалки наверняка с уловом вернуться.
– Вот… Об этом и речь. Рыбалка – это процесс, Вась. Улов – это только конечный результат, не всегда, кстати, и нужный. Накопал червей, насадил на крючок, закинул, поплавочек на воде подрыгивает, ты на него краем глаза посматриваешь, а сам чаёк из термоса попиваешь, бутербродом закусываешь. А вокруг никого, только предрассветный туман и солнце сквозь него розовое зарево льёт. И вдруг рыбка – хоп, и на крючке. Успел подсечь – доволен и счастлив, не успел, сорвалась – начинай всё сначала. А бывает, такую красавицу упустишь, щуку, например, она тебе покажется, о борт лодки ударится, через него перескочит – и была такова. Вот ведь обидно. А поймаешь такую – так гордости нет конца. А ты говоришь, чтоб наверняка с уловом вернуться, – передразнил Тимофей, – или мальчишки прыгают с тарзанки! И что теперь? У них специальные противоударные костюмы, а перекладина подаёт сигнал, когда лучше всего отцеплять руки, чтобы не промахнуться мимо воды. И где авантюризм, где азарт? Вот, скажем, в детстве я клал шоколад на печенье и радовался своей изобретательности, а теперь печенье в глазури делают на фабрике и уже сызмальства пропадает дух естествоиспытательства, ведь ребёнку всё подносится на блюдечке. Мир становится безопаснее и проще, но, вместе с тем, теряет свою первозданную прелесть.
– Мне кажется, не нужны Корпорации такие люди, как ты, Тим.
– А какие нужны? Такие, как ты? Так забирай моё место, руководи.
– Не говори ерунды. Я актёр, шоумен, шут балаганный. Это я так, предостерегаю, не треплись где попало об этих настроениях своих «рыбацких».
И так у Тимофея Кирилловича на душе с утра беспокойно было, а теперь ещё разговор этот дурацкий с другом вышел. Совсем настроение испоганил.
* * *
– Нам с тобой пока расстаться бы надо. Отдохнуть друг от друга. Мы разные, понимаешь? – так Алёна после поездки сказала Евсею.
– Угу, – только и кивнул он. Его словарный запас оскудел в секунду. Не хотелось ничего говорить, ведь и правда – разные. Что тут поделаешь? Отпустить? Но ведь любит. Ту самую любит, которая жить не сможет, если не сфотографирует еду, не подкорректирует собственное фото, не купит ультрамодный купальник. Ту, что копит на пластическую операцию, чтобы без «Супермодель-онлайн» выглядеть на все сто (и как из неё выбить эту ерунду?), ту, которая смотрит шоу, унижающее человеческое достоинство. Всякую он её любит. А она говорит – разные. Что тут ответишь, кроме произнесённого «угу»?
Евсей проходил по улицам города, в котором ничего не было, кроме ужасающе высоких небоскрёбов и развлекательных комплексов. Люди бежали по улицам, уткнувшись в экраны, словно набрали в пригоршни воду, которую нельзя расплескать. Они черпали эту воду где-то в офисных источниках, лелеяли в ладонях и мгновенно, ещё с порога, тут же припадали к источникам домашним. Ужас, что случится, если отвлечёшься от новостных лент, от переписки, от бесконечных потоков информации. Стоит подойти к ним с вопросом, например, как пройти в кинотеатр, люди вздрагивают, быстро и нехотя отводят взгляд от экранов и вновь утыкаются в них, чтобы открыть карту и посмотреть искомый адрес. Стоило бы провести эксперимент: задать вопрос про кинотеатр, стоя у этого самого кинотеатра. Евсей готов был поспорить, что только один человек из десяти махнёт рукой и воскликнет: «Да вот же он, перед тобой». Остальные по привычке полезут в Сеть.
А что там делать, в Сети-то? Лето! Разве ж не приятнее ну хотя бы попялиться на обнажённые девчачьи ножки? (Алёнка за такие мысли уже надавала бы Евсею по башке).
Не потому ли люди всё чаще в телефонах, что боятся оставаться один на один с собой? Из-за внутренней пустоты, что ли?
