Пришельцы - читать онлайн

Точка невозврата

«Держи удар, Смолин! Сгруппируйся! Нырок и в ответку, справа! Удар держи, бандерлог!»

Слова тренера он слышал и сейчас, сквозь годы. Он всегда слышал их в те моменты, когда жизнь мутузила его джебами и апперкотами и увернуться от них не представлялось возможным. Слова как-то сами всплывали в памяти, как подсказка, как поддержка, как команда собраться. И вот теперь, как и тогда, в его первом самостоятельном бою, перед глазами колыхалась полупрозрачная муть, ноги не хотели держать своего хозяина и окружающая действительность плыла мимо, словно прощаясь с ним. Его соперник, уже опытный боец, нанёс прямой в челюсть, он пропустил. Но это случилось давно, сейчас же удар пришёлся прямо в душу, а потому к нестерпимой боли добавилась обжигающая обида, имеющая более разрушительную силу, чем хук супертяжа.

Он раз за разом просматривал видеоролик, пришедший по WhatsApp, и отказывался верить глазам. «Это невозможно! Так не бывает! – хотелось заорать во всё горло. – Кто-то жестоко пошутил!» И не кричал он только потому, что разум, подлый холодный разум, давно приученный мыслить логически, шептал ему жёстко, безапелляционно: «Пытаться уйти от очевидности – трусость! Ты ведь и сам знаешь, что это – ПРАВДА! Держи удар, как учили!»

Но смысла держать удар он больше не видел.

…Учась в пятом классе, как-то в начале мая он возвращался после продлёнки домой. И, проходя через задний двор школы, где располагалось футбольное поле и спортивные площадки в обрамлении густых кустов, вдруг услышал истошные вопли, иногда переходившие в отчаянное шипение. Душераздирающие звуки издавал явно не человек, и мальчик догадывался, кому они могут принадлежать: не раз приходилось слышать, какие концерты закатывают озабоченные продолжением рода коты. Но нутром почувствовал: в данном случае кошачья свадьба ни при чём, животина определённо угодила в беду. В благородном порыве помочь страдающему существу он кинулся к ближайшим зарослям.

Когда он портфелем раздвинул ветви кустарника, ему предстала страшная картина. На корточках сидели три пацана, на два класса его старше, слывшие на всю школу отпетыми мерзавцами, с ними и учителя предпочитали не связываться. Двое из них прижали к земле серого облезлого кота, слабо дёргающего вывернутыми из суставов лапами, а третий норовил «розочкой» от пивной бутылки угодить пытавшемуся сопротивляться животному в глаз. На месте другого глаза несчастной твари уже зияла дыра, полная тёмной крови.

– Вы ч-чего т-творите?! – он заикался от негодования.

– Да вот, – сказал один из тех, что держали кота, криво улыбнувшись толстыми губами; его поросячьи глазки горели садистским удовольствием, а толстая веснушчатая физиономия лоснилась от предвкушения, – скотину блохастую поймали. Сейчас ей зенки подрихтуем, бензинчиком спрыснем – чирк! – будет ползать и верещать. Хохма!

– Смеху будет – уссыся! – гаденько хихикнул другой, шмыгнув вечно сопливым носом-крючком. От его длинных, всегда сальных волос постоянно пахло какой-то дрянью. Быть может, народными методами он пытался избавиться от обильной перхоти. Родители пили безбожно и предпочитали купить лишнюю чекушку, чем тратить деньги на хороший шампунь для своего оболтуса.

– А ты чо, посмотреть хочешь? – третий на секунду прервал своё занятие и повернулся к некстати появившемуся свидетелю. Он был блондином с правильными, даже приятными чертами лица, но взгляд его бесцветных глаз всегда оставался пустым и холодным, словно у мертвеца. – Вали лучше отсюда!

Он бы и свалил: связываться с таким хулиганьём – себе дороже. Да и шансов одолеть их – ноль целых, ноль десятых. Вот только душа у пацанёнка вскипела вдруг, воспротивилась жестокости необоснованной и мукам существа беспомощного и безвинного. Саданул он со всего маху портфелем по голове длинноволосого и ногой, всей подошвой, по губам мордатому врезал. Кота они отпустили, да только куда он мог убежать, бедолага, на искалеченных лапах…

Били заступника недолго, со смаком, стараясь угодить в самые болезненные места, а потом… Потом осуществили задуманное, заставив его просмотреть всё до конца.

Вернулся он домой побитый, в изодранной одежде и со жгучей обидой в бешено бьющемся сердце. Обидой на своё бессилие, на несправедливость и невозможность отмотать всё назад, оживить кота, принявшего жуткую смерть ради дикой потехи малолетних подонков.

– Господи, Димка, что с тобой? – всплеснула руками мать, полная, большегрудая женщина, никогда ни на кого голос не повышавшая. Она с малых лет учила сына добру. Ветку у дерева, мол, просто так ломать нельзя – больно ему.

Он ничего не ответил, лишь прошмыгнул мимо матери в ванную, бросив портфель в коридоре, и долго-долго умывался, будто вода могла смыть раны с тела и души, и рыдал. Рыдал тихо, закусив губу и сильнее пустив струю из крана.

Когда поздно вечером вернулся отец, начавший шоферить с младых ногтей и продолжавший это занятие и сейчас, на рубеже своего пятидесятилетия, мать что-то пошептала ему на кухне и только потом он вошёл в комнату сына, сидевшего за уроками. Постоял несколько минут молча, большой и крепкий, занимавший чуть ли не весь дверной проём, и низким, как труба, голосом спросил:

– Сколько их было?

– Трое, папа, – буркнул он, не отрываясь от тетрадки.

Отец прошёл в комнату, сел на диван, стоявший рядом с письменным столом, и положил руку на плечо сыну. Сила и тепло от его большой руки передались ему, и напряжение, не отпускавшее последние несколько часов, схлынуло, послушно уступив место спокойствию. Он встал из-за стола, сел рядом с отцом и крепко-крепко обнял его за шею.

– Себя защищал или кого-то? – пробасил отец, тоже обнимая сына.

– Кота хотел спасти.

– Кота-а?..

– Да! Они его изувечили, а потом… – он сглотнул комок, подкативший к горлу. – Потом облили бензином и подожгли… Живого ещё.

– Понятно. Вот что, Дмитрий, – отец говорил душевно, но серьёзно. – Время такое сейчас наступило, что кулаками махать уметь необходимо. Хотя это умение не лишним всегда было. У меня послезавтра выходной наклёвывается. Я тебя после уроков заберу и пойдём.

– Куда?

– Увидишь.

Отец привёл его в секцию бокса, располагавшуюся в двухэтажном кирпичном здании, в самой низине стадиона «Торпедо». Тренер, лысый дядька с квадратной фигурой, колючим взглядом оглядел худенького невысокого паренька, потрогал твёрдыми, как палки, пальцами его незаметные бицепсы и вынес вердикт:

– Попробуем! Чтобы на улице тебе больше синяков не ставили. Тебе их здесь с лихвой хватит. Собирайте медицинские справки, занятия в сентябре начнём.

Летние каникулы пролетели быстро, наполнив впечатлениями, и он как-то подзабыл, что вместе с началом занятий в школе у него начнутся тренировки в боксёрской секции – вещь для него новая, интересная и немного пугающая. Вспомнил только, когда отец повёл его в ближайший спортивный магазин, где они купили перчатки, капу и прочую необходимую экипировку. На дворе стояла первая половина девяностых. Магазины, и спортивные в том числе, стали наполняться товарами, о которых раньше и помыслить не могли, вопрос заключался только в цене. Отец не поскупился и приобрёл для сына всё добротное, фирменное. Только потом он узнал, что отец потратил деньги, которые несколько лет копил себе на зубы. Дмитрий был поздним, долго выпрашиваемым у судьбы ребёнком, и его старались не ущемлять в желаниях. Не баловали, но всем необходимым обеспечивали.

– Ну что, бандерлоги, – говорил тренер чуть хрипловатым голосом, встав перед шеренгой пацанят, широко расставив ноги и заложив руки за спину. – Летний балдёж закончился, начались трудовые будни. Зовут меня Никита Никитович. Все мои указания выполнять беспрекословно! Будет трудно, а часто и больно. Слабаков и хлюпиков не потерплю. Кто выдержит, человеком станет. Обещаю! А пока вы – бандерлоги.

И начались тренировки. Тяжёлые, изматывающие, но и интересные одновременно. Мальчишка менялся на глазах: вытянулся, оброс мускулами, посерьёзнел. Красавчиком, чтобы девчонки на шею вешались, не был, но мужской привлекательностью уже обладал. И учился притом неплохо. Отец предупредил сразу: начнёт хромать учёба, о боксе придётся забыть.

Как-то раз, возвращаясь с тренировки, в пустом сквере Дмитрий встретил одного из своих обидчиков. Того самого блондина, подросшего теперь, ставшего привлекательным; вокруг него частенько стайкой вились девчонки. Сейчас он шёл один, чуть покачиваясь, и прицепился первым.

– А-а, кошачий защитник, – сказал он слегка заплетающимся языком. – Куда шкандыбаешь? А мы вчера с одного кота шкуру содрали. Прям с живого. Поплачь о нём. Ну?! А то в репу съезжу…

Нос блондина хрустнул под кулаком юного боксёра неожиданно громко, словно ветка в лесу под ногой грибника. Он почувствовал боль в костяшках пальцев, и она лишь раззадорила его. Он ударил ещё, потом ещё и ещё, и бил, пока светловолосый негодяй не рухнул в грязный весенний снег, что-то нечленораздельное пища о пощаде. Зло сплюнув, он просто развернулся и ушёл.

– Кому морду бил? – спросил тренер, глядя на его сбитые костяшки.

– Да так… – пожал он плечами, – сволочь одну встретил.

– Закурить спросили или деньги отнять пытались?

– Нет. О прошлом поговорили.

– Понятно. За честность хвалю. Но помни: будешь по подворотням кулаками махать, удаль свою показывать, выгоню к чёртовой матери! Я вас, бандерлогов, не для уличного махача учу! Бить первым человека, заведомо слабее тебя, – подлость. Какой бы скотиной он ни был. Заруби на носу!

Свой первый официальный бой он проиграл вчистую. Соперник попался старше его на год, опытнее и чуть-чуть потяжелее, правда, в рамках весовой категории. Он обаятельно улыбался и казался расслабленным, словно и не на ринг вышел, а так – на прогулку. Но как только ударил гонг, Дмитрия буквально пронзил колючий и внимательный взгляд чёрных, прищуренных глаз. Половину первого раунда он выстоял, не только оказывая достойное сопротивление, но и огрызаясь редкими выпадами. Серьёзно ужалить визави своего не удавалось, но уверенность в своих силах и возможностях появилась. Он пошёл в серьёзную атаку, напролом, не особо прислушиваясь к словам тренера, доносившимся из-за канатов. И тут же напоролся на прямой удар в солнечное сплетение. Острейшая боль разлилась по всей груди, перекрыв дыхание и плеснув темноту в глаза. Руки непроизвольно опустились, и мгновенно хук справа опрокинул его на помост. Судейский счёт до десяти и поднятая после рука победителя промелькнули как чей-то силуэт в тумане и почти не зафиксировались ушибленным сознанием. В себя он пришёл только в раздевалке, лёжа на массажной кушетке, и тренерские слова запомнил навсегда.

– Почему руки опустил? – Никита Никитович возвышался над ним, раскачиваясь с носков на пятки, и говорил не строго, но с лицом непроницаемым.

– Очень больно было, – он почувствовал, как на глаза наворачиваются совершенно неуместные сейчас слёзы.

– Бо-ольно было, – передразнил тренер. – Нюни не распускай, бандерлог. Запомни: боли для боксёра не существует! Она для тебя как злость, раздражитель. Почувствовал боль – волю в кулак и вперёд, отплатить обидчику. Пусть он корчится от удара в печень. И так всегда! Даже когда свет перед глазами меркнет, ноги подкашиваются и кажется, что точка невозврата уже пройдена. Терпеть, держать удар! За волосы себя вытаскивать! Понял?

– А что это за точка такая?

– Не слышал никогда? Эх, молодёжь… Одни бандерлоги! Во время войны, когда лётчик на задание отправлялся и связь с ним терялась по каким-то причинам, время считали, до которого у него горючки хватит, чтобы на родной аэропорт вернуться. И он сам знал: вот с этого момента – всё, обратно не долетит. Так вот, даже в такой ситуации отчаиваться нельзя! Тянуть и тянуть до последнего.

– И что, возвращались?

– Бывало, – суровость лица наставника растопила добрая улыбка.

Через три года Смолин стал чемпионом округа…

Он положил телефон на стол и медленно опустился на стул. Сейчас он находился в комнате отдыха, пришло его время сна. Но спать он не собирался. Стояла глубокая ночь, и, если не случится ничего экстраординарного, до семи утра его никто не потревожит, не помешает, он полностью предоставлен своим мыслям. Сердце билось совершенно спокойно и ровно, несмотря на то, что жизнь кончилась. С детства слышал басни о том, что за несколько мгновений до смерти перед мысленным взором человека пролетает вся его прежняя жизнь, какой бы длинной или короткой она ни была. Словно кино кто-то прокручивает в ускоренном режиме в обратном направлении. Ничего подобного с ним сейчас не происходило. Быть может, потому, что разум не осознал ещё решения, принятого душой. Будь живы мать и отец, он, вполне возможно, зацепился бы за дальнейшее существование. Именно существование. Жизнью с сегодняшнего дня он это уже не считал. А так… Можно сделать шаг к встрече с самыми близкими ему людьми.

«Держать удар… – усмехнулся он про себя. – А зачем? Дальше-то что?! Мостил-мостил дорожку к счастью, годами выкладывал, а рухнуло всё быстро и до основания. Не восстановить уже. Третьей попытки не будет…»

Вспомнилась первая любовь, поразившая моментально и вдруг, как бросок змеи из высокой травы. Казалось, она пришла навсегда, а кончилась… «Плохо она кончилась, некрасиво», – подумал, горько поморщившись.

…В самом начале учебного года к ним, в десятый класс, пришла новенькая: светловолосая девчонка с задорной чёлкой, спадающей чуть ниже лба, с радостными миндалевидными глазами василькового цвета. Росточка невысокого, даже каблуки-шпильки не спасали, но фигурка – подиумные красавицы позавидуют. Тёмные брючки сидели на ней как влитые, а белоснежная блузка едва не разрывалась на не по-девичьи тугой груди; того гляди, пуговицы «выстрелят», дав возможность увидеть хоть краешек её нежных сокровищ. Как только новенькая вошла в класс, мальчишку словно паралич разбил. Уже учительница представила её, уже все уселись за парты, а он продолжал стоять как вкопанный. И смотрел, смотрел на неё во все глаза, будто увидел нечто невозможное, сказочное. Она же лишь бросила на него беглый взгляд, сдунув вверх непослушную чёлку, и прошла на указанное место, почти у самой доски, на несколько парт впереди него. Тогда ему это ничтожное расстояние показалось длинным, как дорога в другой город.

– Садись, Смолин, – учительница подняла взгляд поверх очков, носимых всегда чуть ли не на кончике носа. На добродушном лице педагога, отдавшего школе тридцать с лишком лет, заиграла понимающая улыбка. Понял и класс, притихший вдруг и не позволивший себе ни единой шутки. Ругаемое на все лады «поколение пепси» тоже умело чувствовать, кто бы что ни говорил.

