В своей первой жизни, первые шестьдесят три года, я был центровым чуваком. Одну половину из них я прожил на Бульварном кольце, в его Петровской части, вторую – уже в двадцати метрах ЗА пределами кольца. Хотя если мерить шагами до Кремля, то, как говорила моя первая жена, за бутылкой водки я бы дополз до Кремля значительно быстрее. В народе улицу звали Мордоплюевкой, в миру – Остоженкой, бывшей Метростроевской, а при царе Николае Александровиче, безвинно убиенном для счастья трудового народа, обратно Остоженкой. Ныне Золотая миля. Где меня сегодня нет? На Большом Каретном. Точнее, на Золотой миле. Потому что рядовому русскому сценаристу мультипликации еврейской национальности не фига делать на Золотой миле. Точнее говоря, делать-то есть что. Жить. Но не на что. Поэтому меня выперли с почти Бульварного кольца за Третье. И скоро через меня пройдет Четвертое. На окраину района Соколиная Гора. В преддверии сгибшего Черкизовского рынка, принадлежавшего некоему чуваку по имени Тельман Исмаилов. Он бы, рынок, еще и пожил под моим боком, но этот некий чувак по имени Тельман Исмаилов с большим восточным размахом (двести кило белужьей икры, запрещенной к вылову и продаже в Российской Федерации) открыл на Туретчине многозвездный отель. (А какой же еще размах, как не восточный, может быть на Туретчине?) И лидер нации ему этого не простил. Потому что не хрена в разгар мирового кризиса гулять с бо́льшим размахом, чем лидер нации. К тому же этот некий чувак по имени Тельман Исмаилов гулял с мэром Москвы, а лидер нации – с президентом Америки. И им белужьей икры (запрещенной…) почти не досталось, потому что ее сожрали некий чувак по имени Тельман Исмаилов и мэр Москвы.
Но дело не в этом, а в том, как я оказался в таком захолустье. С 1972 года я проживал в коммуналке в доме № 11/17 по вышеупомянутой улице Остоженка (тогда еще Метростроевская) вместе с благоприобретенной женой Олей, нашим сыном Алешей, сыном Сезей, доставшимся мне вместе с женой Олей совершенно бесплатно, ее матерью, тоже Олей – но не Валентиновной, как моя Оля, а Николаевной. Чтобы я их не путал в нетрезвом состоянии. Еще с нами в квартире обитали Олина сестра Гуля, которую на самом деле звали Таней (а почему ее звали Гулей, я так и не понял), ну и ее муж Гена. Где-то году в восемьдесят пятом при помощи хитрых махинаций моей жены Гуля с Геной уехали в кооператив, а в ихнюю комнату прописали Сезю. Таким образом, в четырехкомнатной квартире осталась только моя семья. Но статус квартира носила по-прежнему коммунальной.
Один немец по имени Томас, которого я по неизвестным соображениям поил коньяком в кулинарии в доме № 13, услышав эту историю, вернулся в Германию весьма удрученным и больше в Россию не возвращался, хотя и работал в гэдээровском посольстве.
Квартира наша располагалась на втором этаже надстройки трехэтажного дома, возведенной в тридцатом году прошлого столетия. Зодчие, возводя эту надстройку, из троцкистских соображений подсоединили водопровод надстройки к канализации основного здания. Так что если я в надстройке принимал душ, то вода била в задницу Евы Яковлевны, пребывающей на унитазе в основном здании на третьем этаже. Было забавно.
Когда Советский Союз приказал долго жить (я и живу: приказ начальника – закон для подчиненного), дом признали аварийным и клятвенно пообещали вскорости переселить всех нас в новые дома в том же районе. А клялся сам мэр, который и тогда был мэром, но оказался клятвопреступником. Потом нам клялись другие люди. Из разных политических лагерей. Если мы за них проголосуем. Вот с тех пор я и не хожу на выборы.