На экскурсии актриса, игравшая роль заблудившейся, ходила по улицам и просила помощи. Так Алёна даже отпрыгнула от неё, истошно закричав:
– Не трогай меня, – всю оставшуюся дорогу хлопала себя по карманам, проверяя, не пропало ли что-нибудь, а в номере намылась антибактериальным мылом.
Рекламные баннеры вокруг кричали: подари себе больше разговоров. С кем? О чём? Зачем? Куда уж ещё больше? Если вдуматься, человеку не надо столько общения! Только «Центр технической поддержки Айтигорода» считает, что надо. Уже давно спрос ничего не рождает. Теперь есть масса предложений, которые люди зачем-то по инерции продолжают потреблять. А сколько сейчас всяких тренингов: как убедить покупателя приобрести товар! Убедить! Это категорически не устраивало Евсея. Он всегда хотел сначала ощущать в чём бы то ни было потребность, а уже потом искать в Сети необходимое. И как же раздражают всплывающие окна, которые насаждают тебе очередной триммер для ушей и носа или собачую миску с функцией дозированной подачи корма. Неужели, это ненормально: сначала захотеть, а потом купить? Неужели, лучше приобрести, а уже потом научиться этой ерунде радоваться? Стерпится-слюбится, так, что ли? Вот и ходят люди, все такие «убеждённые» в необходимости приобретений, тратят деньги, а потом удивляются, почему ежемесячные расходы увеличились? Скажите спасибо маркетологам и навязчивой рекламе.
Алёна сказала бы: странные размышления для молодого парня. Разумеется, по её мнению, все мальчики должны любить играть в солдатиков, машинки и в крутые прибамбасы. А он вот, Евсей, не любит ни то, ни другое, ни третье.
– Твои карманы забиты всяким рекламным мусором, который суют в руки на каждом шагу, – говорил Евсей, – нам и мысли так же захламляют, потому что со всех сторон постоянно летят бешеные потоки информации. Выверни карманы – и поймёшь, какой треш у людей в голове!
– Не боишься, что за такие размышления тебя упекут в психушку, в отделение для несогласных?
– А ты не боишься, что тебя отправят на лечение, как зависимую?
Какой-то закон на этот счёт и правда приняли. Лечить принудительно и тех, кто не может оторваться от Сети и тех, кто яро отрицает её право на повсеместное существование.
– А ещё давай, – подначивала Алёна, – вступи в группу «Resistance»!
– Алик, я не сумасшедший и не собираюсь кидаться в крайности! Да, я не любитель электронных машин, но в то же время я понимаю, что прогресс неизбежен, и не все технические новинки так уж плохи, многие и правда облегчают жизнь! Поэтому мне не придёт в голову участвовать в показательных выступлениях вроде тех, что устраивают эти твои «сопротивляющиеся»!
Общество «Resistance» уже несколько месяцев устраивало флешмобы с уничтожением гаджетов на городской площади, а пару дней назад члены группы среди бела дня разбили терминал. Злые языки поговаривают, что терминал и так был нерабочий, а все выступления общества носят лицедейский характер. Тем не менее раз в неделю, или немного чаще, появлялись новые ролики с участием представителей оппозиционной группы. Евсея умиляла эта особенность: распространять своё «творчество» через презираемую Сеть. Появилась информация, что общество «Resistance» является так же автором ряда мошеннических схем, якобы так они пытаются доказать, насколько уязвимы люди и как легко обмануть пользователей Интернет-пространства. Евсею отчего-то слабо верилось в благородство помыслов возмутителей спокойствия.
– Золотую середину, Алик, – наставлял Евсей, – нужно искать в любом, даже в самом простом на вид занятии, даже в самом чёрном и неприглядном веке! Тогда и не придётся лечиться ни среди зависимых, ни среди несогласных!
Евсей вернулся мыслями к терминалам. В Айтигроде они повсюду! Хочешь купить – обратись в терминал. Хочешь спросить – обратись в терминал. Хочешь позвать на помощь – и тут всё только через терминал.
