В тот день группа подполковника Вячеслава Богданова отрабатывала на полигоне способы маскировки. Конечно, спецназовцы и без того отлично умели маскироваться в любое время суток, на любой местности и при любой погоде. Но если те навыки, которыми ты владеешь, время от времени не совершенствовать, то они постепенно теряются. Такова уж человеческая природа – забывать даже то, что, казалось бы, доведено до совершенства.
Спецназовцы отрабатывали маскировку на открытой местности. Ничего, кроме холмиков земли, неглубоких ям и невысоких кустиков бурьяна, на этом участке полигона не было. При этом бурьян был самых разных цветов – от высохшего буро-коричневого до разукрашенного во все цвета радуги. Было лето, а это, как известно, пора цветения. Тут и там посреди этого разнотравья угадывались несколько полуразрушенных низких кирпичных и деревянных сооружений, за которыми, казалось, не могла укрыться даже собака.
И вот в таких-то условиях бойцам необходимо было замаскироваться. Причем так, чтобы ни у кого – ни у человека, ни у зверя, ни у птицы – не возникло даже малейшего подозрения, что на этой скудной местности может кто-нибудь прятаться. Бойцов было десять человек, и маскировались они по очереди. Вначале прятались пятеро, а остальные пятеро пытались их обнаружить. Затем группы менялись ролями.
Как обычно и бывало в таких случаях, не обходилось без смеха, прибауток, шуток и подначивания друг друга. Все бойцы прекрасно знали друг друга, не раз они друг с другом бывали во всевозможных переделках, подставляли друг другу плечо и, бывало, закрывали друг друга грудью от неприятельских пуль и ножей. По сути, эти люди между собой сроднились, считали один другого братьями – и даже больше, чем братьями. Братья ведь могут быть и чужими друг другу, а здесь было истинное родство. Это было такое родство, которое образуется лишь в случаях, когда тот, кто с тобой рядом, готов пожертвовать собственной жизнью ради тебя, и не только готов, но и не раз жертвовал – искренне и бескорыстно, не требуя ничего взамен. И ты сам в ответ готов был сделать то же самое, и все были друг за друга горой, один был за всех и все за одного – как бы банально ни звучали такие слова.
У каждого бойца был свой позывной, однако здесь, на полигоне, в домашних, можно сказать, условиях, никто друг к другу по позывным не обращался. Позывные – они были для реального дела, а здесь – какое же реальное дело? Здесь было нечто вроде веселой поучительной игры.
– Геннадий! – кричали несколько веселых голосов, обращаясь к одному из бойцов – Геннадию Рябову. – Это так ты, значит, замаскировался? Эх ты, а еще снайпер! Твою пятую точку видно за десять метров! Что ж ты не спрятал свою задницу! Аль не помещается в яму?
– Соловей, а Соловей! – Эти озорные слова были обращены к другому бойцу – Федору Соловью. – Твоя макушка торчит из бурьяна, как рязанская колокольня! Хоть крестись на нее!
– Так, может, он и хотел замаскироваться под колокольню! А что, в этом есть резон! Никто и не подумает, что это Федор Соловей, а не колокольня!
– Рязанская колокольня в Африке? Или где-нибудь в азиатской пустыне? Или еще куда нас закинет судьба? Это, знаете ли, новое слово в таком тонком предмете, как маскировка!
– А где Казаченок? Что-то не видать его ни здесь, ни там! Куда подевался Казаченок?!
– А его и вовсе нет на полигоне! Такие вот дела!
– И куда же он подевался? Ведь, кажись, недавно он здесь мелькал.
– Воспользовался случаем и свалил в город!
– Это зачем же?
– За пивом! К зазнобушке! Мало ли какие в городе имеются удовольствия!
– А что, разумно. Поди потом докажи, что его не было на полигоне. Скажет, что удачно замаскировался, а мы – плохо его искали. Молодец, Жора! Надо и себе взять этот способ на вооружение!
– Ха-ха-ха! Го-го-го!
Богданов, несмотря на то что был командиром, участвовал в этом веселье наравне со всеми. А иначе-то как? Братство – оно и есть братство. Конечно, в других условиях, при выполнении какой-нибудь ответственной задачи, Богданов был для всех командиром – иначе и нельзя. Впрочем, и тогда зачастую спецназовская демократия брала верх над уставами. Потому что нередко бывало так, что какую-то проблему можно было решить только сообща. И тогда каждая мысль и каждый голос приобретали особую ценность и особый смысл. Тогда уставы отодвигались в сторону. У спецназовцев – свои уставы. Они хоть и неписаные, но зачастую надежнее и правильнее писаных.
А сейчас не было никаких ответственных заданий, сейчас спецназовцы отдыхали, играли и развлекались. И подполковник Богданов развлекался вместе со своими подчиненными. Ну а почему и не отдохнуть, почему бы не развлечься? Даже если ты сто раз обстрелянный и покрытый шрамами боец спецназа. Спецназовец такой же человек, как и все прочие. А люди любят играть. Вот пускай и поиграют, если есть такая возможность. Тем более это не просто игра, а полезная. Умение маскироваться – это, как ни крути, для спецназовцев оружие. Иногда оно гораздо важнее, чем, допустим, пистолеты, ножи или взрывчатка.