Он зарделся и не сразу уселся на стул.

– В нокауте, чемпион? – шепнула соседка по парте, «серая мышка», давно строившая ему глазки.

Дмитрий смутился ещё больше, сначала кивнул, потом резко мотнул головой в знак отрицания, а после и вовсе склонился над нераскрытым учебником по химии, словно хотел нырнуть в него с головой и стать одним из элементов таблицы Менделеева.

На перемене девчонки, да и парни тоже, стайкой налетели на новенькую, засыпали её вопросами, так и не дав ему к ней приблизиться. А он радовался этому! Появилось время прийти в себя, собраться с духом. В сущности, опыт общения с противоположным полом, в плане интима, у него отсутствовал. Когда друзья делились успехами на эротическом фронте, зачастую надуманными и преувеличенными, он скромно молчал. Ему претило слушать эти россказни, сам бы он никогда не стал делиться впечатлениями подобного рода – низко и не по-мужски. Да и объект для любви и обожания ему не повстречался. До этого самого дня.

После уроков, уже на улице, он подбежал к ней, улучив момент, когда она оказалась в одиночестве, и разом выдохнул:

– Можно я провожу? Как тебя зовут?

Она секунду рассматривала его оценивающим взглядом, улыбнулась лишь уголками губ и ответила не без снисхождения:

– Проводи, раз делать нечего. А ты плохо слышишь?

– Почему?

– Вообще-то, меня учительница представляла всему классу.

– Я… правда не слышал, – он виновато опустил глаза. – Отвлёкся, наверное.

– На что? – лукавый выстрел красивых глаз.

Он не знал, что ответить.

– Ладно, – она задорно засмеялась, – не падай в обморок. Меня зовут Людмила. А тебя?

– Дмитрий.

– Ну, пошли, Дмитрий.

– Давай рюкзак понесу.

– Не парься! Я не маленькая.

Она небрежно закинула видавший виды рюкзачок на плечико и посеменила вперёд.

– А ты где живёшь? – спросил он.

– Недалеко, на Дубровке.

– Действительно рядом… – он не сумел скрыть разочарования.

– Не поняла, – она поправила непослушную чёлку. – Район не нравится?

– Просто… Дойдём быстро.

– А-а-а… Так мы не будем торопиться! – хохотнула задорно, хитро подмигнув.

У перехода через оживлённый Симоновский вал он непроизвольно взял её ладошку в свою руку. Она не сопротивлялась. Наоборот, он почувствовал, как её пальчики откликнулись. Так упоительно, так сладко было их касание, что по всему его телу пробежала горячая дрожь, и казалось, будто через пульсацию под шёлковой кожей он слышит биение сердца девушки и стучит оно в унисон его собственному.

К её дому, старенькой кирпичной пятиэтажке, они подошли уже поздним вечером, когда сырой и холодный, по-настоящему осенний, ветер раскачивал негорящие фонари. Дмитрий отдал девушке свою куртку, но холода не чувствовал. Несколько часов блужданий по округе показались ему мигом кратким, который нестерпимо хотелось продлить. Сколько раз он проходил мимо этого дома, расположившегося над оврагом, на склоне которого ласточкиными гнёздами примостились гаражи, а внизу пролегала одноколейная железная дорога, заброшенная с советских времён, и думать не думал, что здесь поселится его счастье. Место это славу имело нехорошую. «Железка» давным-давно поросла густым кустарником, и алкаши, да и любители более «тяжёлых» удовольствий, облюбовали её прочно. Драки и поножовщина случались здесь регулярно, изнасилования редкостью не слыли, да и до убийств дело доходило.

– Подальше от оврага держись, – предупредил Дмитрий, когда они остановились у подъезда. – Тут швали всякой предостаточно. А лучше – я тебя и провожать, и встречать буду!

Сегодня он впервые прогулял тренировку и вообще забыл, что есть ещё что-то на свете, кроме чёлки цвета спелой пшеницы и её обладательницы.

– Мне телохранители не нужны, – произнесла она совершенно серьёзно и не без обиды. – Мне и в лесу ночевать приходилось. Так что за себя постоять сумею.

Намерение своё он выполнил, и на следующее утро, в восемь часов, как часовой на посту, стоял у её подъезда. Моросил нудный и тоскливый дождик, и, как только она выбежала из подъезда, он раскрыл над ней зонтик. От неожиданности она вздрогнула и резко развернулась. Острый, как бритва, взгляд прищуренных глаз полоснул его так, что он отпрянул. А увидев нож в её руке, и вовсе на мгновение дара речи лишился. Реакцией он обладал отменной, но даже не успел заметить, как и откуда она его достала.

– Т-ты чего? – промямлил он.

Увидев своего вчерашнего провожатого, она тут же расслабилась, моментально спрятала нож в карман куртки и неожиданно весело произнесла:

– Дурак! Не шути со мной так больше.

– Ты всё время с собой его носишь?

– А по-другому в наше время нельзя! Ладно, пошли, горе-охранник, – она взяла его под руку и чуть ли не потянула за собой.

Потом он проводил её после школы и сразу понёсся на тренировку.

– Где был вчера? – спросил Никита Никитович строго, окинув его взглядом с головы до ног.

– Я… Мне… – он давно уяснил, что тренеру лучше не врать. – С девушкой одной познакомился. Проводить её нужно было.

Суровое лицо наставника неожиданно потеплело, озарилось широкой улыбкой, и он похлопал его по плечу.

– Боец становится мужчиной? – одобрительно произнёс он. – Это нормально. Но учти – поблажек не будет. Крутись-вертись как хочешь, совмещай приятное с полезным, но тренировок не пропускай! Всё! Иди переодевайся.

Они стали с Людмилой неразлучной парой, даже на уроках садились за одну парту. Разумеется, охотников подкатить к симпатичной девчонке оказалось предостаточно, но иметь дело с кулаками Дмитрия желающих не нашлось, и соискатели любовных приключений разлетелись, как испуганные воробьи. Да, собственно, в любом случае шансов они не имели. Две юные души оказались созвучны друг другу, сердца их бились в такт, дышать в одиночку им казалось неуютно. Сначала она игнорировала его вопросы о своём прошлом: где училась раньше, почему сюда переехала? Он не настаивал, видя, что её это напрягает. Она тут же уходила в себя и становилась раздражительной. Но как-то раз, уже ближе к зиме, когда первый выпавший снег превратился в грязную кашу под ногами, они прогуливались по набережной Москвы-реки, неподалёку от Новоспасского моста. Здесь было темно, безлюдно и лишь проносящиеся мимо машины выхватывали фарами из мглы две одинокие фигуры, выбравшие для прогулки явно не лучшую погоду. Но что им было до погоды?! Если бы река вдруг вышла из берегов и хлынула мутными водами по ближайшим улицам, они бы не заметили.

Зайдя под арку моста, они нос к носу столкнулись с тремя мужичками бомжеватого вида. Один из них наливал в гранёный стакан водку, а двое других зацепенели в ожидании. Стакан в руке разливающего дёргался, но он умудрялся не промахнуться. Даже на расстоянии чувствовался противный сивушный запах: водку, определённо, сделали не на заводе. Алкаши не обращали на парня с девушкой никакого внимания, и те преспокойно могли пройти мимо. Но вдруг случилось то, чего Дмитрий от своей возлюбленной никак не ожидал. Ни слова не говоря, она коршуном кинулась вперёд и махом вырвала вожделенную бутылку у ничего не подозревавшего мужика. Стакан выпал из его руки и с прощальным звоном разбился о грязный асфальт. Людмила пробежала несколько шагов вперёд, размахнулась и со злостью запустила отнятое пойло в плещущиеся о гранит набережной тёмные речные воды.

– Ты чо, – раззявил беззубый рот оставшийся без «лекарства» выпивоха, – ох–а совсем?!

С грозным видом он двинулся на девчонку. Двое его корешей в себя ещё не пришли и продолжали стоять столбами. Дмитрий схватил за шиворот разгневанного опойку и легко отшвырнул в сторону. Тот на ногах не устоял и плюхнулся в лужу.

– Не надо!!! – истошно закричала Людмила. – Не трожь их!!! Бежим отсюда!

Она, пользуясь затишьем на дороге, метнулась на другую сторону улицы. Он не понимал, с чего бы это вдруг ему нужно убегать (да и не привык к бегству!), но и не послушаться не мог.

Когда они оказались в свете ближайшего фонаря, он заметил в глазах её слёзы.

– Подожди! – он поймал её за руку. – Никто за нами не гонится! Да что с тобой?..

Она посмотрела на него таким взглядом… В душе у него всё перевернулось от этого взгляда! В нём чёрным огнём горела боль, злость и ещё нечто такое, что и понять-то было страшно.

– Сегодня ровно год… – прошептала она, а слёзы двумя ручейками неостановимо текли по её щекам.

– Какой год?! Может, расскажешь?..

Она рассказала.

…Людмила жила с родителями и младшим братом в маленькой двухкомнатной квартирке в Копотне, рядом с кольцевой дорогой. Сколько себя помнила, отец пил безбожно, а потом и мать к пьянству пристрастилась. Дома вечно не хватало денег, в том числе и на еду, и нередко ошивался всякий сброд. А девчонка росла, хорошела… Однажды родители в очередной раз упали в беспамятстве, а их случайный собутыльник начал приставать к девчонке, когда та заглянула на кухню – хоть чайку глотнуть, ведь живот крутило от голодухи. Она и лица-то его толком не помнила. В память врезались лишь липкие лапищи, тяжкий перегарный запах и верблюжьи губы. Он облизывался и вытягивал их, норовя поцеловать. Она пыталась вырваться, но бесполезно. Алкаш грабастал и грабастал её своими ручищами. Ей даже казалось, что рук у него не меньше, чем лап у паука, и они такие же страшные и лохматые. Она не кричала, не звала на помощь, боясь разбудить спящего братика, чтобы тот не увидел всей этой мерзости.

– Сучка! – прошипел пьяный развратник, когда она, в отчаянье, укусила его за руку, чуть повыше кисти. – Я тебя научу, как нужно вести себя со старшими!

Он схватил её за волосы, оттянул голову назад и заставил встать на колени. Затем расстегнул штаны и вытащил свои причиндалы. В нос ей ударил запах мочи и давнишней немытости.

Она дёргалась, пыталась увернуться, а он тыкал и тыкал ей в губы вонючей головкой, продолжая держать за волосы. Чтобы хоть как-то увильнуть, она опустилась ещё ниже, практически села на пол, не обращая внимания на резкую боль в затылке от готовых вырваться с корнем волос. Руки лихорадочно зашарили по холодному кафельному полу, и правая наткнулась на что-то ещё более холодное, металлическое. Ножик! Обычный ножик, которым колбасу или хлеб режут, не точеный к тому же уже давным-давно. Она схватила его и ударила прямо в волосатое, дурно пахнущее непотребство. Мужик дико заорал, отпрянул от неё, а она полоснула ещё раз, наотмашь, и кинулась прочь из кухни, а потом и из квартиры. Сколько бежала в темноте, не разбирая дороги, не помнит. Очнулась в лесополосе, сидя на сырой и студёной земле, прислонившись спиной к дереву. Рука по-прежнему сжимала спасительный нож. С омерзением отбросила его в сторону и сжалась в комочек: на улице был конец августа, ночи стояли холодные, а она выскочила в одной ночнушке и тапочках. Потом отыскала нож, отмыла и с тех пор не расставалась с ним.

Вернулась она домой, когда рассвело, вся зарёванная и дрожащая от холода.

– Где носило всю ночь?! – прорычала мать, опухшая и злая со страшного похмелья. Она возила тряпкой по полу на кухне, замывая кровавые разводы.

Отец с отрешённым видом курил «Беломор», а пепел с папиросы падал вниз, как раз на те места, где только что мать прошлась тряпкой.

Людмила поведала всё без утайки и потянулась к матери, ища сочувствия и успокоения. Но та села на табуретку, широко расставив толстые, в венозных узлах ноги, едва прикрытые до колен старым, исцветшим халатом, хлопнула зло по коленке и пропитым голосом исторгла из себя:

– А я-то думаю: откуда здесь кровища?.. Ну и что, стерва, от тебя убыло бы, что ли?! А ежели ты его покалечила и сюда сейчас ментов куча навалит? Что тогда?

Дочь обомлела. Слёзы потекли сами, и она стояла, не шевелясь, не зная, что дальше делать.

– Я эту гниду убью! – пришёл в себя отец. Худой, всклокоченный, в семейных трусах и заношенной майке, он сейчас походил на классического пропойцу, какими их изображали в советских карикатурах. – Найду и убью!

Он швырнул окурок в раковину, прошлёпал босыми ногами по линолеуму и заперся в туалете.

– Вот там и сиди! Убьёт он… Да где ты его найдёшь? Кто это был, вообще? А убьёшь, что тогда?! Посадят мудака, и всё! А я одна оглоедов этих поднимать буду?!

После этого случая Людмила отдалилась от матери, а когда в доме собирался шалман, запиралась с братом у себя в комнате и сидела там, пока все не угомонятся. Силёнок едва хватало, чтобы старенький комод к двери придвинуть. И ставила ведро в уголок, чтобы в туалет не бегать.

А год назад, пасмурным осенним днём, она впервые в жизни пошла в театр. Когда учительница предложила билеты в «Ленком», весь класс поднял руки, кроме неё. Подружки стали уговаривать, а она отнекивалась, хотя и очень хотелось. И тут один из одноклассников, дышащий к ней неровно и не раз отвергнутый, бросил, словно невзначай, через губу:

– Да у неё денег нет! Родители всё на свете пропили. Она вообще, наверное, скоро голой в школу ходить начнёт.

Учительница шикнула на него, а он заржал, и хохот его обидный подхватили ещё несколько парней и девчонок. Она зарделась вся, стиснула зубы, но достала из кармана необходимые деньги. Их ей дала мать, чтобы она по дороге из школы зашла за продуктами. Редко, но у мамаши случались моменты протрезвления, и тогда она посылала дочь в магазин, боясь, что сама ничего, кроме водки, купить не сможет. К удивлению Людмилы, мать на рассказ дочери о том, что деньги потеряны, отреагировала спокойно, без крика.

– Хрен с ними, – лишь махнула рукой. – Сегодня отец должен чего-то получить…

Несмотря на свои запои, отец был сантехником от бога и в дни редкой «завязки» копейку в дом приносил.

Пока Людмила смотрела во все глаза «Юнону и Авось», в дом к ней пришла беда. Страшная, валящая с ног, непереносимая. Отец действительно получил какие-то деньги в тот день. И сразу же купил ящик водки и нехитрой закуски. Где разливали ту дрянь неизвестно, но по психике запойного мужика она ударила катастрофически. Дочь так и не узнала, что произошло между родителями. Отец схватил топор в руки и несколькими ударами изуродовал лицо жене почти до неузнаваемости. Как минимум три удара оказались смертельными. Затем он ворвался в детскую комнату и одним махом снёс голову сыну, сидевшему за уроками. Потом, по словам оперативников, расследовавших это дело, вернулся на кухню, выпил ещё стакан пойла, ткнулся лицом в стол и больше не проснулся.

