Лондон, 1944 г.
Мари никак не ожидала, что в секретные агенты ее завербуют – кто бы мог подумать! – в туалете. Впрочем, она вообще помыслить не могла, что кто-то станет ее вербовать.
Часом ранее Мари сидела за столиком у окна в «Таун-Хаусе», тихом кафе на Йорк-стрит, куда она частенько захаживала, чтобы насладиться несколькими минутами покоя после безумолчной трескотни, что целый день стояла в тусклой пристройке, принадлежавшей Военному министерству, где она работала машинисткой. Через два дня наступали выходные. Думая о них, Мари улыбалась. Воображение рисовало ей пятилетнюю Тесс и ее кривой зуб, который наверняка уже стал более заметен. С дочерью она виделась только по субботам и воскресеньям, и каждый раз ей казалось, что с момента их последней встречи не неделя прошла, а годы пролетели. Мари хотелось быть за городом вместе с Тесс, играть с ней у ручья, искать камешки. Но кто-то должен был оставаться здесь и зарабатывать, чтобы их старый дом в районе Мэйда-Вейл не отняли за долги или он окончательно не обветшал, если, конечно, прежде его не уничтожит бомба.
Вдалеке раздался грохот, отчего тарелки на столе задребезжали. Мари вздрогнула, инстинктивно хватаясь за противогаз, который больше никто не носил с собой с тех пор, как прекратились массовые ночные бомбежки. Она посмотрела в окно. На улице мальчишка восьми-девяти лет под дождем пытался соскрести с тротуара угольную крошку. У нее будто что-то опустилось в животе. Где его мать?
Мари вспомнила тот день более двух лет назад, когда она приняла решение отправить Тесс в деревню. Поначалу она даже мысли не допускала о том, чтобы расстаться с дочерью. Но потом в многоквартирный дом, стоявший через дорогу от их жилища, попала бомба; погибли семеро детей. Боже милостивый, ведь Тесс тоже могла погибнуть. На следующее утро Мари принялась делать соответствующие приготовления.
По крайней мере, Тесс теперь находилась с тетушкой Хейзел. Та приходилась Мари кузиной, женщиной была суровой, малышку любила. А Тесс нравился старый дом священника с его несметными шкафами, затхлыми подвалами и чердаками. В хорошую погоду она носилась без присмотра по болотистым пустошам, в плохую – помогала Хейзел с работой на почте. Мари претила сама мысль о том, чтобы посадить дочь на поезд и отослать в сельскую глушь к чужим людям – в холодный монастырь или бог знает куда еще. В прошлом году подобное она наблюдала почти каждую пятницу, когда отправлялась на север навестить Тесс: матери, едва сдерживая слезы, поправляли на своих крохах пальтишки и шарфики; малыши льнули к старшим братьям и сестрам; дети, садясь в поезд с чемоданами, которые были больше их ростом, плакали в голос и пытались улизнуть через окна вагонов. Те два часа, что Мари проводила в дороге, дабы обнять дочь, были для нее почти невыносимы. По воскресеньям свой отъезд она неизменно откладывала до позднего часа, пока Хейзел не напоминала, что ей желательно успеть на последний поезд, иначе она не вернется домой до комендантского часа. Ее дочь здравствовала, находилась в безопасности, с родными. Но оттого разлука с Тесс легче не переносилась, а сегодня только среда.
Может, пора уже забрать дочь к себе? Этот вопрос мучил Мари все последние месяцы. Она видела, что дети мало-помалу возвращаются в город. Ночные налеты немецкой авиации давно прекратились, лондонцы больше не ночевали на станциях метро, жизнь более-менее нормализовалась. Однако война отнюдь не близилась к завершению, и Мари чувствовала, что худшее еще впереди.
Отбросив в сторону сомнения, она достала из сумки книгу. Томик стихов Бодлера, которые она любила; его элегантные рифмы переносили ее в более счастливые времена – в ту пору детства, когда она с матерью летом отдыхала на побережье Бретани.
– Прошу прощения, – почти сразу же обратился к ней кто-то. Мари подняла глаза от книги, раздосадованная тем, что ей помешали. Перед ней стоял мужчина лет сорока – худощавый, внешне непримечательный, в твидовом пиджаке, в очках. На соседнем столике, из-за которого он поднялся, лежала на тарелке нетронутая булочка. – Мне стало любопытно, что вы читаете.
