Княгиня с сожалением покинула гостеприимный дом боярина: глянулся ей хлебосольный хозяин. А он с некоторым страхом и скрытой радостью провожал нежданную гостью. Потревожила – таки, возмутила притихший омут. Застоялась тишина на подворье, вольготно ей тут было разгуляться. Взашей прогнали.
С утра прислуга и челядь почувствовали, что появление правительницы резко изменит их спокойное житьё.
Приехавшая колымага устало скрипнула плохо смазанными осями. На землю ступила нога, обутая в сафьяновый сапог. Пальцы с нанизанными на них перстнями схватились за докладчик55 и призывно ударили несколько раз, но поблизости никого не оказалось. Тугар находился на заднем дворе. Кто-то из слуг прибывшего приналёг на верею56, другой громко стучал кулаком по доскам. Наконец один из холопов боярина услышал сигналы посетителей. Сразу доложили хозяину дома. Он сам вышел встречать гостей. Боярин Седеслав представлял ближайшее окружение княгини. Несмотря на тепло одел епанчу, на голове – горлатная шапка. Пот ручьём тёк по лицу.
– Милости прошу, гости дорогие! – громко возвестил Тугар, приглашая боярина в дом, и сразу отдавал приказы подбегавшим слугам.
Седеслав вошёл, поднялся до сеней с холопом, а в горницу ступил один. И сразу испросил холодного квасу. Тугар распорядился, а тем временем усадил боярина за стол. Тот от угощения отказался, но когда ему принесли почти полную братину охлаждённого питья с мёдом, пил с наслаждением, под конец крякнул, вытерев бороду и усы.
Хозяин дома, не мешкая, расспросил гостя о цели приезда. Седеслав поведал, что почти сразу после возвращения от Тугара, Ольга повелела подготовить с десяток судов для отплытия в Ромейскую державу.
– Часть лодей и стругов на плаву, а иные ещё в довершении. Так что велено проследить за доделками, спустить на воду и все остальные, как и должно.
– А как же провиант, питьё, снаряжение, охранная дружина?
– О первых трёх – моя забота, – недовольно произнёс Седеслав, – а что касаемо последнего, то будь добр поставить в надлежащем виде. Ольга сказала, будто ты в этом способен более всякого.
Седеслав с Тугаром ещё некоторое время обсуждали и оговаривали все тонкости подготовки посольского поезда.
Ольга желала своего отъезда и боялась его. Может, в самом деле остаться в Киеве и принять христианство здесь? Уж слишком много опасностей в пути. Княгиня нервно расхаживала по спальному покою в волнении то прижимала руки к груди, то опускала их долу или убирала за спину. Они мешали ей. Нет, так не гоже изводить себя. Сесть надо! Ольга тут же уселась в кресло подобное трону. У конунгов на Заходе такие же. Да, так намного удобнее.
Сразу явилась Гостья.
«Что же ты скажешь сыну, когда придётся сообщить об отъезде? А сделать это необходимо».
Да, несомненно. Ольга решила: если она сможет хоть как-то пояснить свою поездку в Царьград, – она едет. А ежели в голову ничего не придёт, крестится в Киеве. Может, так действительно будет лучше. Глядя на обряд правительницы, ещё больше людей приобщатся к истинной вере. И опять сомнения потрясли её чело, изводя своими доводами.
«Ой, смотри, княгиня, как бы это киевское крещение боком тебе не вышло. Как взвоют капищные деды, да возмутят языческое большинство города, а те ринутся на церкви да молельни, а после – на христианский люд да зачнут избивать его, – море крови будет на Киеве. Не гоже так, Ольга, не гоже!»
– Сама знаю, что нельзя. Надо в Византий ехать, только там должно государям крещенье принимать, там и помощь истинная последует.
Сидя, Ольга повернулась на другой бок, но ничего в голову не шло. Уже отчаяние приготовилось бить в колокола и призвать на помощь всю силу человеческого разума.
– Ну что же я за баба такая безмозглая? Впору хоть зареветь осталось. Был бы муж, тот наверняка придумал что-либо, но он почил в бозе. Воевать был здоров, девок охаживать да докончальные грамоты57 с греками писать.
Княгиня будто блиставицу узрела, вскрикнув от волненья. А ведь нашла что искала! Сенная девка услышала крик из спальни госпожи, прибежала и уставилась испуганными глазами на возбуждённое лицо княгини.
– Скажи-ка там кому-нито58, милая, чтобы вызвали ко мне бояр Вышату да Седеслава и пусть пригласят сына моего.
Почти на час совсем отрешилась от мыслей, находясь в какой-то полудрёме. Это было нужно, силы вернулись. Нагнувшись, взяла со столика зерцало. Отражение не безобразное: морщины усталости и возраста избороздили лицо, под очами тени бессонных ночей.
Вышата первым появился в горнице, внимательно присматриваясь к повелительнице. Можно ли войти, а вдруг пока не стоит? Сзади подходили Святослав, Асмуд и Седеслав. Боярин осторожно кашлянул, возвращая княгиню к срочным делам. Святослав бесцеремонно отодвинул стеснявшихся бояр, вторгся в пределы матери и уселся напротив входа. Рядом встал Асмуд.