Как и мои соседи с нижнего этажа. Они, как пообещали всех переселить поблизости, стали чрезвычайно плодиться для лишнего метража. И плодились как-то сразу целыми семьями, которые приезжали из Казахстана, куда были выселены из Поволжья во время войны, потому что были немцами. А когда пообещали всех переселить в районе проживания, они потянулись в наш дом для воссоединения семьи. Одна из немцев была замужем за русским человеком Пашкой, вывезшим ее из Казахстана в пятьдесят седьмом году, во время посещения целины со студенческим отрядом, по пьяному делу, чтобы прикрыть грех. И вот из-за этого целинного межнационального пистона в нижнюю квартиру вселилась вся ее немецкая родня числом шестнадцать штук. В надежде на московское жилье. Паспортист майор Кузичев шесть дней кирял с ними, пытаясь определить, кто кому есть кто. А когда через шесть дней кирять бросил, поняв бесперспективность затеи с определением родства, то все восемнадцать немцев оказались прописанными в нижнем этаже. Откуда появились семнадцатый и восемнадцатый, спросите вы. А очень просто. Один родился во время всеобщей пьянки. А второй – для большего метража – вернулся из Германии, со своей исторической родины, куда уехал из Казахстана. И фамилия его была Гимпельсон. Именно этот Гимпельсон, единственный из всей немецкой кодлы, и получил квартиру в районе проживания. До него в ней жил паспортист майор Кузичев, который уехал на историческую родину немца Гимпельсона в город Магдебург, где возглавил чеченскую преступную группировку. Мистическая страна Россия.
А мы стали ждать квартиру. В районе проживания. Точнее, не квартиру, а три. Моей жене Оле с нашим сыном Алешей и ее матерью, тоже Олей, но Николаевной, – трехкомнатную, бесплатному сыну Сезе – однокомнатную. И мне однокомнатную. Почему мне положена отдельная квартира, это отдельная песня. За десять лет до начала квартирной эпопеи мы с моей женой Олей случайно развелись из-за кратковременного несовершенства моего морального облика. А когда он опять стал совершенным, то она отказалась по второму заезду регистрировать сложившиеся между нами отношения, чтобы при возникновении квартирного вопроса я был отдельной семьей с претензией на отдельную квартиру. Так оно и получилось.
Раз в год в округе начиналось шевеление. Якобы вот-вот… якобы уже составляют списки… якобы надо успеть… якобы Папа Юра, владелец распивочной квартиры в соседнем доме, уже получил однушку на Первой Фрунзенской, и Седой с Каблуком уже успели ее обмыть… а его соседка баба Тося – тоже однушку, но на Второй Фрунзенской… якобы сам мэр, увидев наш дом, сказал, чтобы немедля тут же! И ему доложить. И тысячи других будирующих слухов, которые оказывались в разной степени ложными. Вообще в России составление списков – органическая составляющая бытия. Списки составляются на прием к врачу, за мукой, в собес, несовершеннолетних членов семьи, расстрельные, на покупку ковра, диван-кровати, на замену газовой колонки и т.д. и т.п. И в этот раз списки действительно составлялись, но санэпидемстанцией: мол, кто жалуется на клопов и тараканов. Таковых не оказалось. Не потому, что клопов и тараканов не было, а потому, что жаловаться на них бессмысленно. Так как клопы и тараканы в России – тоже органическая составляющая бытия. А Папа Юра переехал не на Первую Фрунзенскую, а на Песковское кладбище, где Седой с Каблуком и обмывали его могилу. Вот баба Тося и впрямь переехала на Вторую Фрунзенскую, но не забесплатно, а на свои кровно заработанные продажей водки во время антиалкогольного буйства. Да и то бо́льшую часть денег за квартиру заплатил директор ресторана «Арлекино», которого потом расстреляли из двух «калашей» невдалеке от дома после того, как он капитально отремонтировал свою квартиру. Из моего окна на пятом этаже видна лесенка в его домашний бассейн на шестом. А расстреляли его как раз Седой с Каблуком по производственной необходимости, а также в качестве мести за кончину Папы Юры от тромба в сонной артерии калибра 7,62 мм.
Паника со списками возникала перманентно, и я уже готовился закончить свои дни на Остоженке, под обломками моего вечно аварийного дома. Меж тем дома в округе постепенно захватывались способами разной степени законности или сносились под корень после внезапно возникших пожаров. Исчезли дворы, скверы, детские и собачьи площадки. Выпить стало просто негде! Е…аная точечная застройка, которую смогло победить только «Яблоко». После того, как мест для нее уже не осталось.