Всё это удобно: натыкал в экран хоть сто наименований из электронного супермаркета, через час беспилотный автокурьер в специальные шлюзы, которые есть в каждой новостройке, отгружает заказ. Дальше пакет в небольшом грузовом лифте поднимается прямо в квартиру. Не нужно присутствовать дома, всё происходит само по себе, и всё же Евсею чего-то не хватало. Ему казалось, что настоящий мир там – на экскурсии, а здесь – неудачный аналог, подделка. Актёром, что ли, устроиться? Хоть поиграть в любимую эпоху.
– Телефон не нужен?
– Нет, – отмахнулся Евсей от уличного приставалы.
– Хороший, возьми, через него в социальную сеть нырять можно. Прорыв!
«Прорыв, – мысленно согласился Евсей, – прежде все „переносы“ в Сеть ограничивались только игрой с сознанием, а новинка обещала перебрасывать в виртуальный мир ещё и тело!»
Загорелый черноволосый парень в футболке с жёлтыми от пота подмышками и светлых шортах со следами грязных пальцев, между тем, продолжал:
– Дёшево отдам, бери.– И он озвучил смешную цену.озвучилДёшево отдам, бери.– И он озвучил смешную цену.
– Врёшь. Такой аппарат только недавно в программе у Трифонова показывали: новинка! Бешеных денег стоить должен. У тебя подделка наверняка.
– Ну как хочешь.
«Легко согласился и отстал, – подумал Евсей, – значит, точно подделка».
Тем не менее в ближайшем терминале он набрал «телефон с погружением в социальные сети».
Надо же! Есть ссылка. Цена, конечно, не была такой смехотворной, какую назначил парень на улице, и всё же Евсею покупка оказалась по карману. Он оформил заказ.
Жалко, что на улице нельзя перекусить: новые законы. Антисанитария – это во-первых. И ещё можно испачкать людей вокруг. Ну конечно, где им увидеть чужое мороженое или сосиску в кетчупе, если всё внимание они тратят на устройства в руках. Несколько разрешённых кафе и ресторанов были в центре Айтигорода, но туда тащиться Евсею не хотелось. А дома в холодильнике мороженое и так было.
Бутафория (главы из романа)
Если бы кто-нибудь спросил Дениса Владимировича Корневецкого, что привело его в медицину, он бы непременно соврал про призвание или, наоборот, про волю случая, сказал бы все напыщенные и высокопарные слова о долге, верности профессии, о внутреннем стремлении быть полезным человеку и человечеству, припомнил бы пару курьёзных случаев из детства и юности (такие бывают у каждого врача). Скажем, удачно обработанная царапина приятелю, с которым вместе носились босиком по траве. Все эти детские врачевания заканчиваются умилённым покачиванием головы кого-нибудь из оказавшихся рядом взрослых с обязательным последующим диалогом:
– Эх, будущий доктор растёт!
– Тьфу на тебя. Что ты парню нищенскую судьбу пророчишь!
И Дениска, конечно, услышал и решил, что станет врачом назло и вопреки прежде всего этому вредному дядьке, говорившему про «нищенство», и обязательно будет лелеять в себе идею, что врач – это прежде всего порыв, а вовсе не жажда наживы! С малолетства станет играть с дворовыми мальчишками только «в доктора» и утомлять их своими вечными: «дышите – не дышите», «так, поднимите рубашку, ага, теперь спустите штаны». Он, конечно, обзаведётся белой шапкой с красным крестом и в любой ребячьей войнушке станет отвечать за «починку» боевого состава. Он будет усерден, перебинтует раненому руку и не пустит его в игру, пока тот не поправится или не озвереет от лежания в госпитале настолько, что наподдаёт малолетнему эскулапу по бело-красному чепчику и сбежит на «фронт». И, конечно, это стремление помогать и лечить распространится на соседей: одышливой и тучной тётке Лиде научится измерять артериальное давление, сухощавому вечно пахнущему перегаром и крепкими папиросами дяде Вите с сизым носом с крайне учёным видом предложит стакан мутного рассола в часы утреннего похмелья, а возможно, молодая мамочка из первой парадной разрешит посмотреть, как ставят газоотводную трубку её новорождённой дочке. И, разумеется, дома Денис будет незаменимым помощником: принесёт градусник загрипповавшим брату и матери, наварит им куриного бульона, придумает, из чего соорудить импровизированный пузырь со льдом или, наоборот, грелку (наверное, подойдут пластиковые бутылки?), замешает в тазике спирто-уксусную смесь, как научит всё та же тётка Лида, и будет помогать делать обтирания, а на ночь – обязательно поставит всем горчичники. Это несложно: просто обмакни обсыпанный коричневатым порошком листочек в горячую воду и положи на спину.
