И вот стою я себе на Измайловском шоссе… Это не то чтобы совсем шоссе. Чтобы на шесть полос или на восемь. Хайвей, в натуре. Чтобы, если ПНД (тьфу ты, я хотел сказать – ДТП. ПНД – это психоневрологический диспансер)… Так вот, если ДТП, то чтоб десяток-другой машин. Чтобы, значит, виновник аварии скончался на месте, а трое были доставлены в ближайшую больницу. Один из них в критическом состоянии, и врачи ищут у него карту медицинского страхования. Нет, на этом отрезке Измайловского шоссе ничего подобного, на чем мог бы отдохнуть глаз прохожего аборигена, произойти не может. Максимум, кто может здесь столкнуться, это продавцы китайских бутиков и торговцы халяльным мясом. Здесь Измайловское шоссе умирает в дебрях умирающего Черкизовского рынка. А дальше – леса, степь и Золотая Орда.
А я, как уже говорил, хотел есть. Этого у нас сколько угодно. ДТП нет, а харчевен, трактиров, шашлычных… Ленты, кружева, ботинки – что угодно для души. Я стал размышлять, где и что. И увидел по левую руку заведение белого цвета, на вывеске которого форматом в три четверти была нарисована менора. Священный иудейский светильник. Семисвечник. А чтобы было понятно, что это менора, а не факел, там, или жертвенный огонь, то под рисунком была разъясняющая надпись – «МЕНОРА». Ну вот, наконец-то. А то семьдесят лет живет еврей на белом свете, а из национальной еврейской кухни знает только мацу. И то не ел, а видел. В документальном фильме о кишиневском погроме 1905 года. Вот сейчас я это дело исправлю и наверстаю.
– Что у нас из кошерного? – развязно (как и положено еврею, или, как принято думать, как разговаривают евреи) спросил я. (Для не евреев сообщаю, что кошерное – это блюдо, приготовленное по законам кашрута, то есть то, что можно есть еврею. У мусульман это называется «халял». Остальные нации жрут все подряд.) Итак…
– Что у нас из кошерного? – развязно спросил я у еврея, как две капли воды похожего на убиенного в 1916 году Григория Ефимовича Распутина. И жуткая вещь!.. Оказалось, что его так и зовут. Григорий Ефимович Распутин! И он специально косит под великого старца! В интересах бизнеса.
Я опять жутко удивился. Какой, на хрен, бизнес?! Григорий Ефимович Распутин в еврейском ресторане «Менора»?! И тут выяснилось, что еврейский ресторан «Менора» вовсе даже и не еврейский! А назван так потому, что «менора» – это единственное слово на идиш, которое известно хозяину ресторана горскому еврею Тельману Джебраилову. Так что мои расчеты отведать чего-либо еврейского обломились. Придется жрать все подряд, что и все остальные нации. А если бы хозяин был настоящим евреем, а ресторан имел еврейскую кухню, то ресторана бы вообще не было. Потому что я оказался первым настоящим евреем, появившимся в районе Черкизовского рынка. А из-за одного меня городить ресторан и держать в нем контрафактного Распутина с точки зрения бизнеса неразумно. Разве что для отвода глаз при посещении рынка скинхедами. Но тоже невыгодно. Выгоднее платить скинхедам, которые если и придут бить «черных», то пусть уж их и бьют, а не отвлекаются на мелкий еврейский погром. Со времен общества «Память» и РНЕ Баркашова еврейские погромы вышли из моды.
Все столики, числом шесть, были заняты разномастным людом, который ел. Я нашел одно свободное место за столиком на четверых. Трое постояльцев с удовольствием ели чебуреки размером с прикроватный коврик и запивали водкой «Путинка», выражая тем самым полнейшую лояльность существующему режиму.
– Простите, господа, вы позволите сесть? А то больше мест нет. А есть хочется.
Один из господ, которых в народе зовут «хачиками», чебуреком указал на пустой стул и представился:
– Хачик.
Второго господина звали Микитой из города Бельцы, а третий господин, который был госпожой, протянул руку лодочкой.
– Нина Владимировна. Из Иванова, – и кокетливо улыбнулась в ожидании шутки типа «А-а-а, город невест» и поцелуя руки, но пролетела. Я хоть и профессиональный юморист, но в прошлом. А целовать руку с зажатым в ней чебуреком я обучен не был. Такой случай в Пажеском корпусе никто представить не мог. А я к тому же в нем не обучался.