В нашей семейной коммунальной квартире тоже произошли кой-какие изменения. Наш с Олей сын Алеша женился и переехал жить к жене Лене на Юго-Запад, где благополучно родил сына Федора. Мама Оли, тоже Оля, но Николаевна, безвременно скончалась в возрасте девяноста четырех лет. Бесплатный сын Сезя женился на жене Ире, приобретя бесплатного сына Костю, с коими стал жить-поживать на съемной квартире где-то в Измайлове, незаметно родив сына Пупсичка. А мы с нерасписанной женой Олей остались в четырехкомнатной квартире аварийного дома на Остоженке, бывшей Метростроевской, бывшей Остоженке, вдвоем. Но!!! Ключевой момент. Прописано в ней было семь человек. Я, моя жена Оля, наш сын Алеша – в трех комнатах, а Сезя, его жена Ира, их сын Пупсичек и бесплатный сын Костя – в одной одиннадцатиметровой комнате. И такая ситуация меня вполне устраивала. К тому же наш дом еще числился «на балансе». Что это значит, мне не ясно до сих пор, но моей жене Оле один знакомый жилищный адвокат разъяснил суть этого выражения. Поэтому Оля направилась в ДЭЗ, о чем-то посовещалась с главным инженером Вазгеном Мамиконовичем и вышла оттуда весьма довольная. Через день в квартиру вошли разночинные люди и в считанные дни поменяли окна, побелили потолки, переклеили обои, поставили новый унитаз. Когда я узнал, сколько он стоил по документам, подумал, что сбылась мечта Владимира Ильича Ленина о сортирах из золота. И у меня возникло ощущение, что я уже куда-то переехал. В новую прекрасную квартиру в старом районе проживания. Наверное, сделкой была довольна не только моя жена Оля, но и главный инженер ДЭЗа Вазген Мамиконович. Это я сужу по косвенным признакам. По «БМВ», сменившим «Опель».
Три дня я отмечал новоселье, а на четвертый пришли тетки с официальными бумагами на предмет переселения в абсолютно новые для меня районы проживания. Так как в старом мест уже не осталось. А те, которые остались, по новой концепции социальной справедливости предназначались не для бесплатной раздачи нищей интеллигенции, а для продажи богатой элите. Которая являлась элитой по причине этого самого богатства.
Вначале официальные тетки, которые называли себя «инвестор», предложили нам две двухкомнатные квартиры на Юго-Западе, «буквально в двух шагах от метро». В пятнадцати минутах на автобусе. Экспрессе. Или в двух рублях на такси. (Врали, суки. Не в двух рублях, а в трех рублях двадцати копейках.) После чего «инвестору» сыном Алешей было сделано предложение заняться оральным сексом, от которого «инвестор» отказался с вопросом: «А чего вы хочете?» Моя жена Оля сказала, что мы хочем квартиру для семьи моего бесплатного сына Сези в районе Измайлова. Чтобы не прерывать обучения бесплатного Сезиного сына Кости, проходящего в этом самом районе Измайлово. «Инвестор» переглянулся между собой, вышел из комнаты и вернулся с адресом. И предложением моей жене Оле, нашему сыну Алеше и мне тоже переехать в район Измайлово. Чтобы бабушка (тут «инвестор» пустил неискреннюю слезу) не разлучалась с сыном и внуком. Моя жена Оля и сын Алеша, в свою очередь, переглянулись между собой, вышли из комнаты и вернулись с предложением квартиры для моей жены Оли и нашего сына Алеши и однокомнатной квартиры для меня по моему желанию. Мол, они не имеют ко мне никакого отношения. (Таков, оказывается, был стратегический замысел моей жены Оли, когда она отказалась выйти за меня замуж по второму заезду. Поиметь для меня однокомнатную квартиру, чтобы в двухкомнатной, полученной ею для себя и сына Алеши, и дальше мучиться со мной, а полученную мною однокомнатную и двухкомнатную квартиру жены сына Алеши на Юго-Западе обменять на трехкомнатную. Ну и кто после этого из нас с женой Олей еврей?..) А я, который во время этих переговоров, опохмелялся на кухне сладкой водочкой, вернулся в комнату посвежевший душой и потребовал однушку в строящемся тут же, на Остоженке, оперном центре Галины Вишневской. Можно даже в гримерке. Иначе я никуда не поеду. Что я, идиот – уезжать из новой квартиры на Остоженке с сортиром из золота? И встал рогом. То есть лег плашмя. И в гробу я видал всех инвесторов, когда у меня в загашнике почти два флакона и кастрюля грибного супа. А потом! Я свободный человек! В свободной стране! Я люблю тебя, Россия! Сиреневый туман над нами проплывает…
Через неделю я очнулся. Оказывается, в загашнике у меня было не два флакона, а шесть, не считая портвейна. А грибной суп каким-то образом превратился в куриный. И кроме курицы в супе, больше никого в квартире не оказалось. И большей части мебели тоже. Хотя не в моих правилах продавать по пьяному делу мебель, пока есть живые деньги. И еще лежало приглашение посетить центр по распределению жилой площади Центрального округа.