«Пытается заигрывать?» – подумалось Мари. К женщинам всюду приставали с тех пор, как город наводнили американские солдаты. Они вываливались из баров в самый разгар рабочего дня, перекрывали тротуары, шагая по трое в ряд, своим громогласным хохотом разрывая тишину улиц.
Однако акцент у мужчины был британский, а кроткое выражение лица не содержало намека на непристойность. Мари показала ему обложку книги.
– Почитайте мне немного, пожалуйста, – попросил мужчина. – Боюсь, сам я французским не владею.
– Право, не думаю… – с сомнением в голосе начала она, удивленная странной просьбой.
– Прошу вас, – перебил он ее почти умоляющим тоном. – Вы окажете мне услугу.
«Почему для него это так важно? – недоумевала Мари. – Возможно, он потерял кого-то из близких и родных французской крови или сам воевал во Франции».
– Ладно, – уступила она. Прочтет ему несколько строк, от нее не убудет. И она принялась читать стихотворение «N’importe où hors du monde (Anywhere Out of the World: Куда угодно – лишь бы прочь из этого мира)». Поначалу ее голос звучал смущенно, но постепенно окреп, обрел уверенность.
Продекламировав несколько строф, Мари остановилась.
– Ну как? – Она ждала, что незнакомец попросит ее продолжить.
А он спросил:
– Вы изучаете французский?
– Нет, – покачала она головой, – но я говорю по-французски. Моя мама была француженка, и, когда я была маленькой, каждое лето мы проводили во Франции. – В действительности, лето для нее было спасением от отца, агрессивного пьяницы, который не мог устроиться работу, а если устраивался, долго на одном месте не задерживался. Он злился на ее мать за то, что та происходила из благородной состоятельной семьи; он злился на Мари за то, что та не родилась мальчиком. Поэтому Мари с матерью на лето уезжали во Францию. Поэтому Мари в восемнадцать лет сбежала в Лондон из дома в Херефордшире, где она выросла, и затем взяла фамилию матери. С годами отец становился только злее и раздражительнее, и она знала, что, оставшись в доме, в котором она дрожала от страха все свое детство, долго бы она не прожила.
– У вас потрясающий выговор, – заметил мужчина. – Почти идеальный.
«Как он может судить, если сам не владеет французским?» – удивилась Мари.
– Вы работаете? – полюбопытствовал он.
– Да, – выпалила она от неожиданности. Уж больно внезапно он перевел разговор на другую тему, да и вопрос задал слишком личный. Мари торопливо вскочила на ноги и принялась рыться в кошельке, выуживая монеты. – Простите, мне пора.
Мужчина тоже поднялся, и, когда она снова глянула на него, то увидела, что он протягивает ей визитную карточку.
– Простите, если я обидел вас. Просто я хотел предложить вам работу. – Мари взяла визитку. Бейкер-стрит, 64, – это все, что было на ней напечатано. Ни фамилии, ни названия учреждения. – Спросите Элеонору Тригг.
– Зачем мне это? – озадаченно промолвила она. – У меня же есть работа.
Мужчина чуть качнул головой.
– Это другое. Важная серьезная работа и как раз для вас. Вам за нее будут хорошо платить. К сожалению, это все, что я вправе вам сказать.
– Когда мне следует туда подойти? – спросила Мари, хотя идти по указанному адресу вовсе не собиралась.
– Прямо сейчас. – Она думала, что ей назначат время. – Пойдете?
Мари оставила на столе несколько монет и, не отвечая, пошла прочь из кафе, желая поскорее удалиться от навязчивого незнакомца. На улице она раскрыла зонт и, чтобы защититься от холода, плотнее укуталась в свой бордовый шарф из набивной ткани. Она завернула за угол и, замедлив шаг, глянула через плечо – хотела убедиться, что незнакомец из кафе за ней не следует. Она посмотрела на визитку в руке: оформлена строго, в черно-белой цветовой гамме. Солидная.