Девчонку на воспитание взяла двоюродная тётя. Именно поэтому Людмила оказалась в новом районе и в новой школе.

– Они никогда не ссорились так, чтобы до мордобоя. Никогда! Понимаешь? – закончила она свой рассказ. – Отец и на нас с братишкой руку не поднимал. Это всё отрава эта, людей в нелюдей превращающая. А они её глушат и глушат…

– Ты что, на всех алкашей так бросаешься?

– Нет, – она опустила глаза. – Просто… Просто годовщина сегодня. Накатило, видимо…

– А чего бежали-то? – он сейчас ненавидел всех выпивох на свете. – Накостылять им, и все дела.

– За что? – искренне удивилась она. – Если мордовать больного человека, он выздоровеет, что ли? Тебя этому в боксе учат?

Он ничего не ответил, лишь отвёл глаза от её лица, казавшегося ему ещё красивее после тяжёлого рассказа, после пролитых слёз.

– Я тебе, Димка, это затем рассказала, чтобы ты относительно меня никаких иллюзий не испытывал. Девочка я без приданого и с туманным будущим. Школу закончу, конечно, а вот дальше… На институт денег мне тётка точно не наскребёт. Мы ту квартиру сдаём, чтобы жить нормально. Если только сама поступлю…

– А при чём здесь это? – он обиделся. – Я люблю тебя! Понимаешь? Люблю! И какое мне дело до твоего прошлого?! А будущее… Мы его вместе построим!

Она промолчала, только посмотрела на него как-то странно: и влюблённо вроде, и доверительно, и в то же время не без сомнения…

«Зачем?! Зачем память подбрасывает мне это именно сейчас? – подумал он, с ненавистью глядя на телефон, лежащий на столе. – Быть может, потому, что Людмила тогда тоже стояла у точки невозврата, а ведь выкарабкалась, человеком стала. Но у неё ситуация другая была, я же… Не хочу больше жить. Не хочу!»

Теперь к нему в мысли явился Никита Никитович, с его неподражаемой харизмой, с его вечными, гранитными словами о необходимости держать любой удар, о точке невозврата, и перейдя которую – нужно продолжать биться.

…Придя на первую тренировку после летних каникул, в свой последний школьный год, Дмитрий увидел в тренере перемены, бросающиеся в глаза. Сильный пятидесятилетний человек, казавшийся незыблемым, как утёс, вдруг ссутулился, спал с лица, под покрасневшими глазами появились мешки. Что произошло с ним всего-то за три месяца?

– Побежали, бандерлоги, – приказал он потухшим голосом. – Размять вас нужно после лета. Зажирели, поди…

Занятия между тем прошли в обычном режиме: напряжённо, интенсивно, до седьмого пота.

– Смолин, – сказал тренер, дав команду окончить тренировку, – помоешься, переоденешься и зайди ко мне.

В маленькой тренерской каморке всегда было уютно и царил идеальный порядок. На столе – ни пылинки, а стены аккуратно увешены грамотами и дипломами, завоёванными когда-то самим Никитой Никитовичем и его воспитанниками. Кубки на одной-единственной полке стояли в стройном ряду, выстроившись по ранжиру. Сейчас же Дмитрий замер на пороге, не веря своим глазам. На стенах остались лишь обои, местами ободранные, а из мебели – одинокий колченогий стул, на котором сидел Никита Никитович, уронив лицо в широкие ладони. Дмитрий почувствовал запах водки, а под стулом, у самой стены, углядел почти пустую бутылку, сиротливо валявшуюся на полу.

– Вот так вот, парень… – тяжко вздохнул тренер, не поднимая головы. – Секцию закрывают.

– Как закрывают?! – Смолин не верил своим ушам.

– А вот так! – тренер поднял голову и посмотрел на одного из лучших своих учеников. Глаза его нехорошо блестели. – У завода, нас раньше содержавшего, денег едва-едва на собственное существование хватает. Вот и сдали помещение в аренду… Здесь теперь сауна будет с девками. Я боролся всё лето, но… – он безнадёжно махнул рукой. – Сейчас вот жалобу в мэрию накатал. Последний шанс, так сказать…

– А как же мы?

– Я обещал сделать из вас людей? По-моему, у меня это получилось. Ты – лучший в группе. Пытался я тебя по своим каналам в солидные школы пропихнуть. Бесполезно… Даже посмотреть на тебя не захотели. Подумаешь, мол, чемпион округа! У нас таких чемпионов… Деньги, деньги, деньги… Вот что сейчас всех интересует. Будь ты хоть Майк Тайсон, нет денег – пошёл вон. Короче, у тебя есть десять тысяч долларов?

– Нет, – он испуганно мотнул головой.

– Значит, о дальнейшем продвижении в этом деле забудь, – горько ухмыльнулся тренер.

Он помолчал немного, пошарил ногой под стулом, нащупал бутылку и сказал:

– Ладно. Заниматься будем, пока не выгонят, а потом… Учитесь, определяйтесь по жизни. А крепкие кулаки всегда пригодятся.

Когда Дмитрий выходил из неприметного здания, ставшего за годы занятий привычным, родным, рядом со входом плавно затормозил чёрный внедорожник, размером с малогабаритную квартиру. Из него вальяжно вылезли трое плечистых молодых людей в одинаковых чёрных костюмах и солнцезащитных очках и прошли рядом с юным боксёром, словно мимо пустого места.

Больше ни одной тренировки не состоялось. Сначала говорили что-то о болезни тренера, потом о том, что он куда-то запропастился, а потом…

К территории стадиона, со стороны Москвы-реки, примыкала нефтебаза, а перед ней – зона отчуждения, пустырь, плотно заросший кустарником, облюбованный бомжами и потихоньку превращающийся в свалку. Местность – находка для режиссёра, желающего снять фильм о конце цивилизации. Нормальный человек сюда в одиночку не сунется. Там и нашли Никиту Никитовича, лежащего ничком с торчащей из шеи арматурой, проткнувшей её насквозь. Алкоголя в крови оказалось выше крыши. Несчастный случай – отдушина для следствия: напился человек, забрёл куда не следует, споткнулся о строительный хлам, и вот результат.

У Дмитрия, разумеется, никаких доказательств причастности людей в чёрных костюмах к смерти тренера не было. Но поверить в столь нелепую кончину наставника он не мог.

«Эх, Никита Никитович, – подумалось сейчас ему, – есть на свете удары, держать которые невозможно. Не способна душа их выдержать! Вы об этом знали, да и я теперь в курсе. И вернуться из-за черты нельзя. Байки всё это!..»

…Прощание с боксом прошло вполне безболезненно. Во-первых, выпускной класс и лишнее время, уделённое учёбе, не помешает. А во-вторых… Нет, это всё-таки во-первых, в сердце его жила любовь, вытеснившая всё остальное на второй, а то и на десятый план. Два часа, раньше отводившиеся на тренировку, теперь полностью принадлежали ей. Соприкосновение, а потом и слияние двух душ, произошло практически с первой их встречи, а вот с телесным сближением оказалось сложнее. Он жаждал близости, как изголодавшийся ловелас, хотя представление об этой тонкой науке имел только теоретическое. Ведь должна любовь достигнуть совершенства, когда тела и души запоют в унисон, и наслаждение физическое даст возможность духовно войти туда, куда доступ есть лишь посвящённым. Целовались они чуть ли не до потери пульса, а вот дальше… Она останавливала его страстные, сильные, но воздушно-нежные руки на своей груди, не давая нырнуть под одежду. Он понимал, не настаивал, не торопил. А хотелось, до смерти хотелось покрыть её тело поцелуями! Всю-всю зацеловать, не оставив нетронутым ни кусочка сладкой кожи.

Однажды, в конце лета, когда родители в кои-то веки вырвались «дикарями» в Крым, он привёл её к себе домой. Поболтали ни о чём под лёгкую музыку. Губы их слились страстно, рука его наполнилась, нежнейше сдавила скрываемую лёгкой кофточкой да бюстгальтером прелесть и привычно замерла. И вдруг она сама расстегнула одну пуговку, другую и направила его ладонь туда, куда он попадал лишь в мечтах и снах. Он одурел от счастья, не мог поверить в происходящее, и всё получилось нервно, скомкано и без ожидаемого блаженства. Он не расстроился, вспомнив рассказы «бывалых» приятелей о первом разе, редко оставляющим восторженные воспоминания.

– Ты простынку не забудь застирать, – шепнула она ему на ушко, когда поздно вечером они расставались у её подъезда.

– Зачем? – не сразу понял он.

Она не удостоила ответом, снисходительно улыбнулась, мимолётно чмокнула в щёку и упорхнула домой…

«Людмила, Людмила… – горько вздохнул он, мотнув головой. Гнал нещадно от себя воспоминания, а они, хуже мух навозных, тут же слетались обратно. – Быть может, именно с тобой я был бы счастлив всю жизнь? Почему же несправедливо всё так, глупо сложилось?!»

Он достал пистолет из кобуры и внимательно осмотрел его со всех сторон, словно впервые увидел. Рукоятка удобно лежала в ладони, ствол смотрел на него чёрной, непроницаемой дырой, прячущей в себе крохотный стальной, чуть заострённый шарик, запросто прошивающий обе стенки лёгкого бронежилета. Дмитрий стрелял всегда отлично, но по людям не приходилось никогда.

«Интересно, – пришла ему в голову дурная мысль, – а в себя выстрелить легче, чем в другого человека?» Он отодвинул полу пиджака и приставил пистолет к груди туда, где продолжало ровно биться ничего не подозревающее сердце. А может, и догадывалось оно о жуткой затее своего хозяина, только отказывалось верить? Лёгким, привычным движением большой палец сдвинул предохранитель в сторону, а указательный медленно-медленно потянул спусковой крючок. Но воспоминания, рвущиеся из глубин памяти, будто птицы на волю после долгого заточения, мешали, откладывали непоправимое.

Он положил пистолет на стол, рядом с телефоном. Ему захотелось взять этот проклятый телефон, бросить на пол и растоптать каблуком в мелкие осколки. Но разве это что-то изменит?..

…Школу они закончили в нулевом году только что наступившего века. У Людмилы в аттестате имелась всего-то пара четвёрок, выглядевших случайными на фоне пятёрочного великолепия. У Дмитрия тоже обошлось без «троек», но с одной лишь «пятёркой». Разумеется, по физкультуре. Людмила давно определилась с профессией и поступать хотела только в медицинский, он же определённости не имел чуть ли не до последнего момента. Отец, всю жизнь за «баранкой» проведший, подталкивал его на нечто инженерно-изобретательное.

– Ты посмотри, – говорил он, – на чём нам ездить приходится! Импорт хорош, спору нет, но своё достойное иметь необходимо. Танки делаем классные, корабли строим, ракеты в космос запускаем, а нормальный автомобиль сделать не можем. Чтобы сел за руль, семью в салон погрузил, шмотки всякие и покатил куда угодно, в полной уверенности, что он не развалится и не заглохнет на первом же перекрёстке.

– Брось ты! – гнула мать свою линию. – Сейчас все заводы стоят, никто ни черта делать не хочет. На юриста пусть идёт. Адвокаты всегда хорошо жили.

Он подумал-подумал и принял сторону матери. В основном потому, что к техническим наукам не был склонен вовсе. В общем, замахнулся на юрфак МГУ, но конкурс оказался не по зубам. А она поступила легко, без видимого напряжения, куда и планировала – в медицинский.

– Ничего страшного! – отец пожал широкими плечами, когда они собрались на семейном обеде. – Отслужишь в армии, уму там поднаберёшься и можно снова попробовать. Вроде как срочникам льготы положены.

– Да какого уму?! – шикнула мать на отца. – Сейчас в армии непонятно что творится. От пневмонии вон мальчишки мрут. Я его не для того рожала! Ещё не поздно в другой вуз документы подать.

– В какой? – усмехнулся Дмитрий. Он не особо-то и расстроился из-за неудачи на экзаменах. – Мама, я не знаю, куда свои силы приложить. Нет определённости. Отец прав: отслужу в армии, а там посмотрим. Может, решение какое-нибудь в голову придёт.

– Все определились, а он не определился! – не унималась мать. – Мечта-то ведь должна быть у человека! Как же иначе?

– А она у меня есть, – произнёс он совершенно серьёзно, чуть подумав.

– Ну-ка, просвети нас с отцом.

– Я жениться хочу.

Мать не донесла ложку с наваристыми щами до рта.

– На ком? – уточнила она с опаской, хотя ответ был очевиден.

– На Людмиле, – сын воззрился на мать с таким удивлением, словно она спросила его нечто несуразное и обидное. – На ком же ещё?!

– И что, – ложка опустилась в тарелку, а в материнском голосе появились опасливые нотки, – уже пора?

– Нет, – мотнул он головой, отодвигая пустую тарелку. – Мне ж в армию идти. После.

– Спасибо, успокоил, – выдохнула мать. – Хорошая из вас семейка получится. Ага! У одной ни кола ни двора, и другой без образования и профессии. На её стипендию жить станете? Если поступит ещё!

Отец, продолжавший как ни в чём не бывало поглощать щи, взглянул на неё с укором, но сказал без злобы:

– Перестань. Можно подумать, ты себе миллионера нашла. Не маленькие уже, сами разберутся. Да и мы поможем, никуда не денемся. Плесни-ка мне лучше ещё половничек.

Проводы состоялись поздней осенью, когда приготовившаяся к зиме природа недоумевала от долгого отсутствия первого снега. Собрались немногочисленные родственники, пара друзей с подругами и Людмила. Позже всех, уже вечером, пришёл отец. После работы ему зачем-то срочно нужно было забежать в районную поликлинику, а там очередь, как всегда.

– Ты что же, принял уже? – удивлённо встретила его мать в коридоре.

– Сто грамм буквально, – широко улыбнулся он. – Не каждый день сына в армию провожаю. Да и продрог чего-то.

Отец в тот день казался веселее всех: шутил, что-то рассказывал из своей матросской службы, подбадривал сына, пил много, но хмелел радостно, будто с каждой выпитой стопкой ему жизненных сил прибавлялось. И только утром, у ворот военкомата, Дмитрий заметил в его глазах странную тоску, словно что-то грызло отца изнутри, а выплеснуть это наружу он никак не мог; тоска появилась лишь на мгновение, как слеза непрошеная, и тут же исчезла.

– Давай, сынок! – он крепко обнял сына. – Держись там. Трудностей, я знаю, ты не боишься, а всё остальное – шелуха. Пиши почаще. И не только Людмилке! Про нас с матерью не забывай.

Людмила во время проводов не улыбнулась ни разу, и глаза были постоянно на мокром месте. Его это не удивляло, и даже радовало где-то, заставляя испытывать гордость. Ведь не кого-нибудь, а любимого своего провожает она, единственного и неповторимого, своего мужчину. Полтора года – вечность, когда и день разлуки гложет сердце голодным псом. При расставании целовались крепко, будто на свадьбе под крики «горько!», и никак не могли оторваться друг от друга.