Всё, решил я, все меня покинули, и я, скорее всего, в ближайшее время умру, позабыт-позаброшен. Ну и ладно. По крайней мере, умру на родине, и кости мои упокоятся в центре Москвы, а не на какой-то там Измайловщине. И родные черные вороны пропоют мне самый популярный в нашей синагоге отходняк. Ан хрен-то! Просто моя жена Оля находилась на кухне. Я был настолько опечален своей предстоящей кончиной, что тут же на всякий случай за что-то простил ее и в приступе вселенского смирения спросил, что я могу сделать для нее и остального человечества.
– Сходить в этот центр.
– Хорошо. А что мне там делать?
– Соглашаться на все, что тебе будут предлагать.
– Ладно, – бросив русые кудри на грудь, сказал я. – Видно, не судьба встретить смертный час на родном асфальте. И над моей над могилкой соловей не пропоет.
И я поперся в центр. Да, забыл сказать, что, пока я обмывал золотой унитаз, бесплатный сын Сезя уже делал ремонт в четырехкомнатной квартире площадью сто два квадратных метра на Зверинецкой улице, что в районе Измайлово. И моя жена Оля тоже делала ремонт. Но уже в двухкомнатной квартире на Лечебной улице, что тоже в районе Измайлово, недалече от Черкизовского рынка, который ныне… А впрочем, я уже об этом говорил. Как время летит!..
В центре, что на Сухаревке, я долго искал, куда и к кому. Оказалось, что мне надо в службу одного окна, что на третьем этаже. Окон оказалось три. И все служба одного окна.
– Остоженка находится в крайнем окне слева, но Нателлы Григорьевны нет, – сообщила мне недружелюбная дама. – Что она, не человек, что ли?.. Что, в рабочее время уже и пописать нельзя… Вы за такие деньги посидите-ка целый день, не пи́савши…
На этих словах Нателла Григорьевна и образовалась. Мать твою! В мои школьные годы такие клевые чувихи вообще не пи́сали! Никогда! Сама мысль о том, что девочки писают, была потрясением основ. Но времена меняются. Сейчас девочки даже совокупляются. Без малейшего намека на духовность. Причем все! Вот ужас…
Я протянул Нателле Григорьевне приглашение. Она его прочитала, достала из сейфа какую-то папку, быстренько просмотрела ее и спросила:
– И на что, Михаил Федорович, вы претендуете?
– Из ваших рук, детка (включился автомат), я возьму все, что вы предложите. Взамен руки и сердца.
Чувиха оценила старомодное изящество кобеляжа, улыбнулась, сняла телефонную трубку и, не набирая номера, сказала:
– Анна Васильевна, тут Липскеров Михаил Федорович с Остоженки… Что хочет?..
Я показал пальцем на чувиху. Она хихикнула и продолжила:
– А что мы можем ему предложить?.. У него три комнаты в коммунальной квартире… Так… Михаил Федорович, трехкомнатную квартиру в Северном Бутове брать будете? Семьдесят два метра.
Я обомлел. В лучшем случае я рассчитывал на однокомнатную метров двадцать пять. А тут трех… и семьдесят два!..
– Как это можно, детка?.. Сударыня… Мадам… Госпожа Нателла Григорьевна…
Телка наслаждалась:
– Понимаете, Михаил Федорович, у вас три комнаты в коммунальной квартире.
– Так там еще Оля и Алеша…
– Нет, Михаил Федорович, Липскерова Ольга Валентиновна и Липскеров Алексей Михайлович уже выписались. Так что там вы один проживаете. А по закону (!) мы не можем ухудшить ваши жилищные условия. То есть мы не можем предложить вам меньше трехкомнатной квартиры.
Я пришел в себя. Немыслимые извивы российского законодательства в сочетании с еврейской мудростью моей русской жены привели к немыслимому результату.
Я бухнулся на колени перед службой одного окна:
– Не прогневайся, матушка Нателла Григорьевна. Соблаговоли оттрапезовать со мной тет-а-тет, антр-ну-суади. Без посягательств на твою честь. Конечно, если сама этого не возжелаешь.
– Нечего, – встряла тетка, которая настаивала на общечеловеческих правах человека писать в рабочее время, – работать надо!
Я подскочил к ее окну:
– Что мадам предпочитает пить? Конь…
– Мартини, – мгновенно предпочла мадам.
– Всенепременно будет доставлено после трапезы с дражайшей Нателлой Григорьевной.
