В понедельник утром Том проснулся, чувствуя себя совершенно несчастным. Подобное настроение всегда посещало его в понедельник утром, потому что в этот день начиналась новая неделя мучений в школе.
Том лихорадочно придумывал, что бы такое предпринять, чтобы не ходить на занятия. Ему пришло в голову, что какое-нибудь серьезное недомогание сейчас было бы очень кстати. Том внимательно прислушался к своему организму. Тот работал как часы, ничего не болело, не обнаружилось даже намека на простуду или резь в животе. Впрочем, поиски привели к некоторому положительному результату. Во рту шатался верхний зуб. Поздравив себя с удачей, Том уже собрался было застонать, но вовремя понял, что если явится к тетке с жалобой на больной зуб, ты просто удалит его подручными средствами и немедленно отправит племянника в школу.
Пришлось придумывать другой вариант. Том вытащил из-под простыни ногу. Большой палец у него на ступне был обвязан тряпочкой. На днях Том наступил на осколок стекла, и тетя Полли забинтовала крошечную ранку. Кровь давно уже не шла из пальца, но Тому вдруг очень кстати вспомнилось, как знакомый доктор как-то рассказывал при нем, что у одного его пациента была болезнь, уложившая его в постель недели на две. У пациента загноилась рана на пальце, и доктор даже хотел отрезать этот палец, но потом все обошлось.
Том забыл, как называлась эта болезнь, но на всякий случай решил попробовать и громко за стонал. Сид крепко спал, ничего не подозревая. Том застонал громче, и ему показалось, что палец у него в самом деле начинает болеть.
Сид невозмутимо сопел носом. Том совсем запыхался от натуги. Он перевел дух, потом собрался с силами и несколько раз вскрикнул, а потом поднялся на локте и потряс спящего. Сид зевнул, потянулся, привстал и уставился на Тома ничего не понимающими сонными глазами. Том закатил глаза и продолжал жалобно стонать.
– Том! – позвал Сид.
Ответа не последовало.
– Что с тобой, Том? – Сид схватил брата за плечи, испуганно заглядывая ему в глаза.
– Не надо, Сид, – слабо пролепетал Том, облизывая языком сухие губы. – Не трогай меня.
– Да что случилось, Том? Я позову тетю…
– Нет, не надо. Может, само пройдет. Не зови никого.
– Как же не звать? Перестань, Том, что ты так жутко стонешь… Давно это у тебя?
– Я тебе все прощаю, Сид, – не обращая внимания на вопрос брата, замогильным голосом проговорил Том. – Все, что ты мне сделал. Когда я умру…
– Ох, Том, неужели ты умираешь? – испугался Сид. – Не надо, Том, перестань. Может, еще…
– Я всех прощаю, Сид, – простонал Том. – Передай им, Сид. И последнее… Прошу тебя, Сид, отдай мою оконную раму и одноглазого котенка новой девочке, которая недавно приехала, и скажи ей…
Тут Сид не выдержал. Он схватил в охапку свою одежду и бросился вниз по лестнице, громко топая ногами и на ходу зовя тетю Полли. В следующую минуту перепуганная старушка уже вбегала в комнату племянников, а взволнованная Мэри следовала за ней по пятам.
– Что с тобой, Том, что случилось, мой мальчик?
– Ой, тетечка, это конец! У меня на пальце гангрена! – выпалил Том, вспомнив наконец название своей мнимой болезни.
Тетя Полли упала на стул и сначала засмеялась, потом заплакала, потом и то и другое вместе.
– Ну, и напугал ты меня, Том! – выдохнула она наконец. – Ну ладно. Брось эти глупости и вставай.
Стоны прекратились, и боль в пальце бесследно улетучилась. Том почувствовал себя довольно глупо.
– Тетя Полли, – начал он, – мне показалось, что это гангрена, и было так больно, что я совсем забыл про зуб.
– Ах, зуб! И что же у тебя с зубом?
– Один зуб наверху шатается и болит так, что просто ужас.
– Ладно, только не вздумай опять стонать. Открой рот. Ну да, зуб шатается. Ничего, Том, от этого еще никто не умирал. Мэри, принеси мне шелковую нитку и горящую головню из кухни.
Том мигом понял, что зуб будет вырван и что он по глупости сам себе вырыл яму.
– Тетечка, только не надо его дергать, – взмолился Том. – Он уже совсем не болит, я все равно пойду в школу…
– Так ты все это затеял ради того, чтобы не ходить в школу? – догадалась тетя Полли. – Ну уж нет! Мы-то к тебе со всей душой, Том, так перепугались, а ты, оказывается, не знаешь что придумать, чтобы удрать на реку удить рыбу!