Она могла бы сразу ответить незнакомцу отказом, сообразила Мари. В сущности, еще не поздно выбросить визитку и пойти своей дорогой. Но ее раздирало любопытство: что за работа, по какой линии? Может, это что-то более интересное, чем стучать на машинке с утра до вечера. К тому же это, по словам незнакомца, хорошо оплачиваемая работа, а деньги ей очень нужны.
Спустя несколько минут Мари стояла в конце Бейкер-стрит. У красного почтового ящика она помедлила. На Бейкер-стрит, вспомнилось ей, находился легендарный дом Шерлока Холмса. Эта улица ей всегда представлялась таинственной, окутанной туманом. Но протянувшийся перед ней квартал ничем не отличался от других ему подобных. Скучные административные здания с магазинами на первых этажах. Чуть дальше – кирпичные дома, из жилых переоборудованные в конторы. Она дошла до дома № 64 и остановилась в нерешительности. «Бюро межслужебных исследований», – сообщала вывеска у двери. Что бы это значило?
Она еще не постучала, а дверь уже сама собой распахнулась, и высунувшаяся из нее рука, которая, казалось, ни к кому не была присоединена, махнула влево.
– Орчард-Корт, Портмэн-сквер. За угол и прямо по улице.
– Прошу прощения… – Мари протянула визитку, хотя она не заметила никого, кто мог бы ее увидеть. – Меня зовут Мари Ру. Мне сказали, чтобы я пришла сюда и спросила Элеонору Тригг. – Дверь закрылась.
– Все занятнее и занятнее, – пробормотала она, вспомнив любимую книжку Тесс – иллюстрированное издание «Алисы в Стране чудес», которую Мари читала дочери, когда навещала ее. За углом тоже стояли в ряд дома ленточной застройки. Мари зашагала по улице в направлении Портмэн-сквер и, увидев здание с табличкой «Орчард-Корт», постучала. Ответа не последовало. Создавалось впечатление, что все это – некая очень странная шутка. Она повернулась, намереваясь отправиться домой и забыть этот дурацкий розыгрыш.
У нее за спиной со скрипом отворилась дверь. Она резко обернулась и столкнулась лицом к лицу с седовласым дворецким.
– Да? – Он холодно смотрел на нее, будто на бродячего торговца, который ходит от дома к дому, пытаясь всучить их обитателям всякую ерунду. От волнения у нее отнялся язык, поэтому она просто протянула ему визитку.
– Входите. – Свое приглашение он сопроводил соответствующим жестом. Теперь тон у него был нетерпеливый, словно ее здесь давно ждали, а она опоздала. Дворецкий повел ее через холл с высоким потолком, с которого свисала люстра, – возможно, некогда это была передняя некоего особняка.
– Подождите здесь. – Дворецкий открыл дверь с правой стороны и быстро скрылся за ней.
Мари стояла в растерянности, чувствуя себя здесь чужой и лишней. С верхнего этажа донеслись шаги. Она повернулась и увидела, что по витой лестнице спускается симпатичный парень с густой шевелюрой белокурых волос. Заметив ее, он остановился.
– Вы тоже из здешнего Балагана? – полюбопытствовал он.
– Не понимаю, о чем вы.
– Случайно забрели? – улыбнулся парень и, не дожидаясь ответа, добавил: – Балаганом мы называем все это. – Широким жестом он обвел холл.
Вернувшийся дворецкий кашлянул. Суровое выражение его лица навело Мари на мысль, что ей не следовало вступать в разговор с блондином. Тот, не сказав больше ни слова, исчез за углом, нырнул в одну из дверей, которых, казалось, здесь тьма тьмущая.
Дворецкий повел ее по коридору и открыл дверь в уборную, выложенную ониксовой и белой плиткой. Мари обескураженно обернулась: она не просила проводить ее в туалет.
– Ждите здесь.
Дворецкий закрыл дверь, оставив ее в одиночестве. Мари даже не успела возмутиться. Она смущенно топталась на месте, вдыхая затхлость плесени, которую не перебивал даже запах чистящих средств. Ей предложили подождать в туалете! Теперь у Мари было одно желание – уйти отсюда как можно скорее, но она не представляла, как это сделать. Она присела на краешек ванны, стоявшей на когтеобразных ножках, и аккуратно скрестила лодыжки. Миновало пять минут, потом – десять.
