Первый день учебного года. Символическая дата. Свежий старт. Новые надежды. По крайней мере, так я себе говорю, стоя перед своей опрятной и внимательной аудиторией из десяти мальчиков и одиннадцати девочек, наряженная в свои лучшие шмотки от «Джей крю» – золотые балетки, серые штаны, розовый свитер с пайетками. Дети сидят на плетеном коврике, скрестив ноги. Кто-то улыбается мне в ответ, кто-то просто молча смотрит пустыми глазами. В этом прелесть первоклашек. Они бесхитростны и пока еще не устали.
Весьма вероятно, они успели услышать, что выиграли в грандиозной, таинственной учительской лотерее, задолго до того, как вошли в мой класс, где их встретил вырезанный из цветной бумаги клен. На ветках сидит двадцать одна синяя птица, по одной на каждого ученика, а сверху свисает знамя с надписью «Добро пожаловать в гнездо мисс Джози!». Я четырнадцать лет преподаю в начальной школе и заслужила репутацию веселой, энергичной и креативной. Меня не считают ни строгой училкой, ни тряпкой. Иногда меня называют «хорошенькой учительницей», и некоторые родители (не только папы, но и мамы) ценят это не меньше других моих достоинств, включая интеллект. Это меня всегда смущает и беспокоит. Ну, то есть, я знаю, что не квантовую физику преподаю, но я же даю детям важнейшие для выживания навыки. Учу их складывать и вычитать, определять время по часам, считать деньги и, между прочим, читать. Открывать тайну, скрытую сочетаниями гласных и согласных, соединенных вместе в слова, склеенных в предложения, покрывающих страницы книг… иногда даже без картинок. Кому-то это все может показаться Днем сурка… в том числе некоторым моим коллегам, которым надо бы сменить сферу деятельности. Но я искренне люблю то, чем занимаюсь, и каждый год с восторгом смотрю, как дети чему-то учатся.
Кроме предвкушения, я всегда испытываю грусть, потому что лето кончилось. И еще сомневаюсь в себе и нервничаю. Так всегда бывало в первые дни в школе, и пока я там училась, и теперь, когда работаю. Я представляю себе все, что ждет меня впереди, прикидываю, у скольких учеников окажется СДВГ, дислексия или другие обычные проблемы с учебой. Кто из них испугается и опустит руки, отстав от сверстников? У кого окажутся вечно недовольные родители, которые будут мне постоянно звонить и писать, предлагать внести в расписание какие-нибудь идиотские изменения или указывать на грамматические ошибки в моих письмах, маскируя все это под конструктивную критику? (Сколько бы раз я ни вычитывала все тексты, в середине года я обязательно пропущу букву или поставлю апостроф не там, а для учителя это совершенно недопустимо, не то что для врача или юриста).
Существует еще тревожный фактор в лице Эди Карлайл, дочери моего бывшего, Уилла Карлайла. Мы с Уиллом расстались сто лет назад (точнее, восемь), но у меня до сих пор не все чувства к нему отгорели. И я просто не могу поверить, что его старшая дочь попала в мой класс. Я очень постаралась это забыть, начиная свою речь, вариацию которой я произношу каждый год.
Здравствуйте, мальчики и девочки! Меня зовут мисс Джози. Я родилась в Атланте и закончила университет Джорджии. Давайте дружить! Я люблю животных и даже взяла из приюта пса по имени Ревис, у меня есть сестра и очаровательная четырехлетняя племянница по имени Харпер. Мой любимый цвет – ярко-розовый, как мой свитер. В свободное время я занимаюсь плаванием, читаю книги, пеку печенье, хожу на танцы и играю в настольные игры. Я умею хранить секреты, и я отличный друг. Надеюсь, мы с вами по-настоящему подружимся. Я очень хочу поскорее узнать вас. Мне очень повезло, что вы мои ученики!