– Проходите, уважаемые, – пригласила Ольга, села и сама, заняв наиболее выгодное положение: она находилась в центре, удобном для обзора и слушания. Княгиня понимала, что не новость сообщает, но известие, удивления достойное.
– Хочу в Царьград отбыть по делам государственным. Так боярству и доложите. Кое-кто уже осведомлен. Седеславу даны указания по провианту и портам. Боярину Тугару – по охранной дружине и посольским делам. Весьма разумен сей слуга, в бытность не раз помогал мужу в становлении государства нашего.
– Ежели все вразумлены сообщением моим, более не задерживаю никого. Мне надобно ещё обдумать кое-что. Кстати, Седеслав, как выполняются указания?
Боярин склонился, а после уж и ответствовал:
– Всё идёт своим чередом, госпожа. Вскорости можно будет отплыть. Тугар молвил, будто дружина почти набрана.
Приглашённые, тихо переговариваясь, покинули покои княгини. Святослав так и не произнёс ни слова, не двигаясь с места. И взгляд его отрешённый был устремлён в неведомую точку. Ольга собралась куда-то уходить, но сын задержал мать словом:
– Так зачем, а вернее, по каким это делам собралась матушка моя в Ромейскую державу?
Ольга выдержала натиск взглядом недоверия. Для неё яснее ясного его подозрительность.
– Не могу я верить тебе последнее время. Раньше отец сдерживал твою двоякую натуру, а ныне несть его, некому более, мне недосуг, сама знаешь, своих дел по горло.
Святослав провёл ладонью по шее, пристально вглядевшись в лицо матери, но там была тьма египетская.
– Ведаешь, верно, о договоре, подписанном в прошлое время с ромеями, а ведь ему предшествовала долгая война, которая началась с похода 941 года. Дорогую цену заплатили наши люди за этот договор. А ныне закрепить его надобно, явившись лично, – доложила Ольга.
– Но зачем же ежегодно подверждать каждую докончальную грамоту? Несть стойкости в слове, не следует и обязательства вершить.
– Разумно, – парировала княгиня смело. – Но не забывай и то, что подписан документ был одним правителем на Руси, а теперь его нет.
Ольга видела, как смутился её сын, поэтому продолжала:
– А посему надо мне туда, чтоб не повадно было ромеям коварным и далее зариться на наши исконные земли, чтобы не растаскивали они Русь – матушку по кусочкам да не делили её промеж хазар да печенегов. Ведь всем ведомо, что последние у них давно на посылках. И с их помощью вершатся тёмные дела. Ромеи непременно используют смену власти в своих охальных интересах, чтобы порушить докончальную грамоту 943 года, да и забудут намеренно про даньство своё к Киеву.
– Напомнить потребно! – указующе поднял перст Святослав.
Он понял, что сегодня – проиграл. Пересилить доводы матери ему нынче оказалось не по силам. Всё продумано на совесть и весьма мудро, не подступишься – ни трещинки, ни задоринки. Жаль!
Ушёл и сын, и он повержен. Ольга была готова, словно девка – простушка, прыгать от обуявшей её радости. С кем бы поделиться ею? Вызвать ли срочно Григория да перед ним похвастать? Он на похвальбы не щедрый и не жалеючи выдаст всю правду. Что глупо, то – как малое дитя.
Однако вызывать не стала, но утром следующего дня явилась к нему сама. Сразу рассказала о своих планах и том, как сумела объяснить Святославу свой отъезд.
– Зело лепо, – иногда с лёгким восхищением вставлял монах.
Поведала о допросе сына и его поражении.
– Теперь тебе, государыня, надо самым тщательным образом подготовиться к встрече с императором. Человек он простой и неграмотный, но может воспользоваться услугами более рассудительных. Вот тебе свиток, – Григорий подал туго скрученный кусок пергамена. – Сам составил, что ещё не забыл. Здесь законы Ромейской державы, церковные каноны; всё по разделам и параграфам. Что будет не понятно, приходи, вместе обсудим.
Ольга чувствовала твёрдую мужскую силу, которая исходила от этого грека, и застенчиво улыбалась, покорно принимая наставления монаха, но не только как духовного пастыря, – скорее молодого мужчины.
– Меня-то возьмёшь с собой, может, пригожусь, да и истосковалась душа по земле Ромейской?
– Спрашиваешь, – вспыхнула княгиня, и тут же добавила, озорно сверкнув очами: – А вдруг не понадобишься, сам ведь говорил, будто языком и номоканоном овладела, а на достальное своего ума хватит.
Ольга засмеялась, высвечивая ещё крепкие белые зубы, её ласковая улыбка вводила грека в приятное смущение.
– Если уж здесь приходится к тебе ходить за советом, то там и подавно, как без рук.
