В тот вечер, когда Мелоди возвратилась из Бродстерса в Лондон, вместо ужина с Беном она решила отправиться с сыном в паб. Они завернули в «Кросс Кийз» – ближайшее к их дому, тесное и достаточно аляповатое заведение, где интерьер едва не ломился от суровых украшений эпохи королевы Виктории и где повсюду свисали корзинки с петуньями. Эд заказал себе пинту «Стеллы», а Мелоди взяла пинту шенди[6]. Вдвоем они устроились снаружи, присев на небольшую лавочку, что низким козырьком огибала дерево на мощеной площадке возле паба. Вокруг едва не пять десятков «белых воротничков» шумно расслаблялись после рабочего дня.
– Так что же с тобой все-таки происходит? – поинтересовался Эд, поставив кружку рядом с собой.
– Ты о чем?
– О тебе. Что с тобой такое?
– Да ничего.
– Да брось, мам, я же не дурачок. С тех пор как ты познакомилась с тем мужиком, тебя как подменили. С тобою все в порядке?
– Ну, да, разумеется.
– Значит, проблема в нем? Он хорошо с тобой обходится?
– Бен? – даже рассмеялась Мелоди, попытавшись нарисовать в воображении, как этот большой, вежливый и слащавый Бен делает нечто более дерзкое и оскорбительное, нежели придержать перед ней дверь. – Господи, Эд, ты бы его только видел! Он же просто… Он такой душка, ну, прямо истинный джентльмен!
– Почему тогда ты ведешь себя так странно?
– В каком смысле странно?
– Не знаю… Стала какой-то скрытной, вся в себе. И с чего ты вдруг бросила курить?
Мелоди пожала плечами:
– Ну, наверное, просто пришло время.
Эд нахмурился, глядя на нее, и Мелоди едва удержалась, чтобы не обхватить его руками за шею и не прижать к себе покрепче – своего мальчика, свое единственное дитя, настолько встревоженного и настолько не представляющего, что же сейчас происходит в ее жизни.
– Не стоит обо мне так волноваться, – сказала она. – Может, я в чем-то и меняюсь. Может, дело в том, что ты становишься взрослым и от этого я чувствую себя как-то не так… не в своей колее, что ли. Знаешь, мы с тобой так долго жили своим тесным мирком – только ты да я, – и я даже не думала ни о чем другом. А теперь я начинаю представлять более широкую картину жизни, начинаю думать о том, что будет дальше…
– Ну, я пока что никуда не собираюсь, – улыбнулся Эд, взяв в руку кружку.
– Нет, я знаю, что не собираешься. Не в физическом смысле. Но, видишь ли, эмоционально ты с каждым днем нуждаешься во мне все меньше. И ведь даже взять мою работу! Я устроилась туда, только чтобы быть поближе к тебе, и чтобы проводить с тобой все выходные и каникулы. А теперь мне больше нет нужды работать школьной буфетчицей. Я могу пойти куда угодно. Теперь я свободна, понимаешь? И меня это на самом деле очень пугает.
– Бог ты мой, мама, не надо ничего бояться! Что тебя так пугает-то? Я все так же буду с тобой рядом. И ты вообще такая замечательная, ты столько всего умеешь делать.
– Да ну! Что, например?
– Не знаю… Учить детей, к примеру. Из тебя вышел бы классный учитель. Без тебя я бы ни в жизнь не сдал экзамены на аттестат, и отличные отметки мне бы даже не светили… Или ты могла бы выйти замуж, родить еще детей…
– Что-что?!
– А что, я серьезно. Почему нет? Ты же такая молодая. Тебе обязательно надо завести еще детей. Ты же лучшая мама на свете! Почему ты не хочешь? Ну, как Стейси?
Мелоди криво усмехнулась.
– Нет, – положила она ладонь на колено сына. – Нет, одного мне вполне достаточно.
– А что этот твой Бен? У него же еще нет детей? Неужели он не хочет?
– Вот уж не знаю, – снова усмехнулась Мелоди. – Может, и хочет.
– Так, может… это… вы с ним…
Она медленно покачала головой:
– Нет, никаких «мы с ним».
– Что, уже все кончено?
– Нет, не кончено, но, по сути, еще даже не начиналось.
– Тогда почему нет?
– Не знаю. Я просто сейчас не могу о нем думать.
– Именно о нем – или вообще о том, чтобы в твоей жизни появился мужчина?
Мелоди помолчала, с удивлением глядя на своего сына. Какой проницательный вопрос! На мгновение она даже изумилась: неужто ей и впрямь удалось вырастить достойного парня?
– Видишь ли, Эд, – неуверенно заговорила она, – сейчас в моей жизни кое-что происходит, и Бен тут совсем ни при чем. Это связано с тем… – Она запнулась, поняв, что сама еще не знает достаточно, чтобы поделиться этим с Эдом, что ей хотелось бы выдать ему намного больше: больше каких-то абсолютных понятий, больше конкретных фактов, больше категорических оценок. Что это ее материнская обязанность – представлять ему мир в наиболее четком изображении и в самых ярких красках, защищая его от непредсказуемости и неопределенности бытия. Она вдохнула поглубже, пытаясь подобрать верные слова. – Это связано с моим детством и с тем, что произошло на шоу Джулиуса Сардо.
Эд с сомнением поморщился.
– С того момента, как я в тот вечер отключилась, – вздохнув, стала объяснять она, – я стала припоминать разные вещи.
– Какие, например?