– Михаил, – представился я.
– Мишико, значит, – кивнул Хачик, – как Саакашвили.
– Это почему ж как Саакашвили? – обиделся я. – Это Саакашвили как я.
Микита из города Бельцы плеснул мне в фужер «Путинки» и шлепнул на тарелку прикроватный коврик:
– Давай, Михайло, пока тебе не принесли.
Выпивать в мои намерения не входило. Я несколько замешкался.
– Обижаешь, – развеял сомнения Микита.
– Да вы не стесняйтесь, Михаил, здесь все свои, – подняла свой фужер Нина Владимировна.
– Правильно говоришь, женщина, – сквозь чебурек одобрил Хачик. – Выпей, Мишико. И покушай.
Совершеннейшая фантастика. Стоит в нашей стране нескольким гражданам случайно встретиться на предмет водки, как они тут же оказываются «всеми своими». При наличии водки никакого privacy не существует. Вот в чем одно из отличий русского народа от зарубежного. Говоря «русский», я не имею в виду этническую направленность. (Смешно говорить о русских как о национальности за столом, где сидят азербайджанец, украинец и еврей. И где только один представитель титульной нации – Нина Владимировна из Иванова. И то в ней, как и у большинства русских, было что-то татарское.) Я говорю о культурной идентичности. В modus vivendi и modus operandi по отношению к водке. В городе Москве, на Измайловской пародии на шоссе. В кабаке «Менора». В славной многонациональной и разнополой компании. Донельзя душевной. Водочка end чебурек. Вкусный!.. Конечно, можно бы незатейливо пошутить об исчезновении в округе кошек и собак, но… Уж слишком от этой шутки шибает петросяновщиной, да и comedyclubовщиной тоже. Почему-то в России почти всякий юмор сваливается в петросяновщину, как бы он ни голосил о своей элитарности. Хотя что тут непонятного? Нельзя не забрызгаться, если плывешь на утлом челноке в бушующем море говна.
Так вот, это был честный чебурек. И баранина в нем была тоже честная. Причем, как я уже говорил, чебурек оказался объемен и грузен. Поэтому, когда я им закусил, то явно насытился. Но в качестве алаверды заказал еще четыре порции чебуреков и бутылку «Путинки». А если быть честным, то две. Но я никогда не бравировал своей честностью, поэтому бутылок была одна штука. Именно такую цифру я назову своей жене Оле по возвращении.
Мы красиво выпивали и красиво закусывали. Для утирания морды от бараньего сока паленый Распутин выдал каждому по скатерти. Кстати, он тоже составил нам компанию. Но выпивал и закусывал стоя, потому что по всемирным ресторанным законам официантам запрещено подсаживаться за столики. Более того. Во всем мире, кроме России, официантам запрещено и выпивать за ними. Ну не суки?!
Поели мы плотно. Очень плотно. Я так даже перепрыгнул через две весовые категории. Французские шеф-повара, приезжающие к нам за длинным евро и получив его, говорят, что русские (не этнос, а нация) не знают толка в изысканных блюдах. Русским, с легкой брезгливостью говорят французские повара, нужны большие порции каждого блюда. Они кусочку птимтика под соусом из разогретого хнума с двумя семечками арграна под взбитым бом-бим-брамселем общим весом восемнадцать с половиной унций предпочитают кусок мяса в шестьсот граммов с жареной картошкой. И это в качестве десерта. Французам трудно понять нацию, голодающую веками. Потому что, что бы там ни говорил Говорухин о России, которую мы потеряли, жратвы никогда не хватало на всех. И отсутствие пищи материальной компенсировали пищей духовной. А это уж каждому свое: кому – севильский цирюльник, кому – сибирский. И французы никогда не поймут сакрального значения еды для русского человека. Народ, для которого во время войны проблема заключалась в отсутствии фуа-гра, а «Pater noster» был формальным бормотанием, никогда не поймет народ, для которого слова «Хлеб наш насущный дай нам на сей день» стали плотью. Физической и Христовой. И ими мы выжили в веках (не этнос, а нация).