– С этим любой ребёнок справится, – отмахнулся бы Денис от родительских похвал.
Такие истории рассказывали Денису однокурсники. Однако, когда очередь откровенничать доходила до него, он либо отмалчивался, за что ровесники считали его букой, либо отделывался коротким:
– Да так же, как у вас, у меня всё было… Соседки, горчичники, родственники больные…
И ни с кем студент Корневецкий не собирался обсуждать подробности своего детства, которое и впрямь подтолкнуло его к дверям медицинского вуза, только довольно резкими пинками.
Семья Корневецких состояла из трёх человек: мамы Светланы Валерьевны, брата Олега и маленького Дениски. Разница между братьями была большая, почти пятнадцать лет. Мать дома бывала редко, работала санитаркой в городской больнице и, чтобы получать хоть немного больше, не отказывалась ни от дневных, ни от ночных, ни от суточных смен. Брат после рождения Дениса бросил школу. Где он был и что с ним происходило с 15 до 18 лет, мать вряд ли могла бы рассказать. Ей хватало забот и без старшего сына и, откровенно говоря, совершенно не хотелось рожать младшего. Но, казалось, тогда она встретила любовь всей своей жизни, до последнего тянула с признанием о беременности, поэтому, когда обещавший любить до гроба кавалер сбежал, осталась одна на позднем сроке. Аборт врачи делать отказывались, самостоятельные меры спровоцировать выкидыш ни к чему не привели, и на свет появился бодрый и здоровый Денис. Мать записала в метрике отчество беглеца в надежде, что тот вернётся, едва увидит младенца. Надежды не оправдались, мать-одиночка в отчаянье бросила свёрток с новорождённым сыном под первым попавшимся кустом, но, уже спустя полчаса одумалась и, к счастью, нашла малыша на прежнем месте – живым, но молчаливым, хотя по всем срокам ребёнку давно надлежало проголодаться. Вздумай младенец закричать, на свёрток обратили бы внимание прохожие, и судьба Дениса и его матери сложилась бы как-то иначе, но младенец предпочёл отмалчиваться и довольно благоразумно перенял эту черту для всей последующей жизни.. ГСемья Корневецких состояла из трёх человек: мамы Светланы Валерьевны, брата Олега и маленького Дениски. Разница между братьями была большая, почти пятнадцать лет. Мать дома бывала редко, работала санитаркой в городской больнице и, чтобы получать хоть немного больше, не отказывалась ни от дневных, ни от ночных, ни от суточных смен. Брат после рождения Дениса бросил школу. Где он был и что с ним происходило с 15 до 18 лет, мать вряд ли могла бы рассказать. Ей хватало забот и без старшего сына и, откровенно говоря, совершенно не хотелось рожать младшего. Но, казалось, тогда она встретила любовь всей своей жизни, до последнего тянула с признанием о беременности, поэтому, когда обещавший любить до гроба кавалер сбежал, осталась одна на позднем сроке. Аборт врачи делать отказывались, самостоятельные меры спровоцировать выкидыш ни к чему не привели, и на свет появился бодрый и здоровый Денис. Мать записала в метрике отчество беглеца в надежде, что тот вернётся, едва увидит младенца. Надежды не оправдались, мать-одиночка в отчаянье бросила свёрток с новорождённым сыном под первым попавшимся кустом, но, уже спустя полчаса одумалась и, к счастью, нашла малыша на прежнем месте – живым, но молчаливым, хотя по всем срокам ребёнку давно надлежало проголодаться. Вздумай младенец закричать, на свёрток обратили бы внимание прохожие, и судьба Дениса и его матери сложилась бы как-то иначе, но младенец предпочёл отмалчиваться и довольно благоразумно перенял эту черту для всей последующей жизни.
