Ребекка
Пятница, 14 ноября 2014 года
Ребекка Уотерхаус, стоя у окна своего домика в викторианском стиле, высматривала красный «Фиат» своей дочери, но тот все не появлялся. Она снова взглянула на часы на стене – вот уже в третий раз за пять минут.
Было почти десять утра. Джесси опаздывала на полчаса, но с тех пор, как они в прошлый раз виделись, прошло столько времени, что Ребекка уже и не знала, похоже ли это на ее дочь. Она тяжело вздохнула, стараясь успокоиться. С Джесси все в порядке. Они обязательно встретятся и, как выразилась вчера Джесси, «поболтают». В конце концов, Джесси сама позвонила ей и назначила встречу, не могла же она передумать? Скорее всего, эту французскую непунктуальность она унаследовала от отца.
Ребекка подошла к кухонному столу и налила себе большую чашку черного кофе. Глаза болели; она так и не смогла снова уснуть после того, как телефонный звонок дочери разбудил ее глубоко за полночь.
Когда на зазвеневшем вдруг телефоне высветилось «Джесси», ей показалось, что она все еще спит. Схватив телефон, она спросила, мгновенно погружаясь в панику:
– Джесси? Ты в порядке?
– Да, все хорошо. – В голосе дочери она услышала нотки раздражения. С другой стороны, с тех пор как они в последний раз общались, прошло так много времени. – Прости, я тебя разбудила? Я перезвоню, – добавила Джесси.
– Нет, что ты! Нет-нет, все хорошо. Я просто задремала, я не спала. Так рада тебя слышать. – Ребекка знала, что голос ее звучал неуверенно и даже несколько жалко, но так было всегда, когда она говорила со своей тридцатидевятилетней дочерью.
Тогда она, разбуженная посреди ночи, села в кровати и стала нащупывать переключатель, и вдруг ее взгляд упал на пустующую рядом постель. Внезапно Ребекка ощутила острую горечь утраты. Будь муж здесь, он бы только перевернулся на другой бок и продолжил мирно сопеть, но одно его присутствие уже бы успокоило ее. Прошло уже почти десять лет.
Воцарилось неловкое молчание. Ребекка боялась спугнуть Джесси, словно та была малиновкой, подлетевшей к открытому окну и севшей на подоконник.
– Знаю, прошло уже довольно много времени, но у меня не было возможности сказать тебе, как жаль мне было услышать о Лиз. Я часто думаю о том, насколько тебе ее, должно быть, не хватает, – сказала наконец Ребекка. Она знала, как сильно ударила по ее дочери смерть Лиз от рака, и надеялась, что ее слова не покажутся неискренними. – Надеюсь, моя открытка пришла вовремя?
– Да, спасибо, – ответила Джесси, ни слова больше не добавив о том, какую скорбь ей пришлось испытать. С тех пор как Лиз, воспитывавшей ее почти с самого рождения, диагностировали рак груди, Джесси практически прервала общение с Ребеккой, с которой они и так не ладили. После смерти Лиз молчание продолжалось еще два года. Ребекка догадывалась, что Джесси не хотела оскорблять память приемной матери.
Ребекка мысленно вернулась в тот день, когда она в последний раз видела Лиз, почти десять лет назад. Примерно тогда умер Джон, отец ее младшей дочери.
Они встретились – Джесси, ее биологическая и приемная мать – в кафе в Брайтоне. Место для встречи предложила Лиз, до него было удобно добираться всем, – но Ребекка отправилась бы и на край света, лишь бы провести хоть немного времени с дочерью. Атмосфера была напряженной. Вокруг них гремели тарелки и звенели ножи и вилки, а Лиз читала Ребекке лекцию о гомеопатии и о том, как черпать силы из своей менопаузы, позвякивая о стол своими огромными браслетами.
Та встреча знаменовала начало конца тех хрупких отношений, которые все старалась выстроить Ребекка между собой и Джесси. Горюя по мужу, впадая в отчаяние из-за того, что на столь редких и ценных встречах с дочерью обязательно присутствует Лиз, Ребекка позвонила ей и спросила, не настало ли время той отступить и дать их с дочерью отношениям шанс.
Но Лиз сразу же вскипела от ярости.
– Ребекка, ты и представить себе не можешь, насколько болезненны для Джесси эти встречи! – бросила она.
