Когда мы вошли в коморку, Алан с улыбкой сказал:
– Таня, я сегодня здесь воду не тратил, пользовался краном в манипуляционной, так что ты можешь спокойно искупаться…
– А ты?
– Обо мне не беспокойся – я уже мылся.
Я подозрительно прищурилась:
– Ой ли? Это где, интересно – тоже под краном, да?
Он рассмеялся:
– Да, тебя так просто не проведешь…
– Ты лучше не о том думай – как меня провести, а расскажи – как определить, сколько там осталось воды.
– Как? Да никак. Я запросто определяю, потому что всю жизнь так моюсь – тонкой струйкой и этим же количеством воды. Потому и по времени могу сориентироваться… Так что тебе так просто объяснить не получится…
– Ладно, давай тогда сделаем так – ты идешь купаться первым и изводишь половину воды, а вторую оставляешь мне… И не вздумай мухлевать – я проверю, как ты помылся! У тебя ведь был такой тяжелый день – и девушка эта беременная, и мужик со стружкой в руке, и придурок этот в белой тряпке. Так что помойся обязательно! Проверю!
Алан весело рассмеялся и пошел в душ. Естественно, мы оба понимали, что проверять я не буду, но, по крайней мере, мне удалось его развеселить – день-то действительно выдался не из легких и я видела усталость и тоску в его глазах…
Когда Алан ушел, я от нечего делать стала перекладывать свои фрукты с места на место. Заглянула в холодильник и увидела там контейнер с концентратом – видимо, сегодня Алану было не до еды. Я вытащила контейнер и нашла там же ложку. Кое-как раскромсала яблоко на четвертинки рукояткой ложки и разложила их в виде цветка на крышке контейнера.
Алан вышел из душа, мокрый и умиротворенный. Увидев мою композицию на столе, он удивленно поднял брови:
– Красиво. И что это значит?
– Это значит, что это спелое ароматное яблоко ждет не дождется, когда ты его съешь!
– Нет, Таня, это не моя еда. Моя ниже, в контейнере…
– Нет, Алан, это яблоко для тебя. Я свое уже съела, да и вообще я яблок наелась в жизни… А ты, как я подозреваю – и не пробовал…
Алан не смог оставаться серьезным. Я лукаво улыбнулась:
– А яблоко-то темнеет, окисляется…
Он рассмеялся и все же начал есть кусочки яблока. А я съела персик, Ефимов гостинец.
– Спасибо, дорогая.
– О, так ты меня еще не называл! В своей сети нашел?
– Ефим сегодня так тебя назвал. Я сначала не понял, при чем тут стоимость – а потом разобрался.
– У тебя потрясающая память!
– Спасибо – не жалуюсь.
– Почему тебе так хочется ласково называть меня?
– Почему? Да просто ты вызываешь у меня такие эмоции – нежность, благодарность и… какой-то постоянный восторг.
Я рассмеялась:
– Ну это, наверное, на контрасте с твоей такой жесткой жизнью. А благодарность-то за что? Неужели за персик и яблоко?
– Нет, конечно… То есть и за это тоже, но это так, мелочи… Я благодарен тебе за то, что ты встряхнула меня, напомнила, что я тоже человек, как бы там ни было… Я ведь тоже хорош… Так ненавижу и презираю первородных, а сам-то… Я ведь к этим бедным женщинам относился как к агрегатам… Там нажал – то получил… А им же, наверное, тоже – больно и страшно… И хочется чувствовать себя человеком… Вот и сегодня…
Алан подошел к большому экрану на стене, включил его и какое-то время что-то искал. В конце концов он нашел изображение той самой спящей девушки в полумраке – видимо, камера подсвечивала себе инфракрасным светом. Девушка все так же спала на боку.
Алан присел, быстренько съел свой концентрат и помыл посуду.
– А зачем камера? Не проще там заночевать?