Историю своего рождения он выслушивал от матери ежевечерне вместо сказок, она же служила наказанием за любую провинность. Сначала бывала непременная порка всем, что под руку попадётся, а потом стоящему в углу Дениске повторялось «преданье старины глубокой»:
– Зря я тебя, негодяя, под кустом не оставила, – мать обычно начинала тихо, но постепенно заводилась, распалялась и накручивала себя до того, что могла выдернуть Дениса из угла для повторного телесного наказания, – а то, ишь, смотрит на мать, глазами отцовскими бесстыжими! Ничего моего в лице, зато от него все черты перенял! И характер мерзкий! Пропадёшь с таким характером, хуже твоего отца мужика на свете нет, запомни!
И она ходила у Дениса за спиной, то вдруг начинала кричать, если он пытался обернуться:
– Стой смирно! Никто не позволял тебе поворачивать ко мне глазёнки бесстыжие!
То вдруг резко хватала мальчика за плечи и с силой поворачивала к себе сама со словами:
– Ты почему на мать не смотришь? Я для стенки здесь распинаюсь? Лицом ко мне стой!
И продолжала маячить, упрекая малолетнего сына за испорченную жизнь. И то замахивалась в пустом, задержанном в воздухе движении, а то и правда отвешивала оплеуху – никогда и не угадаешь, что на уме! А потом заливалась слезами, и маленький Дениска жалел, хотел подойти, приласкаться, обнять, а вместо этого снова бывал бит. В другой раз рыдающая мать вскакивала со стула и налетала на пленника в углу:
– Что? Сложно к матери подойти? Пусть мать рыдает, тебе и дела нет!
И что-то в Денисе ломалось. Само понимание мира создавалось в нём, словно карточный домик: готовое рухнуть в любую секунду. Любить маму или не любить? Или любить только тогда, когда она просит? Или любить всегда, даже если прогоняет? И самое главное: его-то, Дениса, она когда-нибудь любит? Всегда? Или только в хорошем настроении? Или когда ставит в угол – всё равно любит? Тогда почему иногда шипит ему прямо в лицо:
– Ненавижу тебя, выродка… Ненавижу…
Мама любила смотреть сериалы по телевизору. Маленькому Денису разрешалось задавать вопросы и обращаться с просьбами только во время рекламной паузы или по возвещению громкоголосой матерью конца серии. Мальчишка даже придумал себе игру: слышал первые звуки финальных титров и пытался в один голос с матерью (правда гораздо тише) произнести волшебное заклинание, открывающее доступ к суровой родительнице:
– Конец серии.
А ещё можно было прижаться к маме, пока она смотрела фильм и делать вид, что его увлекает игра заграничных актёров и небезразличны судьбы их героев. На самом деле ему просто нравилось утыкаться носом в мамину пушистую кофту и вдыхать её родной запах и знать, что, пока идёт серия, она не станет кричать и ругаться, а, наоборот, может крепко обнять сынишку и даже несколько раз чмокнуть в макушку, особо расчувствовавшись от какого-нибудь слезливого эпизода. .А ещё можно было прижаться к маме, пока она смотрела фильм и делать вид, что его увлекает игра заграничных актёров и небезразличны судьбы их героев. На самом деле ему просто нравилось утыкаться носом в мамину пушистую кофту и вдыхать её родной запах и знать, что, пока идёт серия, она не станет кричать и ругаться, а, наоборот, может крепко обнять сынишку и даже несколько раз чмокнуть в макушку, особо расчувствовавшись от какого-нибудь слезливого эпизода. сынишкуА ещё можно было прижаться к маме, пока она смотрела фильм и делать вид, что его увлекает игра заграничных актёров и небезразличны судьбы их героев. На самом деле ему просто нравилось утыкаться носом в мамину пушистую кофту и вдыхать её родной запах и знать, что, пока идёт серия, она не станет кричать и ругаться, а, наоборот, может крепко обнять сынишку и даже несколько раз чмокнуть в макушку, особо расчувствовавшись от какого-нибудь слезливого эпизода.