Сильный, высокий – метр восемьдесят пять – парень с отличной спортивной подготовкой попал на Дальний Восток, в морскую пехоту. Соображалкой Дмитрия природа не обделила, и очень скоро перевели его в разведроту – элиту, куда попасть желают многие, но испытания проходят далеко не все. Так что служба у него пошла нескучно: тренировки, учения, снова тренировки. Страна, ещё недавно, казалось, забывшая о необходимости содержать армию, вдруг вспомнила о своих защитниках, стала кормить худо-бедно, но и требования предъявлять немалые. Если ещё пару лет назад, как вспоминали офицеры, они не знали, как свести концы с концами и глубоко сомневались в своей нужности, то теперь денежное содержание стали потихоньку прибавлять и боевой подготовкой занялись всерьёз. А почти через год службы Дмитрию и вовсе подвернулся счастливый случай – дальний поход на большом десантном корабле «Грозящий». И не куда-нибудь, а в Южно-Китайское море, с заходом на Филиппины.

Следуя наказу отца, писал он девушке своей и домой часто, но скупо. Просто никогда не любил дарить слова бумаге, думая над правильным построением фраз и грамотностью. Элементарной усидчивости, судя по всему, не хватало. Так что в далёкой Москве довольствовались коротенькими сообщениями о здоровье, о том, что всё нормально, пожеланиями всего хорошего и просьбами о подробном описании дел домашних. Людмиле, разумеется, строчек с края земли российской перепадало больше и состояли они сплошь из: «люблю», «целую», «скучаю», «жду не дождусь встречи» – в разных вариациях. Перед отправкой в плавание Дмитрий предупредил родных своих, что замолчит на несколько месяцев, но причин волноваться нет, от Чечни он будет далеко, как вернётся, обязательно черкнёт весточку.

Дальнее плавание впечатлило его необычайно! Где-то там, на далёкой родине, хмурая осень уже вовсю вступила в свои права, а здесь жаркое солнце раскаляло палубу иной раз так, что хоть лепёшки на ней пеки. Лазурь тропических вод от горизонта до горизонта пьянила взгляд и будоражила воображение, а редко попадавшиеся островки, поросшие бурной растительностью, словно выплывали со страниц приключенческих книг, прочитанных в детстве. Казалось, вот сейчас из-за скалы покажется корпус парусника с непременным «Весёлым Роджером» на клотике.

Перед самым заходом в Манилу его вызвали на капитанский мостик. Капитан корабля, морской волк, ещё в советские годы бороздивший волны мирового океана, крепко пожал ему руку и, не отпуская её и прямо смотря в глаза, сказал, чётко выговаривая каждое слово:

– Мы радиограмму получили. Крепись, парень, отца у тебя больше нет…

Он сразу не понял и ещё долго не мог осознать, что произошло непоправимое. Отец… Он никогда не жаловался на здоровье, казался могучим и вечным, и вдруг… Что могло произойти?

– Сейчас тебя с домом соединят, можешь поговорить с матушкой. Там сейчас, правда, глубокая ночь, но, я думаю, мать звонку обрадуется. Поддержи её.

Длинные гудки звучали чётко, словно звонок шёл из соседнего подъезда, а не с другого конца света, и долго, бесконечно долго. Он представил себе, как разрывается телефон в тёмном коридоре, мать заворочалась в кровати в дальней комнате, услышав его, поднялась с постели, суетливо включила свет и босая поспешила в коридор.

– Алло, – наконец раздалось в трубке. Голос матери, несонный совсем, с надрывом, будто тихо рыдала в подушку всю ночь.

– Мама! – крикнул он так, словно пытался докричаться до глухого. – Это я, Дима! Как ты?.. Что случилось с отцом?

– Ой… – она никак не ожидала услышать родную кровиночку. – Сынок. Димка! Ты где?

– Далеко, мама. Очень далеко! Так что с отцом?

– Умер отец, – произнесла она сквозь всхлипы. – Сердце… В тот день, когда тебя в армию провожали, он у врача был. Ему там сказали, что дело плохо, операция нужна, а он… – снова всхлипы – горькие, отчаянные, душащие. Но мать собралась. – Ничего мне не сказал, представляешь. Ничего! Только таблетки втихаря глотал, я у него в кармане нашла. Ты приедешь, Димка? Я похороны специально на два дня позже перенесла.

Вот только сейчас сердце сжалось от горя, комок в горле мешал дышать, глаза увлажнились. Он виновато посмотрел на офицеров, ставших невольными свидетелями его разговора с матерью. Но они занимались своим делом, находясь на вахте и готовя корабль к входу в порт, и старались не смотреть на прослезившегося парня, не смущать его. Только капитан, следивший за ним непрерывно, положил ему руку на плечо и негромко произнёс:

– Скажи матери, что будешь на похоронах. Непременно!

Смолин не понимал, как он успеет добраться до Москвы, чтобы проститься с отцом, но заверил мать, что приедет.

Всё оказалось простым стечением обстоятельств. Транспортный борт, доставивший какие-то запчасти для двигателей, ожидал корабль в Маниле и уже сегодня отправлялся обратно. Капитан договорился с пилотами, чтобы те прихватили с собой матроса до Владивостока, ну а там добраться до Москвы – дело техники, и приказ о краткосрочном отпуске по семейным обстоятельствам уже готовят.

Голова шумела от недосыпа, долгих перелётов, резкой смены часовых поясов и климата, отчего чувства притупились, исказились и на похоронах и поминках он ощущал себя отстранённо, словно со стороны наблюдал за происходящим. Мать постоянно рыдала, едва держась на ногах, и он всё время поддерживал её под руку. Только потом, за столом, после двух-трёх стопок водки она немного успокоилась, смогла разговаривать и пустилась в воспоминания, но слёзы всё равно текли по её щекам, будто имелось их у неё целое солёное озеро, а она почти не замечала их, лишь изредка смахивая промокшим платочком, который беспрестанно мяла в руках.

Людей за столом собралось много, некоторых из них он видел впервые. И все говорили о покойном добрые слова, звучавшие не дежурно, а искренне, душевно; вспоминали какие-то истории, в основном – из отдалённого прошлого. Ему же, как назло, на ум не приходило ничего сколь-нибудь яркого, связанного с отцом. Просто тот всегда находился рядом, и казалось естественным, что он носит тебя на плечах, помогает чинить велосипед, даёт незлой подзатыльник за разбитое в школе стекло… Всё буднично, всё привычно и… Всё прошло и уже не вернётся никогда. А ночью, когда остался один на один с собой, вдруг вспыхнуло что-то горячее и горькое внутри, разлилось по всей душе и хлынуло наружу, уже ничем не сдерживаемое. И лил он безмолвные слёзы в подушку, не успевшей высохнуть к утру.

С Людмилой они встретились на следующий день. Она специально не беспокоила его ни на похоронах, ни на поминках, чтобы он спокойно, ни на что не отвлекаясь, мог попрощаться с отцом. Он не узнал её! Она сменила причёску: волосы теперь опускались до плеч, а девчоночья чёлка, так нравившаяся ему, исчезла. Но самое главное, она радикально поменяла цвет волос, выкрасившись в тёмно-каштановый цвет, отчего синие глаза смотрелись ещё ярче, ещё выразительней. Год назад он целовался у военкоматовских ворот со вчерашней школьницей, а встретился сейчас с молоденькой женщиной, расцветшей свежей красотой, манящей мужчин, как первоцветы – едва проснувшихся пчёл.

– Ты сильно изменилась, – прошептал он, оторвавшись от её губ.

– Стала хуже?

– Что ты?! Лучше, конечно же. Знаешь… – он пожирал её глазами. – Я не могу объяснить это словами… Ты…

– Да повзрослела просто, вот и всё.

– А почему так радикально цвет волос решила сменить?

– Не знаю… – она кокетливо повела плечиками и плотнее запахнула новое кожаное пальто, прячась от колючего, сырого ветра. – Школа закончилась, началась новая, совсем другая жизнь, и мне захотелось измениться. Холодно. Может, зайдём куда-нибудь?

– Пойдём ко мне.

– Нет! – она решительно мотнула головой, и лицо её вдруг стало жёстким. – К тебе я не хочу.

– Но почему? – он удивился такой её реакции.

– Не хочу. У тебя горе в доме… Может, в кафешку какую-нибудь?

Он смутился. Откуда у солдата-срочника деньги на кафе? На захудалую забегаловку и то вряд ли наскрести можно. Она поняла мгновенно и весело сказала:

– Да вроде и не так холодно. Прогуляемся, а? О себе расскажешь, ты ведь уезжаешь завтра. Почему не писал долго?

– Не мог, – он напустил на себя важность. – Ты не представляешь, Людмилка, где меня весть о смерти отца застала!

– И где же?

– На Филиппинах! – выпалил он восторженно. – Только… Ничего увидеть там я не успел.

– Всё равно здорово, – искренне обрадовалась она. – Моря далёкие повидал.

Они пошли, обнявшись и не торопясь, по тем самым улочкам, по которым намотали за свои встречи многие и многие километры, не замечая ни жары, ни холода. Вот и сейчас они забыли про промозглость поздней осени и бродили, болтая обо всём и ни о чём, так и не зайдя ни в одну кафешку. Как и раньше, они соприкасались не только кончиками пальцев, губами, но и душами, словно и не было года разлуки. И расстались, как и в первую их встречу, у подъезда её дома.

– К себе не приглашаю. Сам знаешь, тётя у меня нелюдимая.

Это он знал. Лишь только раз довелось ему побывать на квартире у Людмилы, на праздновании её дня рождения. Тётка оказалась женщиной яркой, на излёте средних лет, но чрезвычайно жёсткой, не допускавшей ни малейших виляний в сторону от ей же установленного порядка. Из напитков на столе присутствовали лишь газировка и соки, и принюхивалась она к подругам и друзьям племянницы не хуже таможенного пса, дабы на корню исключить подпольное употребление даже шампанского. Нет восемнадцати – ни капли алкоголя! И по домам всех отправила, когда стрелки часов только подобрались к одиннадцати вечера. Она и в мыслях не могла допустить, что между Людмилой и Дмитрием существуют иные отношения кроме дружеских. Девчонке приходилось скрывать свои чувства, словно разведчику свою истинную сущность.

Не успел он вернуться в часть, как их подняли по тревоге – начались крупномасштабные учения, где условия максимально приближались к боевым. Ему довелось попасть в группу из четырёх человек, которой предстояло сымитировать противника. Сто пятьдесят вёрст на вертолёте над глухой тайгой, затем ещё двадцать километров сквозь труднопроходимый, заснеженный чуть ли не по самые макушки лес, и вот она цель – охраняемая как зеница ока база ракетных войск стратегического назначения. Интересно, конечно, до щекотки под ложечкой, адреналин в крови пузырится, как игристое вино в бокале. Природа в тех краях трудная и плохо поддающаяся прогнозу. Вертолёт, преодолев две трети пути, угодил в такую снежную круговерть, что пилоты напрочь сбились с курса, потеряв все ориентиры. Сесть некуда – кругом сопки, густо поросшие вековыми елями. Машину трясло и болтало так, что бойцы метались в ней, словно в бетономешалке, крутящейся как ей вздумается. В итоге двигатели не сдюжили, и вертолёт рухнул вниз, ломая винты о деревья, вбуравившись в снег чуть ли не по самый хвост. Дмитрий ударился обо что-то головой, и вспыхнувшая в мозгу, как залп салюта, боль тут же погасила сознание.

Очнулся он от холода, достававшего, казалось, до самых костей. Почувствовал, что открыл глаза, но увидел перед собой лишь неподвижную темноту, словно ослеп. И тишина, непробиваемая, не нарушаемая ничем, висела вокруг. Он пошевелился и не удержался от стона – колено полыхнуло острой болью, на время отогнавшей холод. Прикусив чуть ли не до крови губы, он попытался приподняться. Получилось сесть, но две вещи удручали: правая нога отказывалась двигаться вообще, а голова гудела колоколом и в ней крутилась невидимая карусель. Будь сейчас окружавшая действительность хоть чуть-чуть прозрачней, она плыла бы вокруг него, как после нокаута. Единственное, что хоть как-то ободряло, никаких других травм вроде бы он не получил.

«Держи удар, бандерлог! – всплыл из памяти тренерский окрик. – Возвращайся, Смолин!»

Он жадно глотал морозный воздух и понимал, что медлить нельзя. Надо как-то выбираться, иначе он просто не сможет сопротивляться холоду, даже универсальный спецназовский камуфляж не спасёт. Движение для него сейчас – жизнь, и точка невозврата, быть может, ещё не пройдена. Он ощупал верхние наружные карманы куртки. Перед отправкой на задание запихнул в один из них маленький фонарик. Так, на всякий случай: много не весит, хлеба не просит, а пригодиться всегда может. Непослушные, уже прихваченные морозом пальцы лишь со второй попытки сумели удобно взять осветительный прибор. Щелчок – тоненький луч света вступил в неравный бой с мраком. В скудном освещении Смолин сумел разглядеть трагизм произошедшего. Внутри вертолёта всё находилось в искорёженном состоянии. Невольно подумалось, что так, наверное, выглядит салон легкового автомобиля после лобового столкновения с грузовиком. Сослуживцы Дмитрия лежали в столь неестественных позах, что сомневаться не приходилось: смерть давно забрала их к себе. Пилот и вовсе сейчас смотрел на него остекленевшим взглядом, оперевшись подбородком на спинку кресла, но при этом грудь его оставалась направленной вперёд. Дверь перекосило и заклинило, оставив щель, непригодную для пролаза. Оставалось одно – выбираться через одно из разбитых окон. Каким чудом он остался жив и почему вертолёт не взорвался при падении, оставалось загадкой.

Превозмогая боль, волоча за собой непослушную ногу, он подполз к боковому окошку, полностью лишившемуся стёкол, лишь кое-где по бокам торчали острые осколки. Ухватился за нижний край и тут же отдёрнул руки – ледяное железо обжигало.

– Перчатки… – прошептал удручённо и удивился собственному голосу, прозвучавшему в мёртвой тишине неожиданно громко.

Сидя в вертолёте, они не экипировались полностью, намереваясь сделать это ближе к высадке. Потому многие вещи дожидались своего часа в рюкзаках, сложенных рядышком в хвостовой части. Там же стояли и автоматы. Он направил туда фонарик и понял, что добраться до нужных вещей нет никакой возможности: всё завалено. «Не отступай и не горбись! – вновь зазвенело в плохо соображающей голове. – Вперёд! Смелее!»

Собравшись с духом, оставляя кожу ладоней на железе, он вывалился наружу и плюхнулся в сугроб, заорав от боли в травмированной ноге, жестоко реагирующей на любое движение. Буря утихла, больше не укутывая землю белым саваном, только редкие снежинки кружились в мягких порывах ветра, нет-нет да напоминающих о недавней непогоде. Ночь висела над тайгой почти непроглядная, и если бы не полная луна, где-то там, в тёмно-серой мути, пытавшаяся пробиться сквозь плотные тучи, Дмитрий здесь был бы так же слеп, как и в изувеченном вертолёте, а так хоть что-то угадывалось в темноте.

И голова кружилась, сильно кружилась.

Циклон притащил за собой холодный фронт, и температура упала ближе к двадцати градусам. Оказавшись в сугробе, понял, что выход из вертолёта забрал у него последние силы. Нестерпимая боль в колене притихла, почти не напоминая о себе.

Как-то тихо и спокойно вдруг стало ему. Сон, мягкий и ласковый, неудержимо звал в свои объятия, и не хотелось шевелиться, сопротивляться, а тянуло погрузиться в распахнутые покои и уютно расположиться в них. Там хорошо, легко и нет никаких проблем.