– Нет, не проще… Во-первых – мне тоже нужно высыпаться, во-вторых – иногда полезно понаблюдать со стороны, потому что при мне больные часто ведут себя не так, как в мое отсутствие… Ну и в третьих – больных бывает несколько и на одном мониторе наблюдать за ними значительно проще…
– Поняла… Как она, совсем плоха?
– Ну, сейчас вроде бы получше… Но все равно…
– Бедный, милый мой Алан… Как же тебя, наверное, достали эти чванливые первородные…
– Да, ты права… Милый… – чуть слышно прошептал Алан и зашевелил волосами.
Я рассмеялась – он явно очень хотел узнать значение этого слова. Так как мы уже приняли вчерашнее положение – я на кровати, а Алан сидя на полу, опирая голову на край тахты – то я со смехом расправила его волосы, разложила их на своем животе и стала медленно и вдумчиво их гладить. Алан подозрительно молчал.
– Че молчишь? Тебе так нравится?
Он хрипло выдохнул:
– Да! Мне кажется, что я чувствую твое тепло волосами, что от твоих рук и живота в меня переходит какое-то… какая-то живительная сила… энергия, что ли… Волосы – поразительное …явление, такие незаметные и такие важные… Или это только у меня так, а у обычных людей нет? Я иногда искал информацию по этому поводу – так вот тысячелетиями и мужчины и женщины берегли свои волосы, гордились ими… Мужчины тоже заплетали косы из волос, и даже из бороды… А сколько легенд связано с волосам и их силой… А ты знаешь, когда-то люди верили в это и муж расчесывал волосы своей жене, набираясь от нее психической и космической силы… И когда захватчики приходили на землю, они первым делом резали женщинам косы…
– Нет, не знала… Алан, но ты же не побреешь меня, а, не побреешь? У меня же волосы только-только отрасли!
– Нет, милая, не побрею. Кто бы там что ни говорил… У нас пока есть время, а потом посмотрим…
– Ну хорошо… И вот с такими познаниями о женщинах ты так к ним относишься?
– Нет, … милая, я всего этого раньше не знал, как-то и нужды не было об этом задумываться… Но в последние двое суток я этим интересуюсь.
Я продолжала гладить его волосы, чувствуя к этому парнишке необъяснимую близость. И я решила сказать ему об этом:
– Ты знаешь, Алан, у меня такое ощущение, что я знаю тебя тысячу лет… И я так тебя понимаю и сочувствую тебе… Какая-то родственная душа прямо…
Разомлевший Алан поймал мою гладящую руку и поцеловал ее.
Так мы и заснули.
Среди ночи Алан резко вскочил и собрался куда-то бежать. Я даже испугалась и тоже села:
– Что такое? Что-то случилось?
– Оставайся… Пока оставайся здесь.
Я даже сквозь стену услышала какое-то жалобное поскуливание из манипуляционной. Взглянув на монитор, я увидела извивающуюся от боли девушку.
– Алан – я могу чем-то помочь?
– Н-н-нет. Сиди здесь.
Я осталась сидеть. Сон как рукой сняло. В мониторе я увидела, как Алан включил свет и подбежал к девушке. Еще раз я услышала, как она плачет – даже не плачет, не кричит – а скулит, как собака, от боли. Алан долго возился с ней, но потом она как-то резко обмякла. Он подозрительно покрутил головой, с отчаянием посмотрел прямо в объектив камеры и выключил ее. Я с трудом взяла себя в руки и долго сидела в мертвой тишине и только иногда доносился металлический лязг каких-то инструментов.
Но вот среди этих звуков появился еще один – сначала медленно и неуверенно, а потом все громче раздался плач ребенка. Родила! Ну наконец-то! Мне все не терпелось выйти к ним, но я колебалась – не рассержу ли я Алана и не помешаю ли я ему?
Я встала и начала мерять шагами комнату. И в этот момент в коморку зашел Алан. Он держал на руках сморщенного синенького ребенка, но был мрачнее грозовой тучи и не поднимал глаз. Я подошла к нему с улыбкой:
– Ну что, родила, да? Все хорошо? Поздравляю! А куда ты его несешь?
