Два знатных ромея не спеша двигались по главной улице Месе (средняя) в сторону площади Константина. Приятели, а ими они, несомненно и были, негромко беседовали на довольно пространные темы, порой даже отчаянно жестикулировали.
– Нет, уважаемый Сократ, забавы Эроса мне уже претят.
– Но ты же совсем недавно привёз с рынка несколько довольно привлекательных рабынь. А та славянка просто замечательна! А меня, клянусь Дионисом, порой неутомимый Эрос снова и снова влечёт в объятия своих весёлых подруг.
Мужчины незаметно для себя подошли к портикам, среди которых высилась большая статуя. Это была знаменитая на весь эллинский мир Афродита Урания. Левой рукой богиня протягивала пышную розу – символ женской сущности, цветок Афродиты и любви. Сильное тело, облитое складками пеплоса замерло в спокойном экстазе. Одеяние, необычно раскрытое по древнему азиатскому обычаю, обнажало груди, высокие, сближенные и широкие, словно винные кратеры.
– Превыше всего в жизни мы, эллины, считаем совершенство человека, гармонию его развития, физического и духовного, каллогатию, как мы говорим, – окинув взглядом статую, произнёс Анатолик. – Мне нравятся изображения женщин, но более того – они сами.
– Не в женщинах, а в божественно – безумном стремлении ко всему недостижимо далёкому твоё сердце. Ничего нет в мире неуловимее женской красоты, – философски заметил Харитон.
– Морфэ тэлитерэс гоэтис! О чарующие, обворожительные женские формы!
– Это в тебе бушует пламя страсти истинного автохтона59, уважаемый Сократ. И я горжусь, считая тебя человеком высокоинтеллектуальным, а себя – твоим гетайросом – настоящим другом, – признался Харитон Диосфор.
– Да, мои предки – выходцы из Фессалии, попали сюда в конном отряде, служили Александру Великому. Позднее один из них стал лохагосом60 у сподвижника Птолемея61. Наша горячая кровь успокаивалась лишь после безудержных соитий со служительницами Афродиты. Эти покорительницы мужчин умели, подобно беспощадной соколихе Кирке (Цирцее), ставить их на колени. Не то сейчас местные порнодионки62. Но довольно об этом.
– Всё было в доброй старой Элладе. Теперь же от этого блеска и полноты осталась лишь опустевшая амфора, – сокрушённо качнул головой Диосфор. – Ты был на последнем симпосионе63?
– Нет! – категорично возмутился Сократ. – Я не желаю присутствовать на сборищах этой, так называемой, столичной аристократии.
– Да, я знаю. Ты имеешь ввиду потомков торгашей и ремесленников? Эти стратиоты и императорские фавориты выделились из слуг и рабов?
– Несомненно. Не стало прежней замкнутой родовитой знати. Помнишь Дисиния? В молодости он зарабатывал свой хлеб тем, что ставил клистиры в больницах, – презрительно излил Анатолик.
– Но и назначать в патриархи своих шестнадцатилетних сыновей, которые увлекались конюшней и кормили своих лошадей фисташками и изюмом, в высшей степени безнравственно. Уж поверь, уважаемый. Кстати, посыльный от магистра передал его просьбу быть сегодня у логофета дрома64. Тот назначил явиться во дворец по весьма неотложному делу.
– Моё присутствие, думаю, не столь обязательно, – брезгливо промолвил Сократ Анатолик и снова качнул головой.
Приятели ещё некоторое время шли вместе, но вот Харитон сел в свой паланкин и двинулся в сторону Харисийских ворот. К северу от них лежал район Влахерн, где было выстроено множество храмов, и высился императорский дворец, который главенствовал над всеми строениями. Диосфор, не торопясь, поднимался по мраморным ступеням, обдумывая, зачем он мог понадобиться вершителю внешней политики страны.
– Повелитель ждёт тебя, Харитон Диосфор.
Чиновник вошёл в зал, где руководитель ведомства что-то диктовал нотарию, который старательно работал стилосом65. Харитон некоторое время стоял в стороне и слушал. Из сего он понял, что речь шла о венгерских послах, нарушивших этикет. За совершение такого преступления их надлежало отправить в тюрьму. Логофет решил обойти закон ради какого-то тайного действа в пользу политики ромеев, девизом которых являлось древнее изречение римлян: «Divide et impera».