В общем, неплохо. Жизнерадостно и многословно, хотя у меня в голове при этом вечно звучат комментарии. Примерно такие:
Когда я говорю «мисс Джози», мне кажется, что это неплохое имя для стриптизерши. Когда я училась в колледже, я даже думала подработать стриптизом одно лето, потому что за это платили в сто раз больше, чем официантке. И чем учительнице, чего уж там. У меня есть собака и сестра по имени Мередит. Она сводит меня с ума, и я бы с ней никогда не общалась, если бы не племянница Харпер. Когда-то у меня был старший брат, но он погиб в автокатастрофе много лет назад, и я не люблю об этом говорить, особенно с учениками. Любимый цвет – это какая-то ерунда, которая ничего не говорит о человеке (и цвет чего – машины? сумочки? стен в спальне?), но по какой-то необъяснимой причине вам всем это очень важно, поэтому я выбираю ярко-розовый. Примерно половине из вас это очень понравится, а как минимум треть впадет в экстаз из-за того, что это и ваш любимый цвет тоже. Плавание – никакое не хобби, просто я пытаюсь как-то избавиться от жира, наросшего вокруг талии (наверняка из-за печенья, которое я пеку). Это не принято замечать и тем более осуждать. Я правда люблю настольные игры, но еще больше люблю выпивать с друзьями и ходить с ними танцевать (я же говорила, что семь кило назад могла бы стать стриптизершей?). Я умею хранить секреты, особенно свои, и это отлично, потому что если бы ваши родители узнали мою подноготную, они бы подписали петицию о моем увольнении. Дружба для меня все, потому что мне тридцать семь и я не могу найти нормального мужчину и выйти за него замуж, и это ужасно. Потому что я не хочу быть одна и потому что я обожаю детей больше всего на свете. Я знаю, что мне осталось недолго, и скоро я уже не смогу родить сама. Пожалуйста, ведите себя прилично в этом году, потому что единственное, чего я не выношу, – это мерзкие детские проделки. К счастью, раньше следующего года вы вряд ли до этого додумаетесь, и именно поэтому я предпочитаю первоклашек. Я очень хочу поскорее узнать вас, особенно тебя, Эди Карлайл. Твой папа говорил, что бросил меня как раз перед тем, как женился на твоей маме и завел тебя? Я очень постараюсь не быть предвзятой, но, пожалуйста, прояви милосердие и воздержись от рассказов о счастливой семейной жизни.
Я улыбаюсь сияющим детям и спрашиваю:
– Ну что? Есть вопросы?
В воздух взлетают четыре руки, и пока я прикидываю, кто из них, скорее всего, задаст неприятный вопрос, вертлявый лохматый мальчик с румяными щеками выпаливает:
– А у вас есть муж?
Три секунды. Новый рекорд. «Поздравляю, Уэсли», – думаю я, глядя на бейджик с именем. Над этими бейджиками я трудилась все выходные. Надо добавить в программу еще одну тему. Объяснить, что отсутствие кольца на безымянном пальце левой руки означает «пожалуйста, не задавайте вопросов о браке». Может быть, я сумею втиснуть эту тему где-то между уроком про облака и объяснением метрической системы.
Я заставляю себя улыбнуться и проигнорировать комок в груди.
– Нет, Уэсли. Я не замужем. Может быть, попозже. И не забывайте поднимать руки, прежде чем задавать вопросы. Вот так, – я поднимаю руку, – договорились?
Уэсли с энтузиазмом кивает, пока я уверяю себя, что Эди, конечно, ничего не знает о моих отношениях с ее отцом. В конце концов, любая известная ей информация о романтическом прошлом отца может бросить тень на образ идеальной матери. А я уверена, что Андреа Карлайл обладает здравым смыслом, в придачу к безупречному вкусу. (Это я выяснила, разглядывая ее страницу на «Пинтерест». Выпечка без глютена! Выкройки костюмов для хеллоуина! Послеродовые тренировки вместе с ребенком! В каких тонах отделать спальню!) Слава богу, свои профили в «Инстаграме» и на «Фейсбуке» она закрыла.