– Все, детки, наигрались! – сказал наконец Вячеслав. – Выбираемся из укрытий, приводим себя в порядок и через полчаса отбываем.
– Отбываем куда? И за какой надобностью? – уточнил Степан Терко.
– Без всякой конкретной надобности, – ответил Богданов. – Просто отбываем в город. И до понедельника занимаемся своими делами. Но при этом стараемся постоянно находиться на связи. А то мало ли что? Сами знаете, как оно бывает…
– Вот это дело! – Терко радостно потер руки. – Аж до самого понедельника – учитывая, что сегодня только среда! Почти целая неделя разгульной жизни!
Радость Терко была вполне искренней. Не так часто бойцам спецназа выпадало такое счастье – пожить жизнью обыкновенных людей почти целую неделю. У каждого из них была своя жизнь, свои неотложные дела, свои родные и близкие люди. Да, в конце концов, беззаботно поваляться, сколько хочешь, на диване – даже в этом, если разобраться, имеется немалая радость. Или неспешно прогуляться по улице, зайти в магазин, посмотреть, без всякой суеты и спешки, в глаза любимому человеку… Да мало ли! Поэтому не только Терко, но и все прочие искренне обрадовались таким словам своего командира.
Впрочем, обрадовались не все, нашелся и скептик. Скептиком оказался Георгий Малой. Так-то он был человеком веселым и легким, а тут вдруг засомневался.
– Вот увидите, что никакой беззаботной недели у нас не будет! – заявил он. – Не будет, и все тут! Ручаюсь!
– Это почему же так? – опешили бойцы.
– Уж такое у меня возникло предчувствие, – вздохнул Малой. – Э, думаю, напрасно наш командир произнес такие легкомысленные слова! Обязательно свалится на наши головы что-нибудь этакое! И выдернут нас из нашего блаженства, как редиску из грядки. Выдернут, значит, и отправят в какую-нибудь чертову тмутаракань на какое-нибудь развеселое дельце со всякими невинными забавами и приключениями! Вот увидите, что так оно и будет. Так что – предчувствие.
– Предчувствие, понимаешь ли, у него! – проворчал один из бойцов. – Спрячь свое предчувствие в самое отдаленное место! Или ступай с ним, сам знаешь куда!
– Знать-то я, конечно, знаю, – развел руками Малой. – Да вот только от этого ничего не поменяется. Вот попомните, что все так и будет!
– Я считаю так же, как Георгий, – неожиданно отозвался еще один боец – Алексей Иванищев.
– И ты тоже! – раздался всеобщий стон.
Не стонать после слов Иванищева было нельзя. Алексей был человеком немногословным и напрасных слов, в отличие от того же Малого, никогда не произносил. Каждое его слово имело вес, оно было аргументированным и обоснованным. Все знали, что если Иванищев что-то сказал – то так тому и быть, то есть то, что он сказал, обязательно случится. Хоть хорошее, хоть плохое. Суровым человеком был Алексей Иванищев – под стать своему основному делу. Он был сапером, а саперы, как известно, зря слов не говорят. Они даже лишних движений и то никогда не делают. Уж такой у них характер, проистекающий из их непростой профессии.
Оттого-то бойцы и застонали, услышав несколько слов от Алексея Иванищева. В ответ Алексей лишь безмолвно развел руками: дескать, сам я тут ни при чем, а просто все должно случиться так, как должно. То есть выдернут нас в самый разгар наших простых радостей, как редиску из грядки. С такой же бесцеремонностью и бесстрастностью и отправят выполнять какую-нибудь ответственную задачу.
– Вот тебе и погуляли в свое удовольствие! – сокрушаясь, промолвил Степан Терко. – Вот тебе и отвели душеньку! Эх!..
Остальные бойцы промолчали, потому что и сказать-то им было нечего: Степан Терко произнес те же самые слова, какие намеревались произнести и они сами. А потому – для чего же повторяться?
– Вы это чего? – удивленно спросил Богданов. – Еще ничего и не случилось, а вы уже впали в уныние. Подумаешь, предчувствие! Предчувствие – это дело такое… Это штука тонкая и необъяснимая. А может, ничего и не случится! Во всяком случае, я к тому предпосылок не вижу. Мне, как командиру, никто ничего не говорил и даже не намекал – ни словом, ни жестом, ни взглядом. И потому лично у меня нет никаких предчувствий.
Эти слова отчасти успокоили бойцов. Но лишь отчасти. И всем хотелось верить, что Богданов прав, а Малой неправ. Даже Иванищев – и тот неправ. Ничего в ближайшее время не произойдет, никакого срочного задания они не получат, потому что в мире все тихо и стабильно… Через неделю – другое дело. Через неделю может случиться все что угодно. А пока – ни-ни. Ни в коем случае, несмотря на все происки мировой буржуазии.
Так спецназовцам хотелось думать, и они так думали. И вовсе не потому, что они устали или обленились. Они были готовы отправиться на выполнение любого задания – и притом в любую точку мира. Хоть даже в Антарктиду! Однако же при всем при этом они были людьми, и им изредка хотелось простых человеческих радостей. Только и того, и нет в этом никакого противоречия.