Византийцы весьма успешно пользовались людскими пороками и слабостями, а тогда – разделяли и властвовали. Важным фактором ромейской дипломатии служило стравливание одних соседей с другими. Императорская казна тратила огромные средства для подкупа печенегов, побуждая их грабить болгарские земли. И для подкупа венгров, которых уговаривали или принуждали нападать на печенегов. Вот и теперь, в обмен на тюрьму, венгерские послы должны были указать вождям в очередной раз сдвинуть войсками со своих мест и пастбищ печенежские орды. А те, несомненно, снова нападут на Рось, будут грабить, разрушать и уводить людей в рабство, тем самым ослабляя эту мощную державу.
Наконец писец был отпущен. Властный взгляд коснулся фигуры вошедшего, ещё несколько секунд молчания, дабы усилить впечатление от величия власти. Несколько слов произнесено – вот и приветствие.
– Хорошо, что пришёл, Харитоний, привезли известие с Росси. Посольский поезд собирается в Константинополь во главе с княгиней.
– А как же Игорь?
– Пал жертвой жадности дружины своей на земле древлян.
Ничего на это не сказал Диосфор, лишь усмехнулся.
– Когда ожидается посольство?
– Примерно накануне дня Святой Троицы. Время для приготовления ещё есть. Смотри, я не потерплю пренебрежения в деле. Используй всё необходимое. Нужные средства получишь в казне, я распоряжусь.
Диосфор уже собрался уходить.
– Я знаю, Сократ Анатолик не счёл нужным явиться. Передай ему моё поручение тоже и скажи, что не следует ссориться с логофетом.
По словам старой рабыни – славянки, Малинку купили в служанки жене одного богатого и влиятельного сановника.
– Тяжело тебе будет, девонька, среди этих христопоклонников, не терпят они язычников, особенно с Руси.
– А как же ты, бабушка?
– Пришлось веру их принять, язык со временем узнала.
Малинка задумалась над правдивыми словами, в которых верховодила истина.
Не хотелось девушке и здесь жить, сгибаясь под свистящим бичом.
– Хоть и рабыня, но одной веры с ромеем, госпожа не позволит себе и другим над такой издеваться. Законы христианские запрещают это. А священники ежели узнают о притеснении христиан, с амвона проклянут.
Долго обдумывала Малинка такое предложение. Не могла она вот так сразу предать веру своих отцов и дедов: боялась кары Перуна, гнева Дажьбога, Фреи и Лады66.
Не однажды приходилось наблюдать за работой рабов, угнанных из разных мест. Видела она синеоких и светловолосых скандинавов и германцев, которые ещё оставались язычниками. Безжалостно избивали надсмотрщики слабых и больных, черноволосых и смуглых южан.
Было уже холодно, грязно и слякотно. Временами небо начинало сеять мелким затяжным дождём, который мог иногда превратиться в пушистые снежные хлопья. Но они долго не задерживались на земле: она их сразу превращала в полу – ледяные капли.
Сотни две рабов с огромным трудом перетаскивали брёвна с причала и складывали неподалёку. Один раб нёс тяжесть и споткнулся. Толстый комель придавил несчастного. Глаза навыкате, из рта красная пена и кровь. Подскочивший надсмотрщик жестоко избил упавшего до последнего его издыхания. Труп бросили в море. Малинка видела сжавшиеся ненавистью кулаки немых свидетелей бесчинства.
– Неужто всех так? – подняла глаза Малинка и задала незнакомцу непроизвольный вопрос.
– Нет, больше всего достаётся упорствующим язычникам. Христиан редко трогают, их кормят лучше, да и отношение к ним не то.
– А ты, кто же будешь? – спросила вполголоса рослого русича.
– Из дреговичей мы, под Туровым жил, Велеса почитали.
– Из западных северян есть жители?
– Саксы и тюринги, лютичи и поморяне, пруссы да жемайты, также ильменские словене. Много разных мучеников, попали, бедолаги, по судьбинушке своей горькой.
Надсмотрщик увидел постороннюю, которая отвлекала рабов от работы, щёлкнул бичом и прогнал девчонку. Малинка прибежала к старухе со слезами на глазах и рассказала об увиденном в порту.
– Сколько несчастья шагает в лохмотьях, а беда и злоба плёткой погоняют. Не в том худо, что несправедливость с горем купно ходят, а в том, что человек обратился ко злу и беду направляет на свершение дел неправедных.
– Боюсь я, бабушка, как станут и меня по спине охаживать за какую-нито малую провинность, за что христиан прощают, а язычников могут и порешить в одночасье. Ведь не стерплю позора и обиды. Либо обидчикам своим какие-либо тесноты учиню, либо на себя руки наложу.