– Ну, даже не знаю, как объяснить… Это скорее даже какие-то разрозненные обрывки прошлого, нежели обычные воспоминания. Но все они, знаешь, связаны с той моей жизнью, которой я не помню, – с тем, что было до пожара. Я пока что не смогла в них толком вникнуть, но точно знаю теперь одно: когда-то я жила в Бродстерсе. И сегодня я туда поехала. И нашла тот дом, и узнала кое-что еще.
– Да ну? Ты имеешь в виду тот дом, где ты жила со своими мамой и папой?
– Да. То есть нет… Я не знаю. Я только знаю, что когда-то там был сквот, и я вспомнила человека по имени Кен. И у него был мотоцикл. А еще там была женщина по имени Джейн, и, как мне кажется…
Мелоди хотела было сказать: «…кажется, я называла ее мамой», но умолкла, не в силах пока что принять для себя полный смысл этой всплывшей в памяти детали.
– То есть я даже узнала в том доме такие мелкие детали, как сучок на половице. Это вовсе не игра воображения. Это, скорее, как… как будто я жила другой жизнью.
– В смысле, что тебя усыновили или что-то типа того?
У Мелоди перехватило дыхание. Подобная возможность уже возникала в самых темных, непроглядных глубинах ее долгих ночных размышлений, однако она сочла, что это слишком уж надуманно и притянуто за уши – даже притом что это и могло придать какой-то бледный контур ее детским воспоминаниям.
– Нет, – тихо ответила она, – это вряд ли. Но, возможно, меня по каким-то причинам отправляли на некоторое время пожить туда, на побережье…
– Вот черт… – Эд поставил кружку и беспокойно глянул на мать. – А ты не думаешь, что… ну, знаешь, как бывает в разных книжках, что тот дядька… ну, знаешь… всякая мерзость, что может случиться с маленькими детьми…
– Ты хочешь сказать, надругался?
– Ну, в общем, да… – Он зябко повел плечами. – Как это называется, когда дети забывают то скверное, что с ними случилось, а впоследствии оказываются у психолога или психиатра, и все вдруг выплывает наружу, и их папочки попадают за решетку, будучи уже седыми стариками?
– Регрессия?
– Ну да. Потому что получается, что этот Сардо типа запустил тебе память. Он заставил тебя считать, что тебе пять лет. И может быть, именно в пятилетнем возрасте с тобой и случилось нечто ужасно скверное, и ты подсознательно заперла в себе воспоминания о тех годах, а теперь все это возвращается. В смысле, серьезно… Я понимаю, что это очень неприятно, но, может быть, твой отец…
– Нет! – воскликнула Мелоди едва ли не со смехом. – Этого никак не может быть!
– Ну, это ты так считаешь. Но эти любители поиметь детишек всегда выглядят добрыми милыми дяденьками. Откуда тебе знать? Если твоя память была нарушена – как ты можешь это знать?
– Просто знаю, – ответила Мелоди.
– К тому же, если это было так, – продолжал Эд, – это могло бы многое объяснить.
– Что «многое»?
– Ну то, что тебя не тянет к мужчинам…
– Нет, это не так…
– Так – именно не тянет. А еще это могло бы объяснить, откуда у тебя такая враждебность к своим старикам.
– Ты сам знаешь, почему я не в ладах с родителями.
– Ну да, теперь я понимаю, почему ты говоришь, будто не в ладах с родителями!
– Господи, Эд, прекрати сейчас же, хватит! Мой отец никогда не обращался со мной плохо. Ясно?
– Тогда как получилось, что ты жила в том сквоте в Бродстерсе с каким-то мужиком по имени Кен?
Мелоди вздохнула и опустила голову на грудь.
– Я не знаю, – произнесла она и подняла взгляд на сына. – Правда, не знаю.
– А что там было? Типа коммуны какой-то, что ли?
Она неопределенно пожала плечами.
– Мне действительно этого не припомнить. Я лишь помню человека, которого звали Кен. И у него была, – Мелоди зажмурила веки, – татуировка на руке. С каким-то символом. И от него пахло… – Она понюхала воздух. – Табаком из самокрутки. И помню его волосы. Они у него были длинные, но выбритые с обеих сторон, над ушами. Точно могиканин-переросток.
– Хм-м, звучит точно интригующе, – молвил Эд. – А может, тебе тогда стоит им позвонить?
– Кому? Маме с папой?
– Ну да. Позвонить им и сказать: «Мамочка и папочка, а как вообще меня занесло в Бродстерс?» – произнес он это с той жеманной интонацией, какую всегда употреблял, говоря о своих бабушке с дедушкой, которых никогда не видел, воображая их гораздо более светскими и высокородными, нежели те были на самом деле.
– Я не могу им позвонить, – вздохнула Мелоди.
– Почему?
– Потому что, – снова вздохнула она, – если они лгали мне тогда, то, значит, солгут и снова. А мне необходимо узнать правду. И думаю, мне надо… – Она помолчала, подбирая нужные слова, – просто пустить все на самотек, чтобы прошлая жизнь вспоминалась кусочек за кусочком, складываясь потихоньку, точно пазл. Мне кажется, если бы я вдруг узнала все разом, в одно мгновение, меня бы…
– Взорвало?
– Да, или прорвало наружу, или уничтожило внутри. Или и то и другое сразу… Так что, по-твоему, мне следует предпринять дальше? – тихо спросила она.
– Опять поехать в Бродстерс, – уверенно ответил Эд. – Отправиться туда и посмотреть, что еще ты сможешь вспомнить.