Вошла Мэри, неся орудия для удаления зуба. Тетя Полли сделала из шелковой нитки петельку, крепко обмотала ею больной зуб, а другой конец нитки привязала к кровати. Потом, схватив пылающую головню, она ткнула ею чуть не в самое лицо Тому. Тот испуганно отшатнулся. Зуб выскочил и повис, болтаясь на ниточке.
За всякое испытание человеку полагается награда. Когда Том шел после завтрака в школу, ему завидовали все встречные мальчики, потому что в верхнем ряду зубов у него зияла пустота, дырка, через которую можно было плеваться и свистеть новым замечательным способом.
По пути в школу Том повстречал Гекльберри Финна, сына первого городского пьяницы. Женщины, имевшие детей, особенно сыновей, всем сердцем ненавидели и презирали Гека, считая его лентяем и озорником, не признававшим никаких правил. Они боялись юного бродягу потому, что их дети восхищались Геком и стремились к его обществу, хотя им это строго запрещалось.
Гекльберри делал, что хотел, бродил, где вздумается, ночевал в пустой бочке из-под сахара. Поскольку никто за ним не следил, он гулял до глубокой ночи и поздно ложился спать. Весной Гек первым выходил на улицу босиком и последний обувался осенью. Ему не надо было ни умываться, ни одеваться во все чистое. Кроме того, он был мастер ругаться, и никто его за это не наказывал. Словом, у маленького оборванца было все, что придает жизни цену, и мальчики из хороших семей завидовали Геку черной завистью.
– Здорово, Гек! – окликнул его Том.
– Привет, Том.
– Что это у тебя?
– Дохлая кошка.
– Дай-ка поглядеть. Уже окоченела, надо же… Где ты ее взял?
– Купил у одного мальчишки.
– А что дал?
– Синий билетик и бычий пузырь, который раздобыл на бойне.
– Откуда у тебя синий билетик?
– Купил у Бена Роджерса за палку для обруча.
– Слушай, Гек, а на что годится дохлая кошка?
– На что годится? Сводить бородавки, например.
– А я слышал, что их сводят бобом.
– Верно, бобом тоже можно. Я так делал.
– Серьезно? Как же ты сводил бобом?
– Берешь боб, разрезаешь пополам, потом прокалываешь бородавку, чтоб показалась кровь, капаешь кровью на половину боба, роешь ямку и зарываешь боб на перекрестке в новолуние, ровно в полночь.
– А другую половинку?
– Ее надо сжечь. Тогда та половинка, на которой кровь, будет все время притягивать другую, а кровь тянет к себе бородавку. Оглянуться не успеешь, как бородавка сойдет.
– А как их сводят дохлой кошкой?
– Да очень просто: берешь кошку и идешь на кладбище ночью, после того как там похоронили какого-нибудь большого грешника. Ровно в полночь явится черт, а может, даже два или три. Ты их, конечно, не увидишь, услышишь только, будто ветер шумит. Когда они потащат грешника, тогда и надо бросить кошку им вслед и сказать: «Черт за мертвецом, кошка за чертом, бородавка за кошкой, я не я, и бородавка не моя!» Вот и все.
– Слушай, Гек, ты когда думаешь пробовать кошку?
– Сегодня ночью. По-моему, черти должны нынче прийти за старым Вильямсом.
– Точно, за Вильямсом. Хотя… Гек, ведь его похоронили в субботу. Разве черти не забрали его той же ночью?
– Чепуху ты несешь, Том! Колдовство не может подействовать до полуночи. А там уж и воскресенье наступило. Не думаю, чтобы чертям можно было шляться где попало по воскресеньям.
– Правильно. Возьмешь меня на кладбище, Гек?
– Возьму, если не струсишь.
– Еще чего! Приходи ночью под окно. Сигнал прежний?
– Да, я тебе снизу мяукну.
– Послушай, а это что у тебя? – поинтересовался Том, глядя на маленькую коробочку, которую Гек как бы невзначай извлек из кармана широченных, с чужого плеча, штанов, волочившихся немного по земле.
– Так, ничего особенного. Клещ.
– Где взял?
– В лесу нашел.
– Что просишь за него?
– Не знаю. Не хочется продавать.
– Не хочешь, не надо. Да и клещ какой-то уже очень маленький.
– Конечно, Том, чужого клеща обругать ничего не стоит. А я своим клещом доволен. По мне, и этот хорош.
– Клещей везде сколько хочешь, Гек. Я сам хоть тысячу наберу, если мне надо будет.
– Так чего же не наберешь? Отлично знаешь, что не найдешь ни одного. Это самый ранний клещ. Первый в этом году.
