Детство вспоминалось мне как череда быстро сменяющих друг друга, как в телетропе, картинок. Я никогда не могла вспомнить его целиком: ни первого слова, ни запаха. Только первую измененную мной вещь – это воспоминание приходит ко мне яркой вспышкой.
Дюбарри приводит нас в солярий в северном крыле, чтобы провести урок. Мы с сестрами рассаживаемся вокруг стола. Благоухают цветы. Садовники суетятся рядом, подрезая, поливая растения, делая из них вытяжки для наших снадобий. Солнце палит сквозь изогнутое стекло потолка, нагревая платье и превращая меня в горячий пирожок. Дюбарри раздает нам птичьи клетки, в каждой из которых цветок, и просит изменить их форму и цвет. Я так волнуюсь, что мой цветок взрывается. Лепестки растения лезут сквозь прутья клетки и, сбрасывая клетки моих сестер на пол, растягиваются между нами гигантским осьминогом.
Теперь я лучше себя контролирую и совершаю меньше ошибок, но до сих пор чувствую этот зуд под кожей. Он означает, что магия совершила именно то, что я и задумала.
Я открыла глаза. Лепестки камелии стекли с тела маленькой Серой, как воск, явив ее толпе. Раздались удивленные возгласы и крики восторга:
– Браво!
– Великолепно!
– Невообразимо!
– Блестяще!
От рева толпы затряслось стекло. В голове перестает стучать, сердце успокаивается, щеки бледнеют.
На девочке маленькая копия моего розового платья, сделанного из цветков камелии. Кожа точно такого же оттенка, как и у меня: золотисто-шоколадная, блестящая в свете фонарей, как хрустящее сахарное печенье, только что вынутое из кипящего масла. Я сделала девочке небольшую ямочку на левой щеке, как у себя. Темные кудри убраны в традиционный высокий пучок Прекрасных – такой носим только мы.
Она – мой маленький близнец. Между нами лишь одно различие: ее глаза кристально-голубые, как воды Королевской Гавани, а мои – янтарно-коричневые, как и у всех моих сестер.
Другие девочки показывают на нее пальцами, приоткрыв рот от восторга. Я назвала свою маленькую подопечную Холли, в честь остролиста, чьи цветы могут пережить самые холодные орлеанские морозы и остаться такими же прекрасными. Над площадью раздался гром аплодисментов. Восторженный рокот заполнил каждую клетку моего тела.
Девочка уставилась на собственное отражение, разинув рот. Она крутилась, разглядывая свои руки и ноги, трогала лицо и волосы. Ее изображение появилось на экранах аэростатов. Новая внешность продержится всего месяц, прежде чем серость снова поглотит ее, но сейчас это никого не волнует.
Я искренне надеюсь, что какая-нибудь бездетная леди удочерит Холли после того, как ее изображения появятся в газетах и в новостях. Я хочу, чтобы ее жизнь полностью изменилась. Жители Орлеана любят всё красивое. И эта малышка достойна занять почетное место в их сердцах.
Холли смотрит на меня изумленными глазами и приседает в реверансе.
Я опускаю взгляд вниз, на сестер. Блики лунного света падают на кареты. Они наблюдают за мной уставшими глазами, едва приоткрыв веки, но машут и хлопают вместе со всеми. Все мы разные. Эдель белая, как окружающие ее цветы, черный пучок Падмы отражает свет, уголки ярких глаз Ханы красиво приподняты, медные волосы Амбер выглядят как бушующее пламя, а фигура Валерии напоминает латунные песочные часы, которые Дюбарри переворачивала, засекая время наших упражнений с магией. В Орлеане только мы рождаемся уникальными, яркими.
Толпа принялась скандировать девиз Прекрасных: «Красота – это жизнь».
Королева подняла золотую подзорную трубу и стала разглядывать нас с Холли, словно жуков под стеклянным колпаком. Все стихло. Дыхание застряло у меня в горле. Я сцепила руки в замок.
Королева положила трубу на колени и захлопала. Драгоценные кольца, зажатые между ее изящными пальцами, засияли, как маленькие звезды. Мое сердце забилось в такт ее аплодисментам и, казалось, разорвется от восторга. Наклонившись вправо, она зашептала что-то на ухо Министру Красоты. Придворные потянулись к слуховым трубкам в надежде подслушать хоть словечко. Жаль, я не могла сделать то же.
Министр Красоты поднялась, чтобы занять место возле Дюбарри, и заговорила с ней. Я была слишком далеко, чтобы прочесть по губам. Веер принцессы замер перед ее лицом. Ее пристальный взгляд мог бы прожечь дыру в моей груди.
Дюбарри жестом приказала мне поклониться. Я склонилась до самого пола, чтобы поблагодарить королеву, Министра Красоты и публику за просмотр моего выступления. Напрягая спину, я ждала традиционную минуту, демонстрирующую высочайший уровень уважения. Должно быть, королева прошептала про меня что-то хорошее, убеждала я себя.
– И снова аплодисменты Камелии Борегард, – объявила Дюбарри. – А также всем новым Прекрасным. По традиции имя фаворитки станет известно завтра до восхода первой звезды. До этого момента не забывайте делать прогнозы и ставки. Да пребудет с вами красота.
Мужчины и женщины размахивали в воздухе токенами. Королевские лотереи старались извлечь выгоду, первыми узнав имя фаворитки, уговаривали женщин купить токены от королевы, обменять их на шанс посетить ужин, светский раут или даже пройти процедуру трансформации во дворце у новой королевской фаворитки.
С аэростатов полетели карточки с нашими портретами, падая с неба, как дождь. Кажется, все мое тело улыбалось. Я поискала глазами свою карточку, но не смогла различить в этом хаосе ни единой детали.
Платформа опустилась. Малышки проводили меня глазами, подпрыгивая и размахивая руками. Королевские слуги отнесли шар со мной назад, на основание кареты. Свист толпы все усиливался. Фейерверки расцветали в ночном небе изображением эмблемы Прекрасных – золотой геральдической лилии с красной розой, закрученной вокруг центра кроваво-красной лентой.
Над головой поплыли новые объемные изображения, напоминая будущим клиентам наши лица и имена. На мгновение я замечаю и свое лицо. Глаза светятся умом, улыбка кажется лукавой. «Отличная работа, лисенок», – сказала бы Матушка, если бы увидела меня сейчас. Я почувствовала себя одной из тех известных придворных, изображениями которых пестрят бьютископы и плакаты на проспектах и приморских улочках Трианона.
Предыдущее поколение Прекрасных поднялось на сцену и бросило розы вслед нашим каретам. В полете цветы развернули лепестки размером с фарфоровые блюдца. Я машу публике.
«Вот бы остаться здесь навсегда».