Через два часа мы с Нателлой Григорьевной вернулись из чебуречной с флаконом «Мартини» для ее товарки.
– А я вам, Михаил Федорович, – сказала товарка, – уже и смотровой ордерок приготовила. Только не в Северном, а в Южном Бутове. Чтобы вы не мерзли.
Я поцеловал ручки обеим дамам и отправился домой, где меня ждало все семейство.
– Ну? – спросило семейство числом шесть рыл.
– Что «ну»? – расслаблено произнес я. – Хотели дать однушку в Люберцах, но я…
– Двушку выбил? – не веря в мои способности что-либо выбить, включая дурь из головы, спросила моя жена Оля.
– Нет, мать, трешку…
– Ах! – ахнуло семейство, а Пупсичек описался.
– И не в Люберцах, а в Бутове.
– Ах! – опять ахнуло семейство, а Пупсичек описался вторично.
– В Южном, – добил я всех. А Пупсичек обкакался.
Через час Алеша и его Ленка уже смотрели квартиру. Еще через два я уже подписывал согласие на получение квартиры номер… Да не помню я ни номера квартиры, ни номера дома, ни улицы. На фиг они мне нужны. Я там никогда не был. Я имею в виду квартиру. В Южном Бутове-то я был. Посещал, так сказать. На предмет прописки. И постановки на учет в ихний пенсионный фонд. И собес. Это не близко. Работающим в Южном Бутове нужно платить командировочные. Я вообще удивлен, что туда ездят без визы. По-моему, это где-то в районе Греции. Или Исландии. Хотя, наверное, в районе Исландии скорее Северное Бутово…
Так вот, я туда ездил на предмет прописки. И постановки на учет в ихний пенсионный фонд. И собес. А потом – на предмет выписки. И снятия с учета в ихнем пенсионном фонде. И собесе. Чтобы прописаться к сыну Алеше в район Измайлово, что расположился под боком у Черкизовского рынка, пущенного в расход лидером нации. Обидевшимся на хозяина рынка – некоего чувака Тельмана Исмаилова за сожранные тем двести килограммов белужьей икры, предназначенной для завтрака лидера нации с американским президентом. Нет, никогда мы не избавимся от низкопоклонства перед Западом.
От этого рынка мне в наследство достался вьетнамский старичок, которого его дети, торговавшие на рынке, оставили в России. Потому что вывезти его на родину, во Вьетнам, у них не было финансовой возможности. Наши доблестные правоохранительные органы распи…дили весь их товар. А какой именно правоохранительный орган распи…дил, узнать не было никакой возможности. Потому что все. Потому что какой же это, на хрен, правоохранительный орган, если он не пи…дит. А вы попробуйте за гроши работать! Вот детишек вьетнамского дедушки и грабанули без оставления улик и товара и выселили из подвала нашего дома. А дедушку пожалел дворник – таджик Саша, живущий в соседнем подвале. Я этому Саше каждый вторник отдаю прочитанный журнал «Русский Newsweek». А вьетнамскому дедушке моя невенчанная жена Оля носит суп. А то дедушка как-то слишком заинтересованно смотрит на нашего пса Брюса. С Олей, как и было ею задумано, когда она вторично отвергла мою руку и сердце, мы и живем.
И, как и было ею задумано, квартиру в Южном Бутове Алеша продал, и квартиру жены Лены тоже. А на вырученные башли купил дом в коттеджном поселке площадью триста квадратных метров. Плюс банный дом с баней, предбанником и комнатой восемьдесят квадратных метров. И на радостях при участии жены Ленки тут же родил сына Мишку.
Суммируем. Сдали мы государству семьдесят два квадратных метра плюс Ленкиных сорок два квадрата. Получили взамен: четырехкомнатную квартиру для семейства моего бесплатного сына Сези в сто два квадратных метра, нашу с Олей двухкомнатную квартиру в пятьдесят девять квадратных метров, семикомнатный коттедж в триста квадратных метров плюс банный домик в восемьдесят квадратных метров Алешиного семейства. Причем Алеша с семейством прописаны в нашей с женой Олей двухкомнатной квартире, потому что по существовавшему тогда законодательству прописаться в коттеджном поселке было нельзя. Сейчас можно. Но моя русская (?) жена Оля сказала, что делать этого не следует, потому что наша квартира расположена на месте грядущего Четвертого кольца. Когда его соберутся строить, нас снесут, и должны будут дать не одну квартиру, а две. По количеству семей. Потому что, как сказал наш национальный лидер, дай ему бог здоровья, незачем плодить коммуналки.
Слава России!