Как будто услышав мои мысли, Эди поднимает руку как можно выше. Локоть под прямым углом, пальцы сжаты. Она задерживает дыхание и смотрит на меня огромными голубыми глазами. Примерно так смотрит Свимми, когда я стучу по аквариуму. Я смотрю мимо нее, хотя она сидит в центре в первом ряду, и отвечаю на вопрос из задней части класса – про мою любимую еду (пицца, к сожалению) и второй мой любимый цвет (какая скука, а!).
– Не знаю даже. Может быть, голубой. Или зеленый. Или оранжевый. Оранжевый мне нравится, – размышляю я, украдкой изучая Эди и выискивая в ней сходство с Уиллом.
У нее такая же оливковая кожа и такой же рот (нижняя губа гораздо пухлее верхней), но остальные черты достались ей от матери, которая постоянно появляется на страницах «Атлантца». То она прижимается к Уиллу, то позирует, держа руку на талии и отставив локоть, в компании своих разодетых подружек.
Я всего один раз видела ее лично, около четырех лет назад. Она шла по центральному проходу в «Хоул фудс», толкая перед собой эргономичную и красивую коляску с драгоценной доченькой, наряженной в комбинезончик от Лилли Пулитцер (уже тогда я знала, хотя жила совсем не в Бакхеде, что ребенка зовут Эди, сокращенно от Эден, девичьей фамилии Андреа). На ней был черный спортивный костюм от Луллемон и шлепанцы, и выглядела она шикарно. Кожа у нее светилась после недавней тренировки или посещения косметолога (или того и другого), ноги у нее были длинные и крепкие, густые волнистые волосы выбивались из-под бейсболки. Я следила за ней несколько минут, мучая себя ее уверенным видом, грациозной походкой и манерой задумчиво изучать этикетки, рассказывая о них дочери. Я ненавидела себя за то, что меня зачаровывало каждое ее движение, и мне даже стало стыдно, когда я взяла с полки оливковое масло с трюфелями, такое же, как она. Как будто один очень дорогой продукт мог приблизить меня к ее жизни, о которой я так мечтала.
С того дня мало что изменилось, разве что у Эди появился маленький братик по имени Оуэн (потом я подсчитала, что во время нашей встречи Андреа была уже недель пять как беременна). И теперь я пялюсь на Эди, которая поднимает руку, демонстрируя, что она ничуть не менее упорна, чем мать.
Напомнив себе, что Эди не виновата в том, что ее отец меня бросил, и в том, что я не знаю, что делать с трюфельным маслом, и даже в том, что я не могу позволить себе покупать продукты в «Хоул фудс», я заставляю себя ей ответить:
– Да? Эди?
– Ну, – говорит она, отводя взгляд и роняя руку на стол, – эээ… я забыла, что хотела спросить.
– Ничего страшного. Подумай, – улыбаюсь я, изображая воплощенное терпение. Главная моя добродетель в эти дни.
Личико ее сияет.
– Ой! Вспомнила! А у вас есть бойфренд? – спрашивает Эди, щедро посыпая солью мои раны.
Я смотрю на нее в приступе паранойи и мгновенно принимаю решение соврать.
– Да. Да, у меня есть бойфренд, – объявляю я, задрав подбородок и сцепив ладони, – и я его очень люблю!
– И как его зовут? – наносит Эди ответный удар.
– Джек, – отвечаю я.
Это мое самое любимое мужское имя с тех пор, как я посмотрела «Титаник». А еще я обожаю все, что связано с Кеннеди. Хотя, конечно, предпочитаю парадную вашингтонскую версию, а не ту неприглядную историю с Мэрилин Монро.
– А фамилия? – давит Эди.
– Принс. Джек Принс, – твердо говорю я и грустно добавляю, – к сожалению, Джек не из Атланты.