А потом мы поговорили о том о сем. Ну в основном кто, зачем, почему и когда в Москве. В России это имеет громадное мистическое значение. Я не встречал ни одного приезжего, который бы не относился к Москве без искренней ненависти. Первые пару-тройку месяцев. Через пару-тройку месяцев он с такой же искренней ненавистью относился к тем, кто приехал только что. А через два-три года какой-нибудь рязанец, прикупивший комнатку в Мытищах, спрашивал у приехавшего к нему племянника, где, собственно говоря, находится эта гребаная Рязань. А на вопрос, откуда он родом, с недоумением отвечает: «Как откуда? Из Москвы, – и с непоколебимой уверенностью добавляет: – Коренной».
Так и мои соратники по чебурекам и «Путинке» были коренные москвичи. Как я уже говорил, из Азербайджана, Иванова и из города Бельцы. А фиктивный Распутин вообще обретался в Москве с незапамятных времен. Его дед с бабкой правдами и неправдами прибыли в Москву в тридцать третьем году из деревни Крутеево Курской губернии. Скорее всего, неправдами, потому что во время голодомора людишек из сельских местностей в города не пускали. Не для того у них хлеб в селах отбирали, чтобы они потом его в городах ели. А вот в качестве пайки на Беломорканале, Москве–Волге, Магнитке – милости просим. Ковать индустриальную мощь нашей державы. Тем не менее распутинские дед с бабкой как-то в Москву проникли и пустили здесь корни. И пошел от них род: банщики, вахтеры, старшины сверхсрочной службы… А вот он, Распутин, выбился в официанты. Сыт, пьян и нос в табаке. Дети?.. Конечно. Как же без детей?.. Сынок… в Курской губернии. Мэр города Крутеева. Он тудое вместе с Руцким приехал. Так что Григорий Ефимович самый что ни на есть коренной москвич.
Хачик… А что Хачик? Его предки уже почти двести лет в Москве хурмой торгуют. Полгода у себя в Нахичеванском районе ее выращивают, полгода в Москве ею торгуют. Поэтому Хачик – полукоренной москвич.
Нина Владимировна – коренная москвичка на три четверти. Потому что полгода она работает у Хачика продавщицей хурмы и женой, а полгода – у сменщика Хачика Гоги из-под Кутаиси. Продавщицей кинзы и тоже женой, но на полставки. Другие полставки он платит Марине из Полтавы, которая работает у него еще и продавщицей тархуна. Вот и получается, что Нина Владимировна москвичка на три четверти.
А Микита из города Бельцы, мне кажется, не совсем коренной москвич. Ну и что, что он Ленина видел? Он же его в Мавзолее видел. Внутри, а не на! А вообще-то если человек называет себя коренным москвичом, то и хрен с ним. Кого это колышет? Он что, у нас работу отнимает?.. Гадит на наших улицах?.. Живет в нашем доме?.. Нет. Он за нас работает, он наше дерьмо с наших улиц убирает, он наши дома строит. Так пусть и считается коренным москвичом. А мы, считающие себя хозяевами Москвы и ревностно охраняющие этот статус, никакие не хозяева. Потому что настоящие хозяева никогда бы не позволили сделать с Москвой то, что с ней сделали ее господа. Те, кто ее разграбил. Те, кто украл у Москвы арбатские переулки, замоскворецкие дворики, Манежную площадь, площадь Киевского вокзала, снес старые церквушки и впарил нам вместо них памятник Петру, ненавидевшему Москву, уродливые каменные фаллосы бизнес-класса, вонючий канал у Кремлевской стены с бетонными ублюдками, муляж храма Христа Спасителя и прочую херню, от которой настоящие москвичи блюют трансгенными продуктами. Вот те, кто это с Москвой сотворил, и есть подлинные хозяева Москвы. Точнее, не они, а их деньги. Большие деньги. Очень большие. Из которых они делают еще бо́льшие деньги.
Так что, коренные москвичи с ХIХ века, не обольщайтесь: хозяева Москвы не вы, не мигранты – легальные и нелегальные. Хозяева Москвы – Очень Большие Деньги, кому бы они ни принадлежали. Но нам они не принадлежат. Это к экстрасенсам не ходи.
Мы разошлись. Кто – по своим рабочим местам, а я – к центру Москвы. И путь мой лежал через Измайловский вернисаж.