Наконец дверь со щелчком отворилась, и в ванную вошла женщина со строгим лицом. Она была старше Мари лет на десять, а может, и на все двадцать. Поначалу Мари показалось, что у нее короткая стрижка, но, приглядевшись, она увидела, что темные волосы женщины собраны на затылке в тугой пучок. Косметикой она не пользовалась, украшений не носила, а ее накрахмаленная белая сорочка была безукоризненно отутюжена, почти по-военному.
– Элеонора Тригг, – отрывисто представилась женщина. – Я отвечаю за набор новых сотрудников. Простите, что приходится принимать вас здесь. Нам не хватает помещений.
Странное объяснение, – подумалось Мари, – ведь дом огромный, столько дверей. Но потом она вспомнила блондина, которому дворецкий выказал свое недовольство за то, что он вступил с ней в беседу. Возможно, те, кто приходят сюда, не должны встречаться друг с другом.
Элеонора скользила по Мари холодным безжалостным взглядом, оценивая ее, словно вазу или ювелирное украшение.
– Значит, вы решились? – спросила она уточняющим тоном, будто они заканчивали долгий разговор, а не познакомились всего полминуты назад.
– Решилась? – недоуменно повторила Мари.
– Да. Вы должны решить, готовы ли вы рисковать жизнью, а я – можно ли это допустить.
У Мари гудела голова.
– Простите… Боюсь, я не совсем вас понимаю.
– То есть вы не знаете, что это за организация? – Мари покачала головой. – Зачем же вы пришли?
– Какой-то человек в кафе дал мне визитку, и… – Мари замялась, понимая, сколь нелепо звучит ее объяснение, ведь она даже имени его не спросила. – Я, пожалуй, пойду. – Она выпрямилась во весь рост.
Женщина твердой рукой взяла ее за плечо.
– Не спешите. Пусть вы не знаете, зачем вы сюда пришли, но это не значит, что вам здесь не место. Зачастую мы находим свое назначение там, где меньше всего ожидали его найти – или не находим. – Стиль общения у нее был бесцеремонный, неженственный и безапелляционно жесткий. – Не вините того, кто направил вас сюда. Он не был уполномочен раскрыть вам подробности. Наша работа строго засекречена. Даже многие высокопоставленные чиновники Уайтхолла не имеют представления о том, чем мы занимаемся.
– А чем конкретно вы занимаетесь? – осмелилась поинтересоваться Мари.
– Мы – отделение Управления спецопераций.
– А-а, – протянула Мари, хотя этот ответ Элеоноры Тригг ничего не прояснил.
– Проводим секретные операции.
– Как дешифровщики в Блетчли[6]? – Она была знакома с одной девушкой, которая перешла туда из машинописного бюро.
– Что-то вроде. Только мы занимаемся реальными операциями. В тылу противника.
– В Европе? – Элеонора кивнула. И тогда Мари поняла: ее хотят забросить за линию фронта, в самое пекло войны. – То есть я стану шпионкой?
– У нас не принято задавать вопросы, – отрезала Элеонора. Значит, подумала Мари, ей здесь не место. Ее всегда отличала любознательность. Она слишком пытлива, говорила ее мать. Подростком Мари вечно изводила родителей вопросами, чем сильно раздражала отца. – Мы не шпионы, – добавила Элеонора, словно сама эта мысль была для нее оскорбительна. – Шпионаж – вотчина Эм-ай-6. А мы в УСО скорее занимаемся подрывной деятельностью, готовим диверсии на железных дорогах, уничтожаем телеграфные линии, заводское оборудование и все такое, чтобы воспрепятствовать продвижению немцев. А еще мы помогаем местным партизанам оружием и оказываем поддержку в их борьбе с оккупантами.
– Никогда о таком не слышала.
– Разумеется. – В голосе Элеоноры слышались довольные нотки.
– Но почему вы решили, что я гожусь для такой работы? У меня ведь нет соответствующей квалификации.