– А где он живет? – спрашивает девочка по имени Фиона.
У нее безжалостно короткая челка, которая топорщится хохолком. На голове красуется огромный бант, плохо сочетающийся с неудачной стрижкой.
– В Африке. В Кении. Он врач в Корпусе мира. Работает в лагере для беженцев.
Ложь во спасение. Именно так я и думаю. «Вот тебе, Эди. Твой папочка занимается управлением состояниями, то есть играет в гольф со своими дружками, швыряя по сторонам деньгами, которые никто из них не заработал».
– А Джек когда-нибудь видел льва? – спрашивает крошечный мальчик по имени Фредерик. Говорит он очень тихо, зато очень правильно. Мне вдруг становится жаль маленького Фредди. Очевидно, он и станет моим любимчиком (что бы вы ни слышали от других, любимчики есть у всех учителей).
– Я не уверена, Фредерик. Спрошу, когда мы будем болтать по скайпу… То есть сегодня… И расскажу вам завтра.
Иногда ответить на вопрос про льва гораздо сложнее, чем соорудить целый трансконтинентальный роман.
Дальше сыплются вопросы о том, встречался ли Джек с тиграми, аллигаторами, бегемотами и обезьянами. Первоклашки обожают подобные разговоры. Я тоже, но чувствую, что пора прекратить разговор о своем добросердечном бойфренде, взять ситуацию под контроль и начать работать.
Остаток дня проходит довольно спокойно. Я запоминаю имена учеников и пытаюсь понять, что они из себя представляют. Я даже не думаю об Уилле, пока у Эди не выпадает левый передний зуб. Конечно же, на обед ей дали морковку и хумус. Нижнего правого зуба у нее уже нет, но тем не менее, когда одноклассники окружают ее, чтобы изучить окровавленное сокровище, она ликует, как в первый раз. Я как ветеран борьбы с выпавшими зубами – мне приходилось и выдергивать их, и хранить, и все на свете – помогаю ей промыть рот, потом мою крошечный зубик и кладу его в пакетик. У меня в столе всегда есть пакетики на такой случай. Потом я вынимаю из другого ящика розовый стикер, пишу на нем «Зубной фее», рисую сердечко и вкладываю бумажку в пакетик вместе с зубом.
– Как думаешь, что она тебе принесет? – спрашиваю я, глядя на пухлое сердечко.
Потом смотрю в ясные глазки Эди.
– То же самое, что и за этот, – Эди тыкает пальцем себе в рот и ощупывает языком дырку. Голос у нее низкий и хрипловатый. Когда-нибудь он будет сводить парней с ума.
– И что же это было? – спрашиваю я, думая о голосе ее матери.
Я понимаю, что буду собирать информацию о ней весь год. Я уже задала несколько вопросов о ее брате, узнала, что дома Оуэна зовут просто «О», что его спальня отделана самолетиками и что его постоянно наказывают.
– Она принесла мне монетку в один доллар, – отвечает Эди, и мне снова делается больно.
К тому же выходит, что я не могу назвать Уилла и Андреа слишком уж щедрыми родителями, а это обидно. Большинство Зубных фей в Бакленде страшно расточительны, но доллар – отличная сумма, а монетку куда приятнее получить, чем мятую банкноту. Черт.
Протягивая пакетик Эди, я успеваю пожалеть о нарисованном сердечке. Вдруг родители вычитают из этого что-то лишнее? Но переделывать слишком поздно. Эди уже схватила пакетик, гордо улыбаясь. Она марширует к своему месту и прячет сокровище в карман розового рюкзачка с бабочками и монограммой. Я говорю себе, что ничего страшного не сделала, что Андреа и Уилл наверняка слишком заняты и слишком довольны собой, чтобы обращать внимание на такие мелочи. И вообще, я хороший учитель и хороший человек. Миленькая Эди заслуживает сердечка, даже если ее отец разбил сердце мне.