Иногда Денис шептал эти слова – «конец серии» – просто так, когда ему хотелось, чтобы мама побыла с ним. А вдруг сработает? Когда стал старше, произносил это словосочетание в особо яркие моменты жизни – это давало ему убеждённость, что сейчас рядом окажется мама в том самом «растроганном» настроении, и поддержит, и погладит по голове, и чмокнет в макушку… А потом он и вовсе уверится, что всё вокруг только бутафория, декорации. А, значит, и относиться нужно ко всему, как к очередному любимому маминому сериалу. Но это будет чуть позже.
Кажется, Дениске исполнилось три года, когда домой неожиданно вернулся восемнадцатилетний Олег. Дениска тогда и не знал, что незнакомец, заявившийся без приглашения ближе к вечеру, его брат.
Олег принёс кое-каких деньжат, увидел, что в квартирке есть ребёнок, ушёл и снова вернулся с запретными для Дениса вкусностями: шоколадными конфетами, яйцами с сюрпризом, мандаринами. В другой руке брат держал связку воздушных шаров, надутых гелием, пружинящих на нитках от каждого движения и готовых вырваться из пальцев и разлететься, словно замедленный салютный залп.
Мать кричала Олегу, чтобы убирался, чтобы забирал подачки, кинула ему в лицо сложенные стопочкой на столе купюры, проткнула несколько воздушных шаров, пока тот не схватил родительницу в охапку, не прижал к себе, ожидая окончания истерического припадка, а потом, поглаживая по голове, усадил на диван и ровным, спокойным голосом заговорил:
– Я больше никуда не уйду, мам. Я теперь работаю. Была девушка, но недавно расстались, сама понимаешь, у молодёжи все отношения недолгие. От армии отмажут, а если нет, то схожу и вернусь. Непременно буду тебе помогать всегда.
И мама почему-то его слушалась. Успокаивалась, вытирала лицо, поправляла волосы и даже улыбалась Денису. Становилась ласковая, трепала мальчишку по голове. А Олег всегда находил минутку, чтобы научить младшего братишку счёту и чтению, запустить воздушного змея или прокатиться в парке на аттракционах. Жили небогато, но довольно хорошо.
Одно пугало маленького Дениску: мама часто стонала по ночам. Иногда сдавленно, будто сквозь зубы, а иногда громко, едва ли не во всё горло. Денис подскакивал с постели, но Олег был начеку и укладывал мальчишку обратно, приговаривая:
– Спи, брательник, спи. Сейчас тихо будет…
А потом Денис видел, как из маминой спальни выходили мужчины.
«Наверное, мама тяжело больна, – думал четырёхлетний мальчик, – и эти дяденьки – доктора, которые безуспешно пытаются её лечить!»
Когда в день зарплаты Олег повёл брата «кутить», мальчик вместо привычной программы (игрушечный магазин и кафе-мороженое), запросился в книжный магазин.
– Мне нужна медицинская энциклопедия, – сурово заявил он продавщице и получил желаемое. Красочные картинки из этого первого в своей жизни издания для врачей он запомнил навсегда. До зрелых лет в его памяти сохранился язык больного скарлатиной, и багровый рубец на ладони, и желтоватый фурункул. И была на страницах энциклопедии фотография какого-то солдата с ампутированными ногами, и казалось Денису тогда, в детстве, что палата, где лежал пострадавший, пахнет именно так, как эта страница: типографской краской, немного пылью и магазином, где была приобретена энциклопедия. А ещё засохшим яичным желтком, которым Дениска испачкал страницу, листая книгу за завтраком.
Денис читал энциклопедию вдумчиво, всё подряд, но особенно среди симптомов его интересовали стоны. Он понял главное: стонут люди в основном от боли. И чем сильнее боль, тем громче стон, а если боль невыносима, то стон переходит в крик. Значит, у мамы бывают по ночам невыносимые боли?