«Зачем вылез? – вяло подумал он. – Остался бы там… Ведь вертолёт уже не взорвётся, ползти всё равно не могу… Да и куда ползти? Первое правило при авиакатастрофе: оставайся на месте – найдут. Ведь ищут…»

Он закрыл глаза, устав наблюдать, как всё видимое, пусть и едва различимое, идёт кругом.

«Не раскрывайся! – тут же услышал голос тренера. – Отвечай! Правой работай, правой! Эх, бандерлог…»

– Я не бандерлог, – шевельнул слипшимися губами. – Просто сил нет… Не могу… Сейчас полежу немного, быть может, потом…

Сладко-сладко вдруг заныло сердце и почти перестало биться, лёгкость в теле образовалась невероятная, и показалось ему, вот ещё мгновение, ещё ничтожная крошка времени – и оторвётся он от заснеженной земли, и улетит далеко-далеко отсюда, в сказочную страну, где никогда не бывает бурь, где всегда светло и тепло. Чьё-то лицо мелькнуло в его затухающем сознании. Лишь расплывчатое пятно увидел он: ни глаз, ни губ, ни носа – ничего не разобрать, но понял, не упорхнувшей ещё душой почувствовал, кому принадлежит туманный образ.

«Людмила…» – попытался произнести, но язык перестал слушаться.

– Ты что же это, Димка, – донёсся до него мягкий, родной голос, – куда собрался? Там ведь меня нет…

– Как это нет?! – губы всё-таки удалось разлепить. – Почему нет?!

Никто ему не ответил, но сердце вдруг кольнуло что-то. Больно кольнуло, как иглой раскалённой. Оно дёрнулось, трепыхнулось и заколотилось неожиданно быстро, будто вознамерилось выпрыгнуть из груди хозяина, уже почти забывшего о его существовании. И всё вернулось в один миг: и боль, и стужа лютая, и желание выжить. Он захрипел, впуская в лёгкие обжигающий воздух, дёрнулся и начал грабастать от себя снег руками, чтобы выбраться из убаюкивающего сугроба, едва не ставшего ему могилой.

Всё делал как в тумане, на грани действительности и провала в небытие, и не мог потом вспомнить в подробностях, как ползал, пытаясь раздобыть хоть какие-нибудь ветки, как вновь пробрался в вертолёт, как отыскал зажигалку в кармане одного из погибших товарищей, как смачивал носовой платок в баке с горючим. Когда над безучастными елями, царапающими верхушками низко ползущие облака, забрезжил рассвет, он отогревал скрюченные, обесчувственные морозом пальцы над жарким, весело потрескивающим пламенем.

Его нашли через два дня, плохо соображающего что-либо, обессиленного до предела, но живого.

В госпитале он провалялся больше месяца. Выхаживали от переохлаждения, собирали по кусочкам изувеченное колено, заживляли кожу на отмороженных пальцах. Молодой организм быстро восстанавливался, и Смолин, поначалу блаженно отсыпавшийся на уютной койке, вскоре стал тяготиться своим положением. Все истории уже были рассказаны и перерассказаны по нескольку раз соседями по палате, все темы обсуждены, и он откровенно скучал. Хотелось как можно скорее вернуться в строй, к обычным армейским будням, пусть и не переполненным весёлыми и разнообразными событиями, но текущими быстрее, нежели дни в лечебном учреждении. А каждый день приближал его к самому желанному событию для любого срочника – дембелю. Но эскулапы не торопились с выпиской, добиваясь полноценного восстановления. Ведь не на «больничный» они его отсюда выпишут, на откорм к мамочке, а в казарму.

Лежал он иногда ночами, дожидаясь сна, и вспоминал то видение, короткое и неяркое, но, по сути, вытолкнувшее его оттуда, откуда возврата нет. А ведь жизнь-то прекрасна, пусть и звучало это выражение миллион раз! И видел ребят, садящихся с ним в вертолёт – жизнерадостных, таких же молодых, как и он. А потом их тела… Изувеченные, холодные, страшные. И боготворил в мыслях своих Людмилу – единственную, желанную, любимую. Как благодарен он был судьбе, что подарила ему встречу с этой чудесной девушкой. Придёт время, и он расскажет ей всё, что приключилось с ним в тайге. А пока он перечитывал уже третье письмо, пришедшее от неё с того дня, как они расстались. Она выражала в нём лёгкое недовольство его долгим молчанием, ведь каждая весточка от любимого – радость. Вот и от мамы письмо, тоже волнуется… «Господи! – думалось ему. – Как же от него домом пахнет…» Ничего! Скоро снимут с рук бинты надоевшие и напишет он родным людям своим длинные-предлинные письма, где извинится за долгое молчание – простите, мол, служба – и поведает, что всё у него хорошо, служить осталось не так долго и пусть они готовятся к встрече.

Вскоре после его выписки вернулся из плавания «Грозящий». Как же радостно было встретиться с теми, с кем начинал службу! Сколько было рассказов о Маниле, пусть и увиденной второпях – увольнение давали всего на несколько часов и то не всем, но всё-таки! Как красочно описывали матросы тропический шторм, обрушившийся на них по пути домой! Героями они чувствовали себя. Он не завидовал, но… жалел. Жалел, что всё вышло именно так, а не иначе.

Однажды, будучи дежурным по роте, после отбоя он заглянул в курилку, услышав приглушённые голоса и смешки, доносившиеся оттуда. Четверо парней в тельняшках и трусах, сидевших на скамейке и нещадно дымивших, резко повернули головы в его сторону и тут же облегчённо вздохнули: свой, мол, однопризывник, худого не сделает.

– Не спится? – миролюбиво спросил он.

– Да вот, Димон, – хохотнул Максим, вместе с ним призывавшийся из Москвы. Высокий, обаятельный парень, всегда готовый пошутить и посмеяться. – Посмотри, на что этот балбес в Маниле деньги потратил. Покажи, покажи, Сашок, чего засмущался-то?

Сашок, простецкого вида молодой человек, всю жизнь проведший в детском доме где-то в уральской глуши, улыбнулся, обнажив широкие жёлтые зубы.

– Во, – он вытащил из-под себя глянцевый журнал, – гляди!

Hustler – бросились в глаза крупные буквы.

– Только в руки не бери! – шутливо предупредил Максим. – Он с ним в гальюне на корабле уединялся. Кто знает, может, на нём пятна характерные остались…

Все дружно заржали, а Сашок начал обиженно оправдываться:

– Какие ещё пятна?! Я вообще его случайно купил! Он в закрытой упаковке продавался. Откуда я знал, чего там?

– Конечно, не знал, – не унимался Максим. – Просто хотел научный журнал на досуге полистать. Ты ведь силён в английском языке-то.

Снова общий ехидный смех.

– Ты что, девок голых не видел? – снисходительно спросил Дмитрий.

– Таких – нет, – вожделенно ощерился Сашок. – Ты только глянь!

Он вскочил с лавки, подсунул журнал чуть ли не под нос Смолину и начал листать страницы. Перед ним замелькали красочные картинки с грудастыми обнажёнными девицами в сверхфривольных позах. На некоторых снимках девушки занимались оральным и прочим сексом с атлетичными мужчинами, имеющими достоинство никак не меньше, чем у коня. Дмитрий улыбался, понимая щенячий восторг голодного самца, ничего подобного никогда не видевшего, и уже собрался уходить, махнув рукой, но вдруг замер, словно нож в спину получил.

– Смотри, красавица какая! – Сашок раскрыл разворот журнала. – Ваще чума!

Дмитрий перестал дышать. На шикарном кожаном диване, широко раскинув ноги, возлежала красотка, одной рукой подхватив груди, а другой, двумя пальчиками раздвигая розовенький вход в своё естество. Она прикрыла в сладкой истоме глаза и чуть приоткрыла ротик, касаясь язычком верхней губы. Сашок начал листать дальше, но Дмитрий вырвал у него журнал из рук, вновь открыл разворот и впился в него глазами.

– А-а… Понравилась? – скабрезно ухмыльнулся Сашок. – Классная тёлка!

Смолин ничего не слышал сейчас и видел лишь девушку на снимке. Людмила!! Бред? Наваждение? Показалось? Ведь столько похожих людей на свете! Нет… Васильковые глаза, та самая причёска, что видел у неё при последней встрече, большие соски необычно тёмного цвета. Не мог он её не узнать. Никак не мог! Она! И нет сомнений! Но как?! Откуда?! Он отказывался понимать и верить в увиденное.

– Что с тобой? – спросил Максим, первым разглядевший его состояние.

Он ничего не ответил. Закостеневшими, непослушными, как тогда в тайге, пальцами он перевернул страницу, потом ещё и ещё. Везде – она в различных позах, способных вызвать шевеление в штанах даже у неизлечимого импотента. Помутневшим взором он пытался вчитаться в текст, пусть и английский, но буквы прыгали в пьяной пляске, и удалось сфокусироваться лишь на одной, выделенной красным цветом фразе: Girl of the month Lusien En. Небогатого запаса школьного английского хватило, чтобы перевести: «Девушка месяца Люсьен Эн». Мелькнула всё-таки надежда, что обознался, зря разволновался. Люсьен Эн. При чём здесь Людмила?! Но… Нет! Слишком хорошо он знал её тело, каждый его сантиметр.

В нём зародился и заклокотал, как лава в вулкане, гнев на неё, на скабрезно лыбившегося Сашка, быть может, не раз мастурбировавшего где-нибудь в укромном уголке, возбуждаясь на обнажённые прелести Людмилы. Его Людмилы! Произнеси сейчас ничего не подозревающий Сашок хоть слово, прямой удар в челюсть ему был бы обеспечен. Но тот смолчал почему-то. Но полностью избежать извержения вулкана не получилось. До скрипа стиснув зубы, он одним махом разорвал журнал для сексуально озабоченных мужчин и запихнул его в урну, где ещё дымились окурки.

– Ты чего?! – опешил Сашок.

– Ничего!!! Чтоб я этой гадости больше не видел!!! – проорал так, что вздрогнула вся казарма. – Иначе командиру доложу!!!

И выскочил вон.

Все оставшиеся месяцы до увольнения он проходил сам не свой, отдалившись от всех и замкнувшись в себе. Долго не мог заснуть ночами, пытаясь стоном душевным выдавить из себя любовь, ещё недавно казавшуюся вечной. Людмиле решил ничего не писать, решив расставить все точки над i при встрече. Иногда у него шевелился червячок сомнений: надо бы выслушать её, дать возможность объясниться. Но он душил такие мысли в зародыше. Что тут объяснять, когда всё очевидно! Когда же команда «Подъём!» выдёргивала его из зыбкого и недолгого сна, пробуждаться мучительно не хотелось, как тогда, в сугробе…

Встретились они на школьном дворе, откуда ушли когда-то вместе и думали, что не расстанутся никогда. Денёк на макушке лета выдался жарким и солнечным, старые тополя весело шелестели зеленью, призывая всех желающих под свою благодатную тень. В душе же Дмитрия безудержно разыгралось ненастье, оголив нервы, готовые звонко лопнуть. Она спешила к нему окрылённая, в невесомых, полупрозрачных брючках нежно-белого цвета и такой же воздушной блузке с волнительным декольте. Бросилась на шею, едва не уронив элегантную сумочку, и впилась в любимого страстным поцелуем. Он не удержался, и на пару мгновений они слились губами, но потом он мягко отстранил её, полностью открытую для любви, благоухающую тонким, неведомым ранее ароматом.

– Здравствуй! – она не заметила его холодности. – Я жутко соскучилась! Почему не писал столько времени? Опять за тридевять земель плавал?

И снова потянулась к нему.

– Подожди! – он остановил её страстный порыв. – Сначала ответь мне на один вопрос.

– На какой? – она вся светилась от счастья.

– Ты знаешь, кто такая Люсьен Эн?

Она вздрогнула, словно неожиданный громовой раскат пронёсся по безоблачному небу, улыбка медленно сошла с её лица, опустились руки, протянутые к любимому, но глаза продолжали смотреть прямо, без всякого смущения.

– Знаю… – выдохнула она. – А откуда ты узнал?

– Журнальчик один весёлый видел, – горло у него пересохло, и каждое слово давалось с трудом. – Как ты могла? Как ты могла?!

– Не кричи! – она оставалась совершенно спокойной, что бесило его ещё больше. – Ты думаешь, можно прожить на стипендию? Одеться, обуться, питаться нормально? Тётка работы лишилась, мы мою квартиру сдаём, но и это – крохи. Сердце у неё больное. Ты знаешь, сколько денег на лекарства уходит? Ей сейчас операция предстоит по замене клапана. Ждать бесплатной очереди – проще сразу на кладбище ползти.

Он молча мотал головой, как упрямый бычок. Она видела, что все её аргументы со свистом пролетают мимо его понимания. Не достучаться.

– Ко мне никто никогда не прикасается, – она понимала его состояние. – Кроме гримёрш. Ты понимаешь?

– Ч-что?! – он задохнулся. – Т-ты… Т-ты… Продолжаешь сниматься?!

– Продолжаю, Дима… По контракту у меня ещё семь съёмочных дней.

– Как ты на улицу потом выходишь?!

Он чувствовал, что ещё чуть-чуть и взорвётся. За несколько месяцев он думал-передумал миллион вопросов, которые хотел задать ей, подготовил кучу обличительных слов, которые собирался бросить ей в лицо, а вот сейчас всё выскочило из головы. Он полагал, она будет оправдываться, вымаливать прощение, но Людмила повела себя совершенно иначе.

– А так и выхожу! – не без вызова ответила она. – Без стеснения! Мои фото печатают только за границей. Это такая работа, если хочешь. Так, на данный момент, я зарабатываю деньги. Если бы я мыла туалет на вокзале, было бы лучше?

– Такая работа?! – его всё-таки прорвало. – А когда контракт закончится, что станешь делать? Или новый предложат, более денежный?! За секс перед камерой, наверное, неплохо платят?!

Он хотел ещё что-то выкрикнуть, что-то совсем обидное, но пощёчина, хлёсткая и звонкая, оборвала его. Не сказав больше ни слова, она резко развернулась и быстро-быстро, почти бегом, устремилась прочь. А он стоял со звенящей головой и думал о том, что она уже не вернётся, даже если он всё простит и начнёт молить о возвращении.

– Вот она, точка невозврата… – прошептал он, неожиданно почувствовав, как увлажнились глаза.

Больше они не встречались и не созванивались. На встречи с одноклассниками он не ходил, чтобы исключить возможность увидеться с ней. Но ведь не на необитаемом острове жил, какие-никакие, а сведения о Людмиле долетали до него. Пусть обрывками, изредка, но всё-таки. Закончила институт с красным дипломом, поступила на работу в Склиф. И ни разу о том, что она где-нибудь, когда-нибудь хоть как-то проявила себя в эротическом – и уж тем более в порнографическом! – бизнесе…

«Прости меня, Людмила, – мысленно обратился он к ней. Впервые за почти пятнадцать лет, прошедшие с их последней, горькой встречи. – Дурак я был, полный дурак. А почему был? Я им и остался. А к тебе просто грязь не прилипла, вот и всё. Не вник я тогда в твои проблемы, не вник… Ничего не слышал и слышать не хотел. Быть может, потому и вышло всё вот так вот… – он криво улыбнулся, покосившись на мирно лежащий телефон. – Прости… Прости…»

…После разрыва с Людмилой так погано и пусто было на душе, что безразличен стал весь мир, да и собственная судьба не интересовала. Сначала, вспомнив её отношение к алкоголикам, решил запить. На этом скользком пути, ведущим в никуда, всегда найдутся те, кто подтолкнёт в нужном направлении: посочувствует, войдёт в положение, подставит плечо в виде до краёв налитого стакана.