– Чепуха. Вы умны, обладаете необходимыми способностями. – Как эта женщина может судить о ее уме и способностях, если они только что познакомились? Наверно, впервые в жизни Мари давали столь лестную характеристику. Отец всегда внушал ей, что она никчемная дура. И Ричард, ее муж, скрывшийся в неизвестном направлении, относился к ней как к мимолетному увлечению, и вот к чему это все привело. Мари никогда не считала себя ни умной, ни одаренной способностями, но теперь выпрямила спину, расправила плечи. – Вы владеете французским языком. Вы – именно тот человек, который нам нужен. Вы играете на музыкальных инструментах? – осведомилась Элеонора.
Странный вопрос, подумала Мари, хотя, казалось бы, теперь уже ничто не должно ее удивлять.
– В детстве играла на фортепиано, в школе – на арфе.
– Возможно, это пригодится. Откройте рот, – велела Элеонора неожиданно резким тоном. Мари была уверена, что она ослышалась. Но лицо Элеоноры было серьезно. – Рот, – снова скомандовала она с настойчивостью и раздражением в голосе. Мари неохотно подчинилась. Элеонора осматривала ее ротовую полость, словно стоматолог. Мари кипела от негодования, возмущенная бесцеремонностью женщины, с которой она познакомилась несколько минут назад. – Ту заднюю пломбу придется удалить, – решительно заявила Элеонора, отступая назад.
– Удалить?! – чуть ли не взвизгнула в испуге Мари. – Но это очень прочная пломба. Мне ее поставили всего год назад, и за немалые деньги.
– В том-то и дело. Пломба слишком дорогая. Она сразу выдаст в вас англичанку. Мы заменим ее на фарфоровую. Такие в ходу у французов.
И тогда в голове у Мари все сложилось: интерес незнакомца в кафе к ее познаниям во французском языке, замечание Элеоноры относительно ее пломбы.
– Вы хотите, чтобы я выдала себя за француженку?
– Да, в числе прочего. Вы пройдете курс спецподготовки, затем вас отправят на задание, – при условии, что вы овладеете необходимыми навыками. – Элеонора говорила так, будто Мари уже дала согласие. – Это все, что я могу пока сказать. Секретность крайне важна для наших операций.
Отправят на задание. Операции. У Мари кружилась голова. С трудом верилось, что в этом элегантном особняке, всего в нескольких шагах от магазинов и суеты Оксфорд-стрит, разрабатывается стратегия и тактика тайной войны против Германии.
– Через час сюда подъедет машина, и вас отвезут в центр спецподготовки, – сказала Элеонора, словно все уже было решено.
– Прямо сейчас? Я не могу так сразу! Мне нужно уладить свои дела, собрать вещи.
– У нас так заведено, – ответила Элеонора. Возможно, подумалось Мари, они специально не отпускают домой завербованных, чтобы у тех не было возможности передумать. – Мы обеспечим вас всем необходимым и от вашего имени уведомим Военное министерство.
Мари в изумлении уставилась на Элеонору. Она ведь не говорила, где работает. И тогда она поняла, что этим людям, кто бы они ни были, слишком много известно про нее. Встреча в кафе была не случайной.
– Долго я буду отсутствовать? – спросила Мари.
– Это зависит от характера задания и множества других обстоятельств. Вы можете уволиться в любое время.
Уходи, настаивал внутренний голос. Мари ввязывалась в нечто более грандиозное и серьезное, чем ей представлялось. Но ноги словно приросли к полу, ее снедало любопытство.
– У меня есть дочь. Ей пять лет. Она живет с моей тетей близ Или.
– А муж?
– Погиб на войне, – солгала она. В действительности, отец Тесс, Ричард, был безработным актером, подвизался в массовках в театрах Вест-Энда; он исчез сразу же после того, как родилась Тесс. В восемнадцать лет Мари сбежала из отцовского дома в Лондон и сразу же польстилась на первое гнилое яблоко, что упало к ее ногам. – Пропал без вести под Дюнкерком. – Такое объяснение, даром что откровенная ложь, было предпочтительнее вероятной правды: что он находился в Буэнос-Айресе, тратил остатки ее наследства, доставшегося ей от матери, поскольку, когда они только поженились, она переложила все деньги на их совместный счет, предназначенный для покрытия расходов на жилье.