– Я несу его тебе. У тебя ведь все еще есть молоко?
– Молоко? Да, наверное, твоими стараниями. А что, у нее нет?
Алан поднял на меня взгляд, в его глазах блестели слезы:
– Она мертва. Я разрезал ее уже мертвой.
Я окаменела от ужаса и жалости:
– Но как же… И что же теперь?
Он показал на плечики малыша – левое было сильно вывернуто к подбородку, и маленькая ручка торчала под неестественным углом.
– Внутриутробная травма. Они не дадут ему больше шестидесяти процентов. Возможно, со временем я мог бы исправить последствия или привести их к минимуму… Но у меня нет этого времени, первая оценка плода случается в первый месяц его жизни.
– То есть они его стерилизуют?
– Да. И он будет существовать от весны и до весны, зависеть от решения комиссии о целесообразности его существования…
– Так что же мы можем сделать?
– Пока я не знаю… Но именно сейчас только ты в силах помочь ему. Если я отнесу его в инкубатор – назад пути уже не будет.
– Я поняла, давай его сюда.
Я улеглась на бок, а Алан приложил ребенка к моей груди и выдавил немного молока. Это маленькое и несчастное, чужое и иномирское существо так мало чем отличалось от моего Алешки… Разве что цветом глаз и волос. Только у него, в отличие от моего сына, не было ни мамы, ни нормального папы, ни обожающего деда, ни других любящих и балующих его людей. А в ближайшей перспективе – комиссия и страшная, необратимая операция, обрекающая его на неполноценную жизнь. А сейчас этот малыш, жмуря карие глазки, вполне охотно пил мое молоко. Алан, сидя перед нами на корточках, наблюдал за ним со слезами на глазах.
– Но что же теперь делать? Ты же не сможешь прятать его вечно! Он же будет кричать, его нужно кормить… Я же не смогу кормить его днем – кто-то увидит…
– Да, Таня, я все это понимаю. Риск, конечно, велик… Но я пойду на него. Что я теряю в случае провала – свою никчемную жизнь? Ну и пусть. Все равно рано или поздно меня уберут… Скорее рано, потому что я уже на пределе – ведь вчера я уже чуть не напал на первородного… Надолго меня не хватит… А что касается этого ребенка – то я считаю, что лучше ему прожить мало, но как настоящий человек, без клейма и стерилизации, чем долгое и унизительное существование, как у меня… Ночью, если ты согласна, ты могла бы его кормить. А днем я бы сцеживал у тебя молоко каждые четыре часа и вводил бы ему через зонд… Другое дело, что его придется держать на седативном… Я могу взять в инкубаторе кювез, скажу, что для экспериментов, я часто устраиваю различные эксперименты…
– Ты смелый человек, Алан. Но при этом очень великодушный. Конечно, я буду кормить этого несчастного малыша… Скажи, а ты действительно сможешь вылечить ему плечики? Ты тогда так лихо починил Ефиму старый перелом…
– Эх, милая, не все так просто… Ведь у него не сломаны кости, они… погнуты. Но я верю, что со временем я смог бы его вылечить – можно было бы сделать специальные шины – Алан смотрел в пустоту, наверное, уже обдумывал конструкцию этих шин. – Дети – они же как глина… Я верю, что смог бы восстановить то, что испортил Гедеон. А теперь постарайтесь заснуть. Я сейчас сбегаю в инкубатор и попрошу у них кювез и средства гигиены.
– Что, вот прям сейчас ночью и пойдешь? А если тебя поймают? А если не дадут?
Он криво ухмыльнулся:
– Ой, ладно тебе… А ты думаешь – кто работает в инкубаторе? Кто охраняет по ночам коридоры? Мы – уроды и мутанты!
И, хлопнув дверью, он скрылся.