– Что ж, я бы знала – и я правда хочу знать! – если бы только ты дала мне шанс поговорить с ней.
– Я тут вообще ни при чем. Сегодня мне пришлось уговаривать ее на нашу встречу – не будь меня там, она бы даже из собственной комнаты не вышла. – Лиз говорила так, как будто Джесси было двенадцать, а не двадцать восемь. – Но если ты этого хочешь, что ж, так и быть. Начиная с сегодня, я больше вообще не буду вмешиваться в ваши отношения. Посмотрим, как вы без меня справитесь! Ты могла бы хоть раз сказать мне спасибо, учитывая, как много я сделала для твоей дочери.
Шло время, а письма и телефонные звонки Ребекки по большей части оставались без ответа. Предсказание Лиз о том, что без ее вмешательства отношения Ребекки и Джесси перестанут существовать, оказалось – к счастью для самой Лиз – верным.
Слыша только молчание в трубке, Ребекка попробовала еще раз:
– Как ты поживаешь, Джесси?
– Я в порядке, – ответила та после долгого молчания. – На самом деле… я беременна.
От этих неожиданных слов у Ребекки перехватило дыхание. Она чувствовала, что вот-вот заплачет от непреодолимой тоски. Как до этого дошло? Это был самый значимый момент в жизни ее дочери, а она, должно быть, узнала обо всем последняя. Ребекка вытерла слезы, которые все-таки хлынули из ее глаз, и сглотнула, судорожно пытаясь подобрать нужные слова.
– Это просто чудесно! Какой срок?
– Тридцать шесть недель, так что осталось совсем немного.
Голос Джесси прозвучал так буднично, по-взрослому. У нее должен был появиться малыш, но поддержка матери, как всегда, была ей не нужна.
Почему Харви ничего не сказал? У Джесси, ее старшей дочери, через месяц родится ребенок, ее внук!
– Не сердись на папу. Я сказала ему, что сама хочу тебе обо всем рассказать, – добавила Джесси, словно читая ее мысли.
Ребекка прокашлялась, пытаясь собраться с духом.
– Я не сержусь, я на седьмом небе от счастья. Я так рада за тебя! Для меня так важно, что ты позвонила.
С тех пор как умер Джон, их некогда счастливая семья становилась все более разобщенной. Айрис и Джеймс разошлись, а из-за того, как сильно Айрис хотела ребенка, отсутствие Джесси в их жизни казалось все ощутимее. Ребекке хотелось верить, что с появлением этого малыша все изменится.
– Спасибо, мам.
Ребекка позволила себе улыбнуться, стараясь насладиться тем, что только что произошло. Уже десять лет она не слышала от Джесси этих двух слов: «Спасибо, мам». Ребекка боялась, что все это на самом деле сон и она вот-вот проснется.
– Я могу что-то для тебя сделать? Я с радостью тебе помогу, с чем угодно, если ты захочешь, конечно.
Ребекка пыталась не слишком навязываться. Шаг за шагом, постепенно; только не спугнуть.
– На самом деле ты могла бы помочь, – сказала наконец Джесси.
– Всё что хочешь.
Ребекка уловила нотки беспокойства в голосе дочери и поняла, что Джесси хотела побеседовать о том, о чем сама она говорить не хотела. Волоски на ее шее встали дыбом.
– Я довольно сильно переживаю из-за всего этого. В смысле из-за беременности, – Джесси сделала паузу. – А папа сказал, что ты была такой же, когда ждала меня. Я никогда с тобой ни о чем таком не говорила… Что с тобой случилось, когда я родилась, почему ты не справлялась. Думала, что если ты расскажешь, то это… поможет, что ли.
Ребекка закрыла глаза и попыталась собраться с мыслями. Папа сказал, что ты была такой же, когда ждала меня.