Поначалу помогало. В весёлых загулах тоска отступала, уступая место сомнительному веселью и поддельной отстранённости от действительности, и головная боль с утра не казалась мученьем, так как заглушала стенанья душевные, приносящие страдания куда более нестерпимые. Но алкоголь – коварный и изобретательный недруг, ловко маскирующийся под доброго приятеля, а то и лекаря. Тоска, оглушённая им, загнанная куда-то в самые тёмные душевные закоулки, никуда не исчезла. Она отсиделась, набралась сил, подпиталась винными парами и неожиданно выпрыгнула из своего укрытия, разрывая обманутую душу в клочья.

Однажды поздним вечером, в сильном подпитии, Смолину стало невыносимо душно, будто из квартиры весь воздух вылился. Он настежь распахнул окно, и жадно вдыхал прохладу первой осенней непогоды. Нудный дождик поливал пустынный двор, заключённый между четырьмя кирпичными восьмиэтажками, стоящими квадратом, и знакомый с детства до последнего деревца. Хоккейная «коробочка», качели, турник самодельный, песочница, где карапузом куличики лепил… Один шаг с шестого этажа, и всё это исчезнет навсегда, как и тоска, цвета протухшей воды. Прямо под окном, забравшись на тротуар, стоял огромный чёрный джип. Дмитрий зло развеселился, подумав: «Вот удивится хозяин, когда выбежит на сработавшую сигнализацию и увидит на крыше моё распростёртое тело». Он отодвинул в сторонку горшки с фиалками и занёс ногу на подоконник.

– Не надо, сынок! – раздался сзади голос матери, требовательный и молящий одновременно. – Иначе я шагну вслед за тобой.

Он медленно обернулся. Мать стояла посредине комнаты в одной ночной рубашке, с растрёпанными седыми волосами, и даже в ночном полумраке он увидел, как мертвенно-бледно её лицо, разглядел воспалённые, заплаканные глаза, разглядел, как она сильно похудела за последнее время. Она никогда не спрашивала его о причинах резкого разрыва с девчонкой, без которой он до армии не мог и дня прожить, не желала лезть в душу, понимая её израненность. Смерть мужа сильно состарила её, высушила тело, но поведение сына в последнее время приносило боль куда большую, заставляя постоянно ныть и без того измотанное сердце.

– Нельзя же так, – горячо зашептала она, когда он отошёл от окна и, как в раннем детстве, прижался к её груди. Гладя его по жёсткому ёжику волос, она едва сдерживала рыдания, не давая им выхода. – Жить надо, что бы ни случилось. Всё уляжется, забудется, новая любовь в сердце войдёт.

– Нет! – он упрямо замотал головой. – Не забудется. Такое невозможно забыть!

Они проговорили всю ночь. Он рассказал матери всё. И как замерзал в тайге, и только удивительное видение заставило его биться за жизнь, и как в руках у него оказался проклятый журнал. Ощутимо легче на душе не стало, но от черты, из-за которой никто и никогда не возвращался, он отступил.

Откуда ему было знать, что практически в то же время Людмила полоснула себя по левому запястью, тем самым ножом, что всегда носила с собой? И, пока он изливал душу матери, врачи скорой помощи делали всё, чтобы остановить хлещущую из вен кровь.

Куда пристроиться на работу, он не знал, да и не стремился к чему-либо конкретному. Перебивался случайными заработками и жил лишь сегодняшним днём. Однажды в метро кто-то окликнул его на эскалаторе. Оказалось – Максим, тот самый сослуживец, с кем вместе оттрубили в армии от звонка до звонка. «Привет! Как жизнь? Чем занимаешься?» Зашли в ближайший кабачок, и Максим сильно удивился, когда Смолин отказался от выпивки, даже от безобидной кружки пива. Узнав, что товарищ по армии нигде постоянно не работает, Максим сказал:

– Я сейчас в одну солидную организацию устраиваюсь… Хочешь, телефон кадровика дам?

– И что за контора?

– Федеральная служба охраны.

– Никогда о такой не слышал! Чего охраняют?

– Это бывшее девятое управление КГБ, – поведал Максим, наклонившись к нему через столик. – Занимается обеспечением безопасности высших должностных лиц государства.

– Понятно… А давай! – ответил, почти не думая.

Медицинскую комиссию он прошёл без проблем. Только хирург поинтересовался происхождением шрамов на коленке и выписал направление в рентгеновский кабинет.

– Вам крупно повезло, молодой человек, – заключил немолодой доктор, разглядывая на свету снимок его ноги. – Операцию вам сделали профессионально. Не приседайте с центнеровой штангой на плечах, и всё будет нормально.

Потрепали нервы психиатры да психологи, разбирая результаты тестирования и показания полиграфа. Им было непонятно, почему это у молодого человека нет девушки и в ближайшие годы он не планирует создание семьи. Он объяснил как мог, сильно нервничая оттого, что ему довольно-таки бесцеремонно лезут в душу. В результате люди, считающие себя специалистами в человеческой психике, признали его годным с маленькой пометкой – «условно». То есть теперь, решение о том, брать или не брать его на работу, мог принять только будущий прямой начальник. Руководитель одного из подразделений секретной службы, всегда испытывающего кадровый голод, такой ответственности не испугался, и Дмитрий, отучившись на подготовительных курсах, приступил к исполнению обязанностей.

Работа по осуществлению допуска на охраняемый объект казалась ему нудной и утомительной, но перспективы роста существовали. Спортивного парня с быстрой реакцией и неплохой смекалкой заметили, и через три года он перешёл в управление, занимающееся личной охраной. Здесь, конечно, служить было куда интересней, хотя свободное время сократилось в разы. Чтобы и дальше подниматься по служебной лестнице, решил получить высшее образование и довольно легко поступил в Институт Физкультуры, являющийся одним из профильных в данной организации, на заочный факультет. Мать, видя успехи сына, успокоилась и даже внешне немного преобразилась, словно помолодев: не слезились больше глаза, на лице появился румянец и удовлетворение.

Мама ушла тихо, во сне, будто в полной уверенности, что Дмитрий не нуждается больше ни в чьей поддержке. Остался он один на один с жизнью, всегда щедрой на сюрпризы и неожиданные повороты. Годы летели быстро, как самолёты, уносящие его в частые командировки. И родную страну посмотрел в избытке, и зарубежные поездки уже стали привычными. В Маниле тоже пришлось побывать, и теперь уже походить по её улицам, вдохнуть её азиатский колорит. Город показался чересчур перенаселённым и поражал строительным хаосом. На небольшом пространстве запросто могли уместиться мутная река, трущобы, небоскрёб и храм.

«И где этот чёртов Сашок купил тот журнальчик?» – неожиданно промелькнула у него мысль. Но он тут же отделался от неё, как от чего-то абсолютно ничтожного. Какая, в сущности, разница?

Остался позади институт, и на его форме, которую, впрочем, никогда надевать не приходилось, появились капитанские погоны.

В одной из командировок они оказались в паре с Максимом, шедшим по службе примерно тем же путём, что и он. Близкими друзьями они не стали, Смолин вообще в этом плане слыл бирюком, но приятельские отношения поддерживали. Отработали нормально, без эксцессов, и ранним утром двинулись в аэропорт кортежем: гаишники с неумолчной сиреной и мигалкой – впереди, за ними машина с охраняемым лицом и их автомобиль сопровождения чуть сзади, как привязанный. Осенняя морось с неба и седой туман, неплотной пеленой кроющий дорогу, петляющую меж камчатских сопок.

– Знаешь, Димон, – сказал Максим, сидящий сзади, – у моей сестрёнки сегодня день рождения. Пятнадцать лет. Юбилей, как-никак!

– Поздравляю, – безучастно ответил он, неотрывно следя за дорогой. – Что купил в подарок?

– А чего тут купишь? Трепангов и крабовые клешни! Пусть удивляется… О, гляди!

Справа, метрах в двухстах от дороги, у самого подножия сопки неторопливо брёл куда-то медведь. Большой, матёрый, вышагивал по-хозяйски спокойно. Удивительно было наблюдать дикого зверя не в вольере зоопарка, а вот так, в родной среде обитания. В этот момент из-за поворота со скоростью болида вылетел джип Toyota Land Cruiser, едва избежав столкновения с полицейской машиной. Водитель японского внедорожника инстинктивно крутанул руль вправо, но там начинался крутой обрыв к реке, и он тут же попытался вернуть автомобиль на прежнее направление. Машина пошла юзом, прямо на приближающийся лимузин с объектом государственной охраны. Столкновения было не избежать, но в последний момент Дмитрий среагировал, успев оторвать взгляд от косолапого.

– Газуй!!! – что есть мочи заорал он водителю. – Наперерез!!!

Тот выполнил приказ и утопил педаль газа в пол. Машина сопровождения приняла на себя всю силу удара. Они выполнили свои обязанности, обеспечив безопасность высокопоставленного чиновника.

Дмитрий отделался лишь незначительными ушибами, водитель сломал пару рёбер, а Максим… Перелом шейного позвонка не оставил ему шансов…

На похоронах он увидел ту, кому погибший охранник вёз трепангов. Увидел и обомлел. Перед ним стояло чудо с огненно-рыжими волосами, заплетёнными в косу почти до пояса. Не скажи тогда Максим, что ей пятнадцать, он бы сам не догадался. Она выглядела полностью сформировавшейся женщиной – ни прибавить, ни убавить. Высокая, длинноногая, с упругой, но не огромной грудью, зовущими бёдрами, пухлыми губками и правильными чертами лица, она словно только что сошла с подиума. И необычный цвет волос её нисколько не портил. Наоборот, добавлял экзотичности, столь нехватаемой многим изюминки. Заплаканная, конечно, удручённая, но это не мешало разглядеть всю её прелесть. Совершенно не к месту он ощутил чувство, давно им забытое. Точно такой же пожар вспыхнул в его душе тогда, когда он впервые увидел Людмилу. Не верилось, что подобное может повториться, но сердце снова билось неровно, то ускоряясь настолько, что ему казалось, будто стук его может быть услышан в плачущей тишине, то затихая, почти умирая. Звали её Марина.

Он держался из последних сил, стараясь выкинуть рыжеволосую красавицу из головы, считая нахлынувшие чувства блажью, благодарил Бога за то, что его отправили в очередную командировку почти на две недели, но… Не смог побороть себя и набрал номер домашнего телефона безвременно ушедшего коллеги. Специально позвонил днём, надеясь, что родители Максима на работе. Уже звучали длинные гудки, а он не знал ещё, что скажет ей, если она вообще возьмёт трубку.

– Алло, – раздался нежный, заспанный голосок.

– Здравствуйте! – сердце стучало так сильно, что он плохо слышал собственный голос. – Я могу Марину услышать?

– Вы её уже слышите, – голосок стал игривым. – А вы кто?

– Я – сослуживец вашего брата, – затараторил он, боясь, что она не станет слушать. – Вы могли видеть меня на похоронах. Мы с ним были в одной машине, когда… Мне хотелось бы поговорить с вами. Очень! Мы могли бы…

– Называйте время и место, где встретимся, – ответила она совершенно буднично, будто такие предложения получала каждый день.

– У вашего подъезда, – выпалил он, не веря столь быстрому согласию. – Через полтора часа.

– Хорошо.

На другой конец города он мчался галопом, взлетая по ступенькам эскалаторов, не чувствуя ног, и прибыл на место минут на пятнадцать раньше назначенного срока. Вечерок в самом разгаре затянувшегося бабьего лета только вступал в свои права; молоденькие клёны и ясени, только-только обжившиеся среди небогатых на зелень новостроек, тихо роняли пожелтевшие листья, иногда будто купавшиеся в лучах закатного солнца. Он стоял с большущим букетом эустомы, чувствуя себя несколько неловко. Прямо напротив подъезда располагалась детская площадка, где стайка малышей осваивала горку и качели, а их мамочки сидели на скамейке, беседуя о чём-то своём. Что подумают они о взрослом мужчине, когда он ещё сопливой, в общем-то, девчонке вручит цветы? Ругал себя за непредусмотрительность, но отступать было поздно.

Она вышла с опозданием и неторопливо, словно не пятнадцать ей исполнилось недавно, а лет на семь больше и за плечиками её девичьими опыта в общении с мужчинами – хоть отбавляй. Элегантная кожаная куртка, отороченная мехом, модные высокие сапожки на каблучках, серёжки золотые с камушками, явно не полудрагоценными… Судя по всему, родители денег на дочурку не жалели.

– Здравствуйте, ещё раз, – он смущался как мальчишка. – Это я звонил. Меня Дмитрием зовут.

И он протянул ей букет. Она приняла его как должное, потянула носиком лёгкий аромат нежных цветков и сказала, мило улыбнувшись:

– Спасибо. О чём вы хотели поговорить? И… давайте перейдём на «ты».

В её карих глазах плескалось озорство, казавшееся несовместимым с пережитой недавно смертью близкого человека. Ему показалось это странным, но лишь на секунду. Он прекрасно знал, что молодости, и уж тем более юности, не свойственно долго носить траур.

– Давай, – легко согласился он. – Понимаешь… Наверное, всё это выглядит глупо и нелепо, но…

– Я тебе сильно нравлюсь? – помогла она ему.

– Да! – выпалил он, опустив глаза. – Так бывает, я знаю. Ты веришь в любовь с первого взгляда?

Она помолчала, рассматривая его чуть прищуренным взглядом, а потом тихо, но уверенно произнесла:

– Верю.

Их любовная история развивалась стремительно, как горная лавина, сорвавшаяся с вершины от подземного толчка и несущаяся к подножию, набирая мощь и скорость, сметая всё на своём пути, не оставляя шансов на сопротивление и укрытие. Они забыли про разницу в возрасте в тринадцать лет, просто не замечая её. Он ошибся, поначалу посчитав её опытной во всех отношениях. Ничего подобного! Просто ей хотелось казаться таковой, а актёрского таланта природа отмерила ей щедро. Она и мечтала стать актрисой. Не в пример многим своим сверстницам, читала много и могла иногда всю ночь провести за томиком Толстого или Достоевского, живо представляя себя в ролях различных героинь. Но не только классика присутствовала в её «репертуаре». Зачитывалась и Пелевиным, и Кингом, и Брауном, и Мураками.

Близость у них случилась на его квартире, примерно через месяц после их первой встречи. Став первым её мужчиной, он сильно удивился обширным теоретическим сексуальным познаниям пятнадцатилетней девушки, которые она смело, без малейшего смущения, воплощала на практике. Что ж, бескрайнее и мутное море порносайтов давало отличное «образование» в данной области человеческих отношений. Зачастую весьма извращённое.

– Смешно, – сказала она, выпорхнув из душа и не торопясь одеваться. Он в это время готовил кофе на кухне.

– Что тебе смешно?