Когда в очередной раз в их двухкомнатной квартире из-за стены послышались мамины возгласы, Дениска вскочил, и, пойманный братом, начал отчаянно брыкаться, пинаться и верещать:
– Пусти, пусти! Маме больно! Это может быть приступ панкреатита!
Выговоренное без ошибки четырёхлетним ребёнком слово «панкреатит» удивило Олега, но хватки он не ослабил.
– Маме нужно дать лекарство!
– Давай сделаем так, – сказал брат тем успокаивающим тоном, который всегда действовал на маму, – сейчас ты ляжешь, я принесу тебе энциклопедию, и ты откроешь её на нужной странице. Я пойду и полечу маму. Читать медицинскую литературу можно маленькому мальчику, а назначать таблетки без диплома нельзя! Согласен?
– У тебя тоже нет диплома врача, – резонно возразил Денис.
– Верно, но лекарства в аптеке продадут только мне.
Денис поверил брату и уснул. Чуть позже Олег наедине сделал матери строгое внушение:
– Мам! Я тебя от панкреатита сейчас лечить буду. Ты, когда с мужиками своими по ночам развлекаешься, потише, а? Дениска пугается.
С той ночи материнские крики прекратились, а Денис был горд, что смог самостоятельно поставить первый правильный диагноз. Но привычка просыпаться по ночам и прислушиваться к окружающей обстановке осталась у него на всю жизнь.
На лето они втроём выезжали на дачу. За давностью лет уже и не вспомнить, кто их пускал в свой деревенский дом. То ли родственники, то ли коллеги по работе – матери или брата…
Однажды брат ушёл помогать деревенским мужикам косить. Тракторной косой – это малолетнему пострелу врезалось в память очень хорошо.
Мама отправила Дениску отнести на поле хлеба, варёной картошки, огурцов и кувшин с молоком. Мальчик перекинул через плечо плетёный берестяной туес, накрыл крышкой провизию и отправился в путь по знакомым тропинкам: он не первый раз выходил искать брата во время косьбы.
Денис осмотрел поле. Несколько небольших разноцветных тракторов шустро сновали туда-сюда, оставляя за собой ровные, свободные от травы полосы. Казалось, полю нет ни конца ни края. Сколько ни коси, а травы не убавится. Но нет. Сельскохозяйственные машины, как заправские парикмахеры с гребёнкой-косилкой, брили буйную зелёную шевелюру. Один трактор остановился. Дверца приоткрылась, и на землю спрыгнул Олег. Дениска окликнул брата и прибавил шагу. Тропинка вела вдоль поля, но он заспешил навстречу трактору наискосок по нескошенной высокой траве.
Брат махнул Денису рукой и прокричал что-то через ветер и шум колышущегося поля. Кажется:
– Я сейчас… Ножи забились, траву уберу!
Потом трактор коротко и резко дёрнулся. И вот уже брат снова машет Денису, только что-то не так с рукой. Одно понятно, что пальцы в крови. Издали всего не увидеть, а ближе подходить страшно. Дениску замутило от волнения, он скинул с себя короб с провизией, развернулся и дал стрекача с поля, иногда останавливаясь под деревьями – его тошнило. «Хорош доктор, – ругал он себя, – крови испугался». Но ведь крови-то маленький Денис никогда прежде не видел!
Он бледный, вбежал в дом. Мать кинулась к нему, отшвырнув на бегу недомытую тарелку (та разбилась об угол деревенской печи), и тряхнула за плечи:
– Что? – она снова встряхнула Дениса. Мыльная пена с материнских рук попала Денису в лицо.– Что?
Мальчик вырвался от неё, убежал вверх по лестнице и закрылся на шпингалет в чердачной комнате. От стыда он не мог выговорить ни слова, кроме того, любое воспоминание об окровавленных пальцах тут же вызывало новые рвотные позывы. Мать, не сумев ни дозваться, ни открыть дверь, сама поспешила на поле, где и узнала, что старшему сыну косилкой отрезало палец.
Денис просидел на чердаке до вечера, за это время Олега свозили в ближайшую больницу, где доктора с сожалением констатировали, что пришить палец обратно не в силах, хотя кто-то из деревенских нашёл отрезанную фалангу в траве и даже довёз до больницы, увы, не сообразив положить часть пальца, в лёд.