– Слушай, Гек, я тебе отдам за него свой зуб.
– Ну-ка, покажи.
Том вытащил и осторожно развернул бумажку с зубом. Гекльберри с завистью стал его разглядывать. Искушение было слишком велико.
– А он настоящий? – притворно-равнодушно спросил Гек.
Том приподнял губу и предъявил пустое место в верхнем ряду.
– Ну ладно, – согласился Гекльберри, – по рукам!
Том посадил клеща в коробочку из-под пистонов, где раньше сидел жук, и мальчики расстались, причем каждый считал, что провернул крайне выгодную сделку.
Дойдя до бревенчатого школьного домика, стоявшего на окраине, Том заторопился. Он знал, что опоздал. В классе стоял мерный гул – ученики добросовестно твердили уроки. Том повесил шляпу на гвоздь и с деловитым видом хотел было прошмыгнуть на свое место. Учитель, мистер Доббинс, восседавший на кафедре в большом плетеном кресле, дремал, но появление Тома разбудило его.
– Томас Сойер!
Том знал, что когда его имя произносят полностью, это предвещает неприятности.
– Здесь, сэр.
– Подойдите ближе, – подозвал учитель. – По трудитесь объяснить, по какой причине вы опять опоздали.
Том хотел было соврать, чтобы избавиться от наказания, но в этот миг в глаза ему бросились две длинные золотистые косы. Он мгновенно узнал ту, которой они принадлежали, ту, которая так небрежно закинула их за спину, – свою любовь. Единственное свободное место в классе было рядом с этой девочкой – новенькой. План созрел в мозгу Тома во мгновение ока.
– Я болтал на улице с Гекльберри Финном! – смело объявил Том.
В классе повисла гробовая тишина. Мистера Доббинса чуть не хватил удар. Он окончательно проснулся и, окаменев от изумления, уставился на Тома.
– Томас Сойер, это самое поразительное признание, какое я слышал, находясь на своем посту! – повысил голос учитель. – Неслыханно! За такой проступок вы заслуживаете серьезного наказания. Снимайте куртку.
В школе существовало два вида наказаний: побои линейкой по рукам и настоящая порка розгами. Как и предполагал Том, линейкой на этот раз дело не обошлось. Рука мистера Доббиннса трудилась до полного изнеможения, и запас розог на сегодня стал значительно меньше.
– А теперь, сэр, отправляйтесь и сядьте с девочками! – последовал приказ.
Учитель полагал, что смертельно оскорбил гордость Тома, но он заблуждался. Том добивался именно такого поворота событий. Он смущенно проследовал к парте, за которой сидела новенькая и, боясь слишком явно порадоваться своей удаче, с насупленным видом присел на краешек скамьи. Сначала другие ученики перешептывались и показывали на него пальцами – наказание, и вправду, считалось в высшей степени позорным. Однако спустя несколько минут все вернулись к своим делам, и в сонном воздухе снова послышалось унылое гудение.
Том украдкой взглянул на соседку. Она это заметила, презрительно поджала губки и повернулась к Тому спиной. Когда же новенькая осторожно обернулась, она обнаружила, что перед ней лежит персик. Она отодвинула его в сторону. Том мягким настойчивым движением положил подарок на прежнее место. Девочка снова его отвергла, но уже не так решительно. Том нацарапал на грифельной доске: «Пожалуйста, возьмите у меня есть еще». Девочка посмотрела на доску, но ничего не ответила. Тогда Том принялся что-то рисовать на доске, прикрывая свое произведение левой рукой. Скоро женское любопытство победило женскую гордость, и новенькая попробовала исподтишка взглянуть на рисунок.
– Можно мне посмотреть? – нерешительно шепнула она.
Том охотно приоткрыл свое творение. Это оказался кривобокий домик с трубой, из которой штопором выходил дым.
– Здорово! – улыбнулась девочка. – А теперь нарисуйте человечка.
Художник изобразил перед домом человечка, больше напоминавшего подъемный кран. Он мог бы перешагнуть через дом, но девочка судила не слишком строго.
– Какой красивый! – прошептала новенькая. – А теперь нарисуйте меня.
Том нарисовал песочные часы, увенчанные полной луной, приделал к ним ручки и ножки в виде соломинок и вооружил растопыренные пальцы огромным веером. Девочка опять улыбнулась.
– Какая прелесть! Жалко, что я не умею рисовать.
– Хотите, – шепотом предложил Том, – я вас научу?
– Хочу, конечно! Правда, научите? А когда?
– На большой перемене. Вы пойдете домой обедать?
– Я могу остаться, если хотите.
– Конечно, хочу! Как вас зовут?