Она стояла в дверном проёме, руки в боки, широко расставив ноги и ничуть не стесняясь своей прекрасной наготы.

– Ты теперь под статьёй ходишь, Димочка, – было непонятно, серьёзно она говорит или играется. – За совращение малолетних, слышал? Не захочешь жениться, я – заявление в полицию. И – прощай, спецслужбы, здравствуй, тюрьма. Я, кстати, накануне у гинеколога была. У меня и справочка имеется. О девственности. Ты только простынь в стирку подольше не закидывай.

Он замер, буквально раскрыв рот. Кофе в турке забурлил и хлынул со злым шипением на конфорку.

– Да не пугайся! Шучу, – заливисто засмеялась она и упорхнула в комнату.

Ему не понравились ни шутка её, ни смех, показавшийся неискренним, но он не придал этому значения. Лавина любви укрыла толстым слоем все остальные чувства, бесцеремонно придавливая любое их шевеление.

Они редко гуляли по улицам, как в пору его первой любви, но и «постельный» режим соблюдали не регулярно. Она будто держала его, да и себя, на голодном пайке, чтобы потом вдоволь насладиться искусно приготовленным гурманским блюдом. И когда это случалось, всё происходило страстно, неистово, на той тонкой грани, что отделяет реальность от мира безумных фантазий. Иногда казалось, что грань рвётся и разум уже никогда не возвратится в своё прежнее состояние. Потом медленно, лёжа в объятиях друг друга, они восстанавливали дыхание, возвращаясь неведомо откуда в обычную московскую квартиру.

Основными местами их времяпрепровождения стали музеи, театры, картинные галереи. Дмитрий был рад этому, боясь, что она повлечёт его по ночным клубам, каковых он не уважал. Она называла ему спектакль или художественный салон, а он доставал билеты.

– А почему ты машину не купишь? – спросила она, когда зимним метельным вечером они вышли из «Ленкома». И плотнее закуталась в шубку из мутона.

– Да к чему мне она? Живу один, дачи нет… А тебя и на такси, если что, могу прокатить.

– Такси – это всё-таки не то. К тому же ты так и собираешься один жить? И дача нужна! От города надо отдыхать.

Сотрудники спецслужб – не самые высокооплачиваемые работники в столице, но кое-какие накопления Дмитрий имел, прибавил к ним кредит и однажды, уже ближе к весне, приехал на встречу со своей возлюбленной на новенькой Mitsubishi Outlander цвета шампанского. Она совершенно по-детски обрадовалась сюрпризу, обошла машину со всех сторон, заглянула в боковые зеркала, по-хозяйски уселась на пассажирское сиденье рядом с водителем и улыбнулась мило:

– Класс! Но Lexus RХ с кожаным салоном лучше.

Он лишь хохотнул, восприняв её слова как шутку: столь дорогая машина была ему не по карману даже с учётом кредита, одно обслуживание половину его бюджета съест. А ему хотелось ещё съездить с девушкой на побережье Средиземного или Красного моря. Свою дальнейшую жизнь без неё он уже и не мыслил. Окончит она школу, настанет её долгожданное совершеннолетие, и направится он к её родителям с просьбой руки и сердца. А свадебное путешествие совсем неплохо провести где-нибудь на островах Карибского моря. Цвет у него потрясающий! Он видел, когда командировочная жизнь забросила его на Кубу.

Девчонка между тем росла и хорошела. Люди незнакомые и подумать не могли, что ей не только восемнадцать не исполнилось, но и пресловутый ЕГЭ ещё впереди. Нередко, когда они шли вдвоём, он подмечал восхищённые взгляды проходящих мимо мужчин и не замечал, как за его спиной они превращались в завистливые.

Она исполнила свою мечту и с первого раза без особых трудностей поступила во ВГИК, на актёрский факультет. Счастливее человека он не видел в своей жизни и радовался вместе с ней, будто он сам осуществил в своей жизни нечто такое, перед чем всё остальное меркнет, становясь незначительным и мелким. И училась она с самозабвением, иной раз пропадая в институте до позднего вечера. Когда не был занят по работе, он терпеливо ждал её, потом чуть усталую, но безмерно счастливую отвозил домой.

Через полгода настала, наконец-то, долгожданная дата: ей исполнилось восемнадцать лет. Ему не удалось побывать на торжестве, отправили в командировку за Урал, но по возвращении сразу же позвонил ей и сказал, что сейчас приедет с подарками и цветами и по всем правилам станет просить у её родителей благословления. За всё время их знакомства он видел их всего несколько раз, всегда страшно смущаясь. Ведь он находился в одной машине с их сыном, когда случилась трагедия. Он жив, а Максим… Но неожиданно Марина отказалась, сославшись на недомогание матери и отсутствие отца, он тоже куда-то уехал в командировку, и сказала, что сама приедет к нему.

– Послушай, – спросила она, когда они удовлетворённо-утомлённые лежали в постели у него на квартире, – вот ты хочешь, чтобы я вышла за тебя замуж. А где мы будем жить?

– Как где? – он и не задавался этим вопросом. – Здесь, конечно же! А то я тут одичал уже, один в трёх комнатах.

– Здесь?! – она резко села и воззрилась на него с явным удивлением, не лишённым досады. – В этой старой маленькой квартирке? А детей как рожать?

– Маленькой? – теперь уже удивился он. – Да ты что? У тебя, конечно, она больше, но там же родители…

– Ты не понял! Нам нужна новая отдельная квартира в хорошем доме. Ты знаешь, какие сейчас строят? Там одна комната, как у тебя три вместе с кухней.

– Да где я такие деньги возьму?!

– А ипотека?

– Мне её не осилить. Я же не генерал…

– Так стань им! Ты же мужчина, в конце концов.

Он замолчал. В первый раз за всё время их отношений в нём шевельнулась обида. Даже озлился на Марину, сам себе удивляясь. Несильно, правда, и ненадолго. Понимал прекрасно: откуда девчонке знать, что в их организации столько всего должно совпасть, чтобы получить хотя бы полковника… А уж про генеральское звание и говорить нечего. Тут без высокопоставленного покровителя не обойтись, а он его никогда не имел. Да о чём говорить?! Генералами в одночасье не становятся, годы и годы должны пройти.

– Первое время можем и здесь пожить, – она сбавила обороты. – Но потом надо что-то думать. Глядишь, я в кино сниматься начну…

И прижалась к нему всем телом крепко-крепко, одарив поцелуем долгим, горячим, жаждущим…

– Знаешь, – выдохнул он, уже забыв своё мимолетное негодование, – не хотел тебе говорить раньше времени, ещё ничего не ясно… Ну да ладно! Мне предложили работу в Службе безопасности президента.

– Что это меняет в твоей жизни?

– Хм… Для нас это как для актёра Голливуд или для хоккеиста НХЛ.

– Голливуд предполагает отличные заработки. А там?

– Ну… На треть выше моего теперешнего.

– Вот видишь. Ты уже делаешь первые шаги в нужном направлении, – она улыбнулась своей улыбкой неподражаемой, оказывающей на него безотказное действие, и он не расслышал скепсиса в её словах…

«Мне тогда бы всё увидеть, понять… – с невыразимой горечью подумалось ему, и вновь ладонь прикоснулась к холодной стали пистолета. – Слепец! Ничего, кроме любви, не видел, ничего. Верил в неё! Думал, сам себе счастье вырастил и чудо рыжее пойдёт со мной по жизни, станет светить, как солнышко. У Дюма, по-моему… Да, точно, в «Графе Монте-Кристо» строчка попалась: «Рыжий бывает или очень хорош, или очень плох». Очень точно подмечено, кто бы что ни говорил».

Ему вновь вспомнилась Людмила. Он давно уже не испытывал к ней никакого зла или обиды. Наоборот, при всяком воспоминании о ней в нём просыпалась досада на самого себя. Да такая острая, что хоть по щекам себя хлещи. А сейчас и вовсе хотелось разбежаться да в стену темечком, чтобы вышибить оттуда всю память и себя наказать за прошлое.

«Заче-ем? – ухмыльнулся про себя. – Спустил курок – мгновенная боль, а за ней мрак и облегчение. Я уже умирал один раз, знаю…»

…Они встретились с ней. Совершенно случайно, как это часто бывает в суматошном огромном городе. Иной раз люди, в соседних подъездах живущие, могут не видеть друг друга годами. Вот и они, хоть дома их стояли всего лишь через два квартала, с того памятного, горестного дня, разрубившего их отношения как колун полешко, не виделись ни разу. Поздним вечером, почти ночью, ранней весной, когда неверная оттепель вполне привычно сменилась лёгким морозцем, он устало спустился на станцию «Библиотека имени Ленина». День выдался суматошным и трудным, и хотелось поскорее вернуться домой, принять душ, упасть на диван и спать, спать, спать. Тем более что завтра законный выходной. На перроне было немноголюдно: загулявшая компашка, парочка влюблённых, стайка студентов да пяток таких же припозднившихся служащих, как и он. И вдруг столкнулся с ней взглядом. Понял, что неотрывно смотрит на неё уже несколько секунд, и только сейчас осознал, кто стоит перед ним. Чёрные волосы до плеч сменились короткой деловой стрижкой её родного, данного природой, цвета. Чёлка стала немного короче, чем в пору их пылкой любви, потеряла свою милую озорноту. Дорогое пальто, определённо купленное не на рынке, сидело на ней идеально, облегая фигурку, ни капли не потерявшую от своей привлекательности и сочности.

Медленно, словно решая, идти или нет, он подошёл к ней.

– Людмила… – прошептал он и не смог не отвести глаз. – Здравствуй.

– Здравствуй, Дима, – она говорила холодно, словно делая одолжение. Но, будь он сейчас чуть повнимательней, не ускользнуло бы от него, что холод этот напускной и костёр, полыхавший в её душе неистово, хоть и погас, но угольки ещё тлеют. – Ты откуда здесь?

– С работы. А ты?

– В гостях была… Как живёшь?

– Да нормально всё.

– Жена, дети?

– Нет ещё, – он снова опустил глаза. – Но свадьба уже скоро.

– Поздравляю…

Один поезд прогромыхал мимо, другой, а они стояли и говорили. О чём-то пустом, никчёмном совершенно. Она в двух словах рассказала о том, что работает хирургом в Институте скорой помощи имени Склифосовского. В свою личную жизнь дверь не приоткрыла, даже в замочную скважину заглянуть не позволила. Он вкратце поведал о своей службе и… Не знал больше, что говорить.

Предложил проводить её до дома, она не отказала. Почти молча они шли по улочкам, где ходили когда-то, окрылённые сильным и чистым чувством. Свежевыпавший снежок поскрипывал под ногами, и больше ничего, казалось, не нарушало ночной тишины. Он вдруг почувствовал, как в сердце шевельнулось нечто такое, чему он не мог дать определения, и ему подумалось, что он вполне мог простить её, да и простил уже… Он отогнал эти мысли и вздохнул с облегчением, когда они очутились у её подъезда.

– Ты без ножа теперь ходишь? – спросил, грустно улыбнувшись.

– Без. Ну ладно, прощай. Если честно, я была рада тебя увидеть. Удачи!

Неожиданно для себя он потянулся к ней, чтобы поцеловать в щёчку, но она отшатнулась, словно он вознамерился её укусить. Захлопнулась подъездная дверь, а он ещё несколько минут стоял неподвижно и лишь потом быстро, словно совершил нечто постыдное, направился к своему дому.

Через неделю после этой встречи, пусть не царапнувшей, но тронувшей душу, разбудившей воспоминания, его отправили в длительную командировку – целый месяц по Латинской и Южной Америке. Другой мир, пахнувший кофе, ромом, солёным ветром с Атлантики, помог проветрить голову и все мысли направить на предстоящую свадьбу. Ведь должна же она состояться, никуда не денется!

– Смотри-ка, как загорел! – поприветствовала Марина, когда он встретил её у института. Ни поцелуев, ни страстных объятий соскучившейся по своему любимому девушки не последовало. Лишь мимолётное прикосновение пухлых губ к гладко выбритой щеке. Девушка улыбалась, но старалась не смотреть ему в глаза.

– Что-то случилось? – он не понимал такой холодности, граничащей с отчуждённостью.

– Нам нужно поговорить.

– Отлично! Поехали ко мне.

– Нет! – она так резко мотнула головой, что рыжая коса её перескочила со спины на плечо, едва не задев его по лицу. Он почувствовал такой привычный аромат её духов: тонкий, манящий, таинственный. – Поговорим на улице. Только отойдём в сторонку.

Дмитрий не возражал. Сердце вдруг дёрнулось, как от внезапного укола. Он не знал, что хочет подсказать ему всегда безотказно работающий мотор, и гнал прочь все нехорошие мысли, неожиданно зароившиеся в голове. Ничего плохого не случилось и случиться не может! Если только по учёбе у неё какие-нибудь неприятности. Так это всё мелочи, не стоящие и капельки грусти в глазах любимой. Впрочем, грусти-то там как раз и не было.

Они отошли в сквер, мокрый от недавно прошедшего первого весеннего дождя.

– Выслушай меня внимательно, пожалуйста, – она по-прежнему старалась не пересечься с ним взглядом. – И не считай меня сумасшедшей или сволочью. Ладно?

– Да говори уже, наконец!

– Может, повременим со свадьбой? И вообще…

– Что «вообще»?! – рой мыслей замер, объединившись в одну, самую неожиданную и жестокую. Дмитрий понял, что сейчас услышит.

– Нам необходимо расстаться на некоторое время, – она впервые с начала беседы посмотрела ему прямо в глаза. Он едва не отшатнулся от её взгляда, ставшего вдруг агрессивным и кинжальным. Никогда раньше ничего подобного в нём не замечал. Он онемел от неожиданности, а она продолжала произносить слова, шальными пулями впивавшиеся ему в душу. – А лучше – навсегда! Пойми, у меня появился шанс ворваться в элиту нашего кинематографа. Вот сейчас, сразу! У меня есть все данные. Это другой мир, совершенно другой, не похожий на тот, в котором привык жить ты. Человек, способный сделать из меня звезду, предложил слетать с ним на пару недель на Таити. Вылет послезавтра. Я согласилась. Жить мы будем в одном номере. Ну, ты подумай: какая у тебя перспектива? Ну станешь ты охранником президента. Что дальше? – она скривила губки. – Дослужишься до генерала? Вряд ли. А если и так, на это уйдут годы! Мне же сказочная перспектива открывается прямо сейчас. Понимаешь?! Если любишь, должен понять и отпустить. И порадоваться за меня!

– А ты? – прошептал он с остановившимся сердцем.

– Что я?

– Ты… Меня… Не любишь?.. – каждое слово давалось неимоверно трудно и больно, будто пальцы себе отрубал.

– Люблю, – ответила сухо, как на вопрос о погоде. – И вынуждена давить в себе это чувство. Для блага. Твоего и моего. Найдёшь себе нормальную девчонку. Всё хорошо будет!

– Подожди! – зацепился он за тонюсенький хвостик надежды, внезапно пролетевшей где-то рядом. – Я, кажется, догадался. Ты репетируешь какую-то пьесу. Институтское задание. Так?

Она передёрнула плечами, будто её знобило, лицо лишилось мимики и побледнело, став меловым. Ей тоже нелегко давался этот разговор, но силы воли Марине было не занимать.