Вокша и раньше бывал у причала, где постоянно теснились струги, лодьи да корабли не только со всей Руси, но и других земель. Из Киева торная дорога шла на север, в холодные варяжские земли, и в греки, на юг, к морям Хвалынскому и Понту Эвксинскому, как величали Чёрное море ромеи. Приятно было посмотреть на словоохотливых и живых южан, которые постоянно жестикулировали, активно размахивая руками, и на спокойных флегматичных северян, более похожих на увалистых медведей, нежели на людей. Из-под него хоть кафтан тяни, он и ухом не поведёт.
– Свеи идут! – прозвучал в толпе чей-то голос.
Шли светловолосые голубоглазые гости Скандинавии, глядевшие, скорее, с интересом, нежели с завистью или недоброжелательством. Их ярко-красные лодьи, украшенные в верхней части борта золотистым орнаментом, были плотно закрыты шатровидными щитами.
Сейчас юноша не мог не посмотреть на приготовления к отплытию посольского поезда. Почти ежедневно, как выдавалась свободная минута, он приходил на обрывистый берег Славутича (Днепра). А сегодня он встретил там Пешка, который со скрытой завистью и упоением взирал на причаленные лодьи да струги и на сновавших подле них многочисленных людей.
– Любо смотреть-то? – с сочувствием спросил Вокша друга.
– Вот нам бы туда, с ними, – с затаённой дрожью в голосе произнёс Пешок и смахнул набежавшую слезу.
– А что? – с лёгкой гордостью начал Вокша. – И я бы поехал, хотя греческий знаю недостаточно хорошо.
– А вот сие похвально, – нравоучительно сорвалось у Пешка. – Не гоже, когда о малом кричат, будто оно большое. А латынский ещё не начал с Веденеем? Он ведь многое охочь с тобою объять. Торопится, будто завтра в домовину.
Веденей не раз говаривал знакомцам разным о редкой способности Вокши к познаванию. Ведомо это было и Пешку, он явно ревновал старика к другу, хотя делалось это с хорошей стороны.
– Веденей мне заменил отца и мать.
– А я что? – сконфуженно смутился Пешок и понял, что хватил с завистью через край. – Пусть обучает. Если хочешь усиленно заниматься латынским и особенно греческим, тебе может помочь Григорий, я поговорю с ним.
– А кто это? Я уже где-то слышал такое имя.
– Он жил в церкви Святой Софии, а недавно перебрался в княжеские хоромы и является доверенным лицом княгини Ольги. Он год назад приехал из Византии. Зело мудрый мних, готовит меня в послушники, скоро допустит к литургии. А пока я изучаю номоканон и помогаю келарю.
Это Пешок произнёс весьма отчётливо, словно старался, чтобы слышавший запомнил сказанное. Подросток конечно гордился таким положением, но тщательно скрывал его, старался как мог, не выглядеть хвастуном, однако оно само собой выпирало из него. Вокша это понимал, но не подавал вида, вспомнив одну встречу.
– Благословен, Господь!
– Благословен во веки веков. Куда направляете стопы, святые отцы? – приветно осведомился Веденей.
Один из монахов ответствовал, что возвращаются из Иерусалима домой, но наполовину глухой старик не расслышал.
– Вы идёте на Полночь, а Иерусалим лежит на Полдень.
– В Новгород поспешаем, дедушка! – склонился монах над ухом Веденея. – Почти год дома не были. Всего довелось увидеть.
– А в Царьграде бывали? – Веденей подставил ладонь к уху.
– Бывали и там.
Огонь костра взметнулся выше и блеснул искрами.
Вокша задремал и прослушал далее сказанное, но уловил лишь часть произнесённого.
– …много сокровищ и богатств у ромеев…
– Не одна надежда корысти могла привлекать нашу Русь в Константинополь, но также и любопытство и стремление посмотреть на чудеса образованного мира; сколько дивных рассказов приносили к своим очагам бывальцы в Византии!
Долго ещё витали в вышине, будто нимбы над монахами, их повествования и истории. И пусть они в какой-то мере были не столь правдивыми и, возможно, даже сказочными. Пусть они преувеличивали что-то из увиденного, а ещё больше – из услышанного. Но они были проникнуты стремлением привнести в жизнь простого человека дополнительную новость и разнообразие.
Лишь когда заря пересилила пламя костра, а рука устала подкладывать ветви в огонь и бессильно упала на колени, смолкли разговоры: спали монахи.
Надолго запомнилось Вокше это нечаянное свидание и подумалось тогда:
«Надо же, куда люди ходят. Неужели существуют такие далёкие страны? Вот бы побывать в них, глянуть хоть единым глазком на людей, что проживают там и далее в диковинных краях. Может статься, и сестрёнку встречу в державе Ромейской, если она жива ещё».
Вокша осведомился у Веденея: бывал ли он у греков? Старик сразу не ответил, он громко сопел, крепко сжав губы, и о чём-то натужно думал. Юноша снова спросил, настойчиво повторив требование:
– Ведь был же, небось, откуда тогда язык их ведаешь?
– Да был я там, был, но только пленником, рабом ихним. Там и веру греческую принял, чтобы не сдохнуть с голоду, от непосильной работы, издевательств христиан и побоев. Да вот, спасибо купцу одному, доброжелателю, выкупил он нескольких славян, среди оных и я обретался.