– О вашей дочери есть кому позаботиться? – Мари кивнула. – Хорошо. Иначе вы не смогли бы сосредоточиться на учебе, все время беспокоились бы за нее.
Она всегда будет тревожиться за Тесс, заметила про себя Мари. Сразу видно, что у Элеоноры своих детей нет.
Мари подумала про дочь, живущую теперь в деревне, про свои визиты туда по выходным, которые прекратятся, если она примет предложение Элеоноры. Какая мать решилась бы на такое? Она поступила бы ответственно, если б осталась в Лондоне, поблагодарила бы Элеонору и вернулась бы к привычной жизни, насколько жизнь могла быть привычной во время войны. Тесс она воспитывала одна. Если она по какой-то причине не сможет вернуться, у ее дочери не останется никого, кроме стареющей тетушки Хейзел, которая, конечно же, не сможет долго заботиться о ней.
– Платить вам будут десять фунтов в неделю, – добавила Элеонора.
В пять раз больше того, что Мари зарабатывала машинисткой. Она устроилась на самую высокооплачиваемую работу, какую сумела найти в Лондоне, но этих денег все равно не хватало. Даже с учетом подработки, из-за которой она не смогла бы навещать Тесс по выходным, она все равно не получала бы столько, сколько предложила ей Элеонора. Мари произвела в уме расчеты. До сего дня практически все свое жалованье она еженедельно отдавала Хейзел на содержание Тесс. Теперь же у нее еще будут оставаться деньги на то, чтобы подремонтировать дом – прежде об этом не могло быть и речи. Она представила, как покупает дочери новое платье и, может быть, несколько игрушек на Рождество. Тесс не была избалованным ребенком, никогда ничего не клянчила, но Мари частенько жалела, что не в состоянии дать дочери того, что сама она в детстве принимала как должное. В сущности, из-за работы, будучи привязанной к Лондону, она так и так не могла все время быть с Тесс. И, говоря по чести, Мари влекли таинственные приключения, что сулила ей Элеонора. Здесь, в Лондоне, она чувствовала себя никчемной, целыми днями просиживая за печатной машинкой. А ведь она могла бы приносить реальную пользу, внести свой вклад в победу, – если, как отметила Элеонора, она обладает необходимыми качествами.
– Что ж, ладно. Я готова. Только мне нужно позвонить тете и сообщить, что я не смогу к ним приезжать.
– Исключено, – категорично заявила Элеонора, качая головой. – Никто не должен знать, куда вы отправляетесь – или вообще куда-то уезжаете. Мы телеграммой уведомим ваших родных, что вас направили в командировку.
– Я не могу просто взять и уехать, ничего им не сказав.
– Именно так вы и должны поступить: просто взять и уехать. – Элеонора спокойно смотрела на нее. Выражение ее лица не изменилось, но Мари заметила искорки сомнения в глубине ее глаз. – Если вы не готовы пойти на это, я вас больше не задерживаю.
– Я должна поговорить с дочерью. Я никуда не поеду, пока не услышу ее голос.
– Хорошо, – наконец смягчилась Элеонора. – Только не говорите, что уезжаете. Можете воспользоваться телефоном в соседней комнате. Долго не болтайте. Не более пяти минут. – Тон Элеоноры подразумевал, что Мари теперь находится у нее в подчинении, принадлежит ей на правах собственности. Мари охватили сомнения: а не совершила ли она ошибку, приняв ее предложение? – Ни слова об отъезде, – повторила Элеонора. Мари чувствовала, что ее подвергают некоему испытанию, – возможно, одному из многих, которые ей предстоит пройти.
Элеонора направилась к выходу, жестом велев Мари следовать за ней.
– Подождите, – остановила ее та. – Еще кое-что. – Элеонора обернулась. В ее чертах начинало сквозить раздражение. – Вы должны знать, что мой отец происходит из семьи немцев. – Мари внимательно смотрела на Элеонору. В глубине души она надеялась, что эта информация заставит Элеонору изменить свое решение насчет Мари, для каких бы целей ее ни вербовали.
– Знаю, – кивнула Элеонора.
– Но откуда?