– Ты ничего не понял! Это жизнь, а не роль. И выложила я всё сразу, чтобы не мучиться обоим. Ведь так лучше: рубануть махом, чем отрезать по кусочку. Так что… Спасибо тебе за всё и прощай.

Быстро, как пощёчину отвесила, она поцеловала его и чуть ли не бегом отправилась в сторону освещённой улицы, где шагали по своим делам люди и тыркались в плотной пробке машины. Он не окликнул, не бросился за ней, а стоял, словно парализованный, не способный даже моргнуть. Уже во второй раз в жизни окружающий мир не просто переворачивался с ног на голову, а обрушивался со стремительностью камнепада, погребая под своими осколками всё: мечты, надежды… Всё! «Держи удар, Смолин!» – прозвучало так тихо, так неуловимо, что он и не услышал спасительного призыва.

На следующий день он оборвал её телефон, послал больше сотни эсэмэсок с просьбами о ещё одной встрече и мольбами одуматься, он готов был упасть перед ней на колени прилюдно, хоть посреди оживлённого, заполненного автомобилями проспекта. Да что там! Ограбить банк и увезти её навсегда на Таити, в Австралию, в Антарктиду – куда захочет, лишь бы не убивала его разрывом, лишь бы вернулась. Безрезультатно и безответно… Не нашёл он её и в институте. Бросился к её дому, но и там никто не ответил на непрерывные звонки, аж палец занемел, чуть ли не продавив ни в чём не повинную кнопку. Отчаяние, подлое и непреодолимое, охватило его подобно гигантскому питону, придушившему несчастную жертву, дождавшемуся, пока окончательно остановится её сердце, и начавшему заглатывать добычу. Он перерыл интернет с одной-единственной целью: выяснить, как добраться до этого проклятого острова? Тогда он ринулся бы в аэропорт, нокаутировал неведомого соперника и увёз бы Марину к себе домой. Ведь бывает же, что на девчонок находит дурь. Побудет опять с ним наедине, выветрится вся блажь, и вернутся отношения, делавшие их счастливыми. Но и здесь его ждало жестокое разочарование. Оказалось, путей в тропический рай, затерявшийся в бескрайних водах южной части Тихого океана, предостаточно. Какой именно выберут любовники? Не угадать.

Она улетела… Он не знал, когда именно, но чувствовал, что она уже далеко-далеко и дотянуться до неё нет никакой возможности.

Неделю он ходил как оглушённый, словно душа покинула тело и летала где-то над лазурными водами в поисках Французской Полинезии. Сослуживцы видели его состояние, лезли с вопросами, искренне желая оказать сочувствие или помощь, но он лишь раздражённо отмахивался, ничего не отвечая. Время для него окаменело, а действительность превратилась в непроглядную ночь, населённую чудовищами, готовыми сожрать в любой момент. Кончено всё. Выхода и возврата больше нет.

Идея, сумасшедшая, как пуля, прилетевшая невесть откуда, пришла ему в голову, и он вцепился в неё, словно парашютист, дёрнувший запасное кольцо и не увидевший над головой спасительного купола, и молящий всех богов на свете, чтобы внизу оказался большой стог сена. Выпросить, вытребовать всеми правдами и неправдами отпуск и улететь вслед за ней! Он и не думал, как именно отыщет на острове свою сбежавшую любовь, считая это делом десятым. Самая дешёвая путёвка в турагентстве с названием, никогда раньше не слышанным, оказалась стоимостью в десять тысяч долларов. В наличии у него сейчас таких денег не было, но это не вопрос. Занять можно за один день. Главная проблема состояла в другом. Загранпаспорт хранился в отделе кадров, и чтобы выцарапать его оттуда требовалось специальное разрешение, а для его получения нужно как минимум две недели. Таким временем он не располагал. Оставалось одно: пасть в ноги к прямому начальнику. Полковник Палин был человеком суровым, но справедливым, опытом обладал огромным – в личной охране Горбачёва начинал – и к подчинённым всегда относился с уважением. И авторитетом обладал непререкаемым. Он мог ускорить подписание рапорта на получение загранпаспорта.

«Вот только как объяснить ему, что позарез нужно улететь на Таити?.. Не плакаться же, что девушка упорхнула туда и нужно встретиться с ней любой ценой», – думая так, Дмитрий увидел Палина, неспешно идущего по коридору, длинному, как взлётная полоса. В отлично подогнанном строгом костюме, высокий, плечистый, посеребрённый сединой, и в свои слегка за пятьдесят он ещё запросто мог встать за спиной президента и выглядеть там к месту.

– О, Дмитрий! – заметил он Смолина, когда уже открыл дверь. – Зайди-ка ко мне, разговор имеется.

«Это судьба!» – подумалось ему, и он торопливо подошёл к полковнику. Тот поприветствовал его крепким рукопожатием и распахнул дверь кабинета. Палинский кабинет, несмотря на канцелярский порядок, имел уютную атмосферу, создающую не только рабочую обстановку, но и располагающую к доверительным беседам. Мягкий цвет обоев, добротный стол тёмного дерева, покрытый зелёным сукном и зелёная же лампа на нём, а над начальственным местом висел не портрет главы государства в форме подводника или кимоно, а карта мира, стилизованная под старину, с воткнутыми в неё красными флажками – пунктами командировок полковника. Их было не сосчитать, словно кто из дробовика пальнул, а один угодил и в Антарктиду. Присутствовали в помещении, не превышающем размеры небольшой комнаты, и холодильник, и книжный шкаф, и бар, выполненный в форме бочки из-под кубинского рома.

Дмитрий аккуратно, будто стесняясь, сел на предложенный стул, лихорадочно соображая, с чего начать разговор. Он и забыл совсем, что пришёл сюда не сам, а по приглашению начальника.

– Не буду юлить, Дмитрий, – Палин удобно разместился в кресле и выдохнул с облегчением, видно, намотался за сегодняшний день, – расставаться мне с тобой жалко. Хороший, думающий сотрудник… Ты чего глядишь так удивлённо? Запамятовал, куда лыжи навострил? Или думал, я не знаю?

У Смолина действительно вылетело из головы, что он собрался переходить в Службу безопасности президента! Да и мог ли об этом думать сейчас?

– Вадим Игоревич… – стушевался он.

– Да ладно, ладно. В общем, я сегодня дал добро на твой переход и соответствующие рекомендации. Характеристику на тебя подготовят в ближайшее время. В благодарностях рассыпаться не нужно, – остановил он Дмитрия, заёрзавшего на стуле. – Не на остров с белоснежным песочком и кокосовыми пальмами в отпуск тебя посылаю. Там пахать и пахать. Ошибок не прощают, и за языком следить надо. Да что я тебе объясняю… Не первый год в нашей структуре варишься. Хочу, чтоб ты знал: там не приживёшься, обратно возьму с удовольствием. Впрочем, ты парень крепкий. Я не раз тебя на рукопашном бое видел. Удар держать умеешь. Ну, спрашивай. Вижу, неймётся тебе чего-то.

– Тут такое дело, Вадим Игоревич…

В этот момент затрезвонил один из полдесятка телефонов, разместившихся на пристольной тумбочке. Одинаковые, как братья-близнецы, бледно-жёлтого цвета, они выполняли одну функцию: обеспечивали связь – городскую, внутреннюю, служебную, междугороднюю. Сейчас подал голос аппарат без диска, с российским гербом.

– Тьфу-ты, чёрт… – Палин бросил взгляд на часы, честно показывавшие, что до официального окончания рабочего дня остаётся десять минут, но полковник не принадлежал к тем счастливцам, кому удавалось уйти в установленное время. – Догадываешься, кто звонит? Палин слушает. Здравствуйте, Владимир Валентинович! Срочно? Есть…

В задумчивости он вернул трубку на место, недовольно поморщившись.

– Такие дела. Руководитель… Сам знаешь, он ждать не любит. Да! Ты спросить что-то хотел. Ты ведь на сутках сегодня. До завтра терпит?

– Терпит… – Дмитрий пожал плечами, чувствуя, что с его уходом из кабинета последняя тень надежды растает, как мираж в пустыне. А с другой стороны… Одна ночь ничего не решит.

– Вот и славно. Завтра с утра и поговорим…

«А хорошо, что вышло именно так! – подумал Смолин, чувствуя ледяное прикосновение ствола. – Допустим, случилось бы невозможное, я добрался до Таити и что? Ничего бы не изменилось. Ничего! Только боль стала бы ещё нестерпимей. Хотя и некуда уже…»

…Через два часа после несостоявшегося разговора он получил на мобильный телефон видеопослание, всё расставившее по своим местам. Окончательно и бесповоротно. Мерзкое, жуткое, гадкое послание! Если бы его спросили, сколько раз он просматривал этот ролик, полосуя сердце тупым ножом, делая зияющую рану ещё глубже, ещё страшнее, он бы не ответил. Точка невозврата пройдена, и вопрос лишь в том, сколько времени оставалось до выстрела…

Он представил, как ему станет хорошо. Просто неописуемо! Как тогда, в вертолёте, перед тем, как он зачем-то вынырнул из неги, предваряющей вечность.

Палец медленно, как учили, потянул спусковой крючок.

«Может, лучше в висок, как и полагается офицеру? – задумался он на миг. – Да и вернее так. Нет! Лучше в сердце. Оно, подлое, заставляло любить, страдать… Пусть и умрёт первым!»

Неожиданно, словно вспышка молнии в безлунной ночи, в сознание ворвался ослеплённый и истерзанный кот, наверняка своим звериным инстинктом понимавший, что скоро конец, но не желавший смириться и из последних кошачьих сил пытавшийся зацепиться за стремительно ускользающую жизнь, ставшую вдруг невыносимой. Смолин дёрнулся, и тут же обжигающий грудь выстрел опрокинул его в непроглядную тьму…

– Ну! – полковник Палин посмотрел на трёх оперативников, с угрюмым видом сидевших у него в кабинете. – Что скажете, господа хорошие? Объяснение хоть какое-нибудь есть?

– Нет, – ответил старший из них, рано полысевший мужчина, с глазами добрыми и грустными, как у бладхаунда. – Или почти нет…

– То есть? – Палин нахмурил брови.

– Записки он не оставил, но на столе лежал мобильный телефон. Его телефон, мы проверили. В нём куча неотвеченных звонков некой Марине. Эсэмэс-сообщения ей же. Характер у них один. Если в двух словах: люблю и давай встретимся. Но… Там пожар эмоций, Вадим Игоревич! Просьбы, мольбы, крики, отчаяние – всё вкупе. Вчера же, в двадцать ноль пять, от этой Марины пришёл видеоролик с заглавием «Я отдыхаю на Таити». Взгляните.

Он поколдовал над телефоном и протянул его полковнику. Тот помедлил немного и взял смартфон в руки. По ходу просмотра изображения выражение лица Палина менялось от брезгливого до гневного. На экране появился голый мужик с пивным волосатым брюшком, а симпатичная девушка с рыжей косой, тоже голая, стоя на коленях, орально ублажала его. Толстяк сопел и постанывал от удовольствия. Одной рукой он, видимо, держал телефон или иное снимающее устройство, а другую положил девушке на затылок и подталкивал её вперёд.

– И как понимать эту порнуху? – жёстко спросил Палин.

– Мы пока не знаем. Если эта особа та самая Марина… – оперативник покачал лысой головой.

– Найдите мне её, ребятки, Христом богом прошу! – со злости полковник стукнул кулаком по столу.

Дня через три после возвращения из чудесной поездки Марина сидела с двумя подругами в небольшом ресторанчике и, потягивая белое вино, делилась волшебными впечатлениями. Загорелая, сочная, красивая, она олицетворяла собой счастье и успех, полную уверенность в удавшейся жизни. Девушки белой завистью завидовали ей, слушая о белоснежных пляжах, фантастической природе, прогулках на яхте, уверенно бороздящей изумрудно-бирюзовые воды, о сказочном сервисе и полной отрешённости от всего остального мира. Разумеется, рассказ сопровождался демонстрацией ярких фотографий.

– Счастливая ты, Маринка! – сказала одна из подруг, симпатичная и несколько простоватая блондинка. – Папика богатого хапнула в удачный момент, пока он после очередного развода скучал. И – главное! – в тему. Он ведь продюсер известный. И сценарий нового фильма тебе, как я слышала, уже прислали?

– Да! – не без гордости ответила Марина. – Дебют в кино не за горами. Роль, правда, не главная, но и не эпизод.

– Слушай, – задалась вопросом вторая, шатенка, казавшаяся несколько развязной, – а как же твой парень? Как его… Димка, кажется. У вас такая любовь была, что прохожим заразиться было можно. С ним как? Он ведь просто так тебя не отпустит.

– Отпустит, – хихикнула Марина, хитро улыбнувшись. – Я такую штуку придумала… Нет, показывать не буду, а то обалдеете. Короче! Я занималась любовью с моим новым мужчиной и снимала это на видео. А ролик послала на телефон Димке.

– Ты очумела, что ли?! – ахнула блондинка. – Он же убьёт его! И тебя заодно.

– Ничего подобного, – Марина откинулась на спинку стула и сделала крохотный глоток вина. – Я-то его знаю. Напьётся впервые за долгие годы, помучается с месяцок, но отстанет от меня раз и навсегда. Да я для него уже не существую!

– Марина? – раздался за её спиной твёрдый мужской голос. Резко обернувшись, она увидела незнакомого человека лет пятидесяти, высокого, атлетично сложённого, с благородной проседью в аккуратно уложенных волосах, одетого в однотонный тёмный костюм, определённо не из дешёвого материала.

– Да, – ответила она не без кокетства, незнакомец ей явно понравился, – а вы…

– Позвольте я не буду представляться. В данной ситуации это совершенно ни к чему. Я должен передать вам одну вещь Дмитрия Смолина. Ведь вы знакомы?

– Да… – от кокетства не осталось и следа, а голос её дрогнул.

– Вот и отлично! – он положил на стол мобильный телефон. Мужчина улыбался, но глаза его светились недобро. – Это – его. Тут сохранены только эсэмэс-сообщения к вам и ваш видеоответ на них. Вы понимаете, о чём я говорю?

Она лишь беззвучно открывала рот.

– Вижу, что понимаете. Оставьте его себе. На память, так сказать.

– Откуда?.. Почему?.. – наконец смогла заговорить она.

– Не беспокойтесь. Этот телефон ему больше не нужен. Дмитрий выстрелил себе в сердце. Я удаляюсь. Извините за прерванную беседу, – последние слова он нарочито обратил к её подругам.

Дежурство выдалось у неё на редкость спокойным. Даже устать не успела и прикорнуть удалось. Но ранним утром, когда Москва ещё свободно дышала без автомобильных пробок, в ординаторскую вбежала медсестра.

– Людмила Сергеевна! – затараторила она. – Срочно! Мужчину привезли с огнестрелом в область сердца! Попытка самоубийства, судя по всему! Пульс едва есть, давление на нуле, кровопотеря большая, но жив ещё!

Неожиданно она почувствовала, как сильно, нестерпимо сильно зачесался тонкий шрам на запястье левой руки. Но обращать на это внимание было некогда.

– Иду-иду! – сказала она, вскакивая с кушетки и надевая халат.

Когда Людмила увидела, кто лежит на операционном столе, она поняла, почему вдруг след от неудачной попытки самоубийства напомнил о себе…