– А что ж малец-то ваш сбежал? Струхнул? Он же у вас вроде доктором хочет стать? – услышал Денис через чердачное окно. Брата из больницы привёз на машине сосед по даче. Мать, шофёр и брат вышли и ещё некоторое время общались у калитки. Повязка на покалеченной руке Олега подсачивалась розоватым пятном, но сам он был бодр и даже шутил.
– Он гинекологом будет, – со смехом ответил Олег, – пальцами не интересуется.
Мать была настроена не столь дружелюбно и, едва сосед на машине двинулся в сторону своего участка, взбешённой фурией она взлетела на чердак и принялась колотить в дверь комнаты, за которой, сжавшись в комок, сидел напуганный и пристыжённый Денис.
– Ты что? Брату смерти желал? Ты чего убежал? Ты почему мне ничего не рассказал? Пусть бы он сдох там, на поле, да? Пусть бы кровью истёк, так? Тебе всё нипочём! И всё потому, что брат тебе неродной, да? Неродно-о-о-ой, – протянула она через дверь, – а неродного брата можно и под нож, и на колбасу, да? Пусть себе умирает!
Сквозь материнский крик Денис услышал привычные успокаивающие нотки голоса Олега:
– Мама, что ты говоришь? Он маленький, он испугался… Он и крови-то никогда прежде не видал! Успокойся, пожалуйста, пойдём вниз. Всё же хорошо, да? Всё хорошо, пойдём…
Стук в дверь прекратился, стало тихо, только было слышно, как на первом этаже льётся вода из рукомойника и звенят тарелки – накрывают к ужину.
«Неродной, – подумал тогда Денис, – как может быть неродным такой хороший брат?»
И ещё он поклялся себе, что станет хирургом. Или кто там пришивает оторванные пальцы? Обязательно! Только так он сможет заглушить в себе чувство стыда за сегодняшний поступок и вины перед братом. Брата он стал несколько сторониться, исподтишка подглядывал за перевязками, которые делала мама на дому, борясь с подступающей дурнотой, следил, как исчезают тур за туром подсохшие розоватые бинты, как обнажается покрасневший шов, как непривычно шевелится укороченный палец. Брат не единожды подходил к Денису, гладил по голове, обнимал и говорил, что всё в порядке, Денис ни при чём, он сам нарушил технику безопасности, полез незащищённой рукой к ножам, трактор дёрнулся, а помощь ему тут же оказали мужики.
– Всё хорошо, всё в порядке, братишка, – приговаривал Олег, но что-то во внутреннем мире Дениса изменилось. К брату он теперь подходил крайне настороженно, разговаривал с ним коротко и всякий раз пытался увернуться от Олеговой руки, когда тот хотел потрепать Дениса по волосам или хлопнуть по плечу.
– Знает, что вы от разных отцов, вот и сторонится. За свою кровь тебя не считает, – взвивалась мать. Это теперь добавилось к прежней присказке про «кулёк в кустах» и считалось обязательной частью устного наказания.
– Мам, успокойся, – Олег кидал на Светлану Валерьевну укоризненные взгляды, но та всё равно нет-нет, да и напоминала Денису, что родство между братьями не полное. В конце концов, Денис уверился в этом и Олега стал откровенно избегать. Не помогали ни подарки, ни ласковые слова, ни совместные занятия. Больше Олег для Дениса не существовал. Осталось только чувство вины и стремление пришивать пальцы.
А потом мама покончила с собой. Денису было семь лет. Он обнаружил её в ванной. Опять розоватый цвет крови. И ступор. Теперь без тошноты, без попытки убежать, без страха и слёз.
Денис помнил только одно: как он спрашивает самого себя:
– Это же всё не взаправду? Этого нет?
И вдруг в его голове прозвучал чёткий ответ:
– Конечно, всё, что ты видишь вокруг, – ненастоящее. Бутафория. Весь мир вокруг – бутафория. Правда – только то, что внутри тебя.
– А ты кто?
– Я – твой единственный друг на всю жизнь.