– Вы каждый день сидите в одном и том же кафе, верно? – Мари кивнула. – Между прочим, зря. Ужасная привычка. Никаких привычек и шаблонов. В общем, вы приходили, садились и читали книжки на французском. Один из наших людей обратил на это внимание и подумал, что вы, возможно, подходящая кандидатура. Мы проследили за вами до места вашей работы, выяснили, кто вы такая. Проверили по нашей картотеке и решили, что вы нам подходите, во всяком случае, в качестве кандидатуры для рассмотрения. – Мари была ошеломлена: она даже не догадывалась, сколь бурная деятельность происходит за ее спиной. – У нас есть специально обученные люди, которые занимаются подбором подходящих для нас девушек по всей стране. Но в конечном итоге кто нам подходит, а кто – нет, решаю я. Каждая из девушек проходит через меня. – В ее голосе слышались покровительственные нотки.
– И вы считаете, что я вам подхожу?
– Возможно, – осторожно ответила Элеонора. – У вас есть необходимые данные. Но в период подготовки вам предстоит доказать, что вы способны их применять. Таланты и навыки на бумаге не имеют цены, если вам не хватает смелости проявить их в деле. Вы принадлежите к какой-то политической партии?
– Нет. Мама считала…
– Достаточно, – резко перебила ее Элеонора. – Отвечайте кратко, не болтайте лишнего. – Еще один тест. – Вы никогда не должны рассказывать о себе или о своем прошлом. В период обучения вам будут присвоены новые личные данные.
И получится, сообразила Мари, что до сей поры ее вовсе не существовало.
Элеонора открыла дверь туалета. Мари прошла в кабинет с высокими книжными шкафами. На письменном столе из красного дерева стоял черный телефон.
– Можете звонить отсюда. – Элеонора осталась стоять в дверях, даже не делая вид, будто не намерена слушать ее разговор. Мари позвонила на коммутатор и сказала, чтобы ее соединили с почтовым отделением, где каждый день работала ее тетя. Она надеялась, что та еще не ушла домой. Женщину, которая ей ответила, она попросила пригласить к телефону Хейзел.
– Мари! – раздался в трубке переливчатый голос. – Что-то стряслось?
– Все хорошо, – поспешила заверить Мари тетю, хотя ей отчаянно хотелось открыть истинную причину своего звонка. – Просто хотела справиться о Тесс.
– Сейчас позову. – Прошла одна минута, вторая. Быстрее, молила про себя Мари. Неужели по истечении пяти минут Элеонора выхватит у нее трубку?
– Алло! – Услышав писклявый голос дочери, Мари ощутила, как ее сердце расширяется от избытка чувств.
– Ну, как ты поживаешь, родная?
– Мама, я помогаю тете Хейзел разбирать почту.
Мари улыбнулась, представляя, как девочка открывает-закрывает ящички для корреспонденции.
– Умница.
– А через два дня я снова тебя увижу. – Тесс, хоть и малышка, имела четкое понятие о времени. Мама, она знала, всегда приезжает в пятницу. Только в эту пятницу мама не приедет. У Мари болезненно сжалось сердце.
– Передай трубку тете. Тесс, я тебя люблю, – добавила она.
Но девочка уже убежала.
К телефону снова подошла Хейзел.
– Она здорова? – спросила Мари.
– Абсолютно. Научилась считать до ста и складывать числа. Такая умница. Представляешь, на днях она… – Хейзел осеклась, видимо, почувствовав, что лишь расстраивает Мари, рассказывая ей про достижения ее дочери, которых та добивалась в отсутствие матери. Мари кольнула ревность. Когда Ричард бросил ее, оставив одну с новорожденной дочерью, Мари была в ужасе. Но, пестуя, баюкая малышку долгими ночами, она душой срослась с Тесс. А потом ей пришлось отослать дочь из Лондона. Она проклинала эту чертову войну, которая лишала ее счастья наблюдать, как растет Тесс. – Да в выходные сама все увидишь, – с теплотой в голосе добавила Хейзел.
Слова тети болью отозвались в животе, словно ее ударили под дых.
– Мне пора.
– До скорой встречи, – ответила Хейзел.
Опасаясь, как бы не выдать своей тайны, Мари повесила трубку.