Сколько Харви успел ей рассказать? Был ли он с ней честен, говоря о том малодушии и страхе, которые она испытала, когда узнала, что забеременела, только-только пройдя аккредитацию врача? Поделился ли он с Джесси той жестокой правдой о том, как росло ее беспокойство, когда ей пришлось вернуться в больницу спустя всего шесть недель после рождения ребенка, и она должна была работать весь день, оставлять Джесси в больничных яслях с половины восьмого утра до шести вечера, спускаться вниз, чтобы покормить ее грудью, и дежурить по ночам, чтобы остаться в должности старшего судебного распорядителя? Доверил ли он ей свои воспоминания о психозе жены, который начался в первые же часы после появления Джесси на свет и превратил каждый ее день в чудовищный кошмар, от которого не было никакого спасения? Рассказал ли он их дочери о том, как по ночам Ребекка умоляла его не засыпать, настолько она боялась остаться наедине с полицейским, который появился на другом конце кровати вскоре после рождения Джесси и которого видела только она – детектива-инспектора Гиббса, человека, который допрашивал ее на протяжении четырех страшных часов в ночь, когда умерли ее родители и когда ей пришлось все время допроса сидеть в ночной рубашке, по-прежнему покрытой кровью ее матери?
Конечно же нет. Чертов святоша Харви нанес ответный удар. Почему он хотя бы не позвонил, чтобы предупредить ее? Ребекка не могла вспоминать ту ночь, просто не могла.
– Дорогая, ты рассказывала об этом своему врачу? – сказала она, пытаясь выторговать себе пару минут на размышления.
Джесси тут же затихла, и эта тишина не сулила ничего хорошего. Она могла слышать, как в мозгу ее маленькой девочки звучали слова: Ты меня дуришь, я тебе не нужна, пусть мной занимается кто-то другой, ты всегда этого хотела. Я тебе никогда не была нужна.
– Я же слышу, что ты не очень хочешь, – сказала Джесси. – Я понимаю. Не надо. Прости, что так поздно позвонила.
Вены Ребекки наполнились адреналином. Вот он – ее последний шанс восстановить хоть какое-то подобие отношений с дочерью. Если она его упустит, все будет кончено: она потеряет Джесси навсегда, а вместе с ней и свою внучку. И виноватой в этом будет лишь она сама.
– Нет, родная, – ответила она, пытаясь скрыть свое беспокойство. – Не в этом дело. Твоя просьба просто немного застала меня врасплох, а еще я хочу убедиться, что твой врач хорошо о тебе заботится. Конечно, я хочу тебе помочь. Я с радостью с тобой поговорю. Это было непростое время… Но у тебя есть полное право о нем знать. Знаю, тебе было непросто об этом меня попросить.
Ребекка вцепилась ногтями в колено, повторяя про себя: «Пожалуйста, не вешай трубку, пожалуйста, не надо». Наконец Джесси заговорила.
– Если ты не хочешь говорить об этом, то и не надо. Я хочу сказать, если мы не можем быть честны друг с другом.
Ребекка услышала в словах дочери нотки влияния Лиз. «Мы все должны быть честными, делиться своими чувствами». «Женщины должны поддерживать друг дружку». Она так и видела, как Лиз прижимает Джесси к своей широкой груди, воркуя: «Иди ко мне, малышка, ничего, поплачь, говорить о том, что ты чувствуешь, совершенно нормально, а в том, чтобы думать о себе, нет ничего эгоистичного. Если у тебя нет сил видеться с мамой, у тебя есть полное право этого не делать». И в то же время сама Лиз никогда не применяла всех этих честных принципов ни к себе, ни к настоящей причине, по которой она, бездетная, поощряла отстранение Джесси от Ребекки и держала последнюю на безопасном расстоянии и от приемной дочери, и от мужа. А Харви в то время, как и всегда, принимал сторону Лиз, выбирал самый легкий путь и даже не пытался встать на ее защиту.
– Я знаю, что твой нервный срыв отчасти был связан с тем, что случилось с твоими родителями, – продолжила Джесси, – и что это очень сильно на тебя повлияло. Мне просто никогда не хватало сил, чтобы спросить тебя об этом, но все это так долго накапливалось во мне, мне кажется, это больше не может продолжаться.
Нервный срыв? Ребекку передернуло от этих слов. Интересно, Харви или Лиз принадлежала эта версия произошедшего? Так или иначе, она по-прежнему не помогла Джесси разобраться, потому что ей было слишком больно вспоминать ту ночь. Почему именно ей было суждено преследовать ее на протяжении всей ее жизни?
– Думаю, ты совершенно права, – сказала Ребекка. – Главное, чтобы тебе это помогло. Может, ты как-нибудь зайдешь? Мы могли бы поболтать.
– Да, пожалуй. Завтра подойдет?
Завтра была пятница, первый выходной Ребекки за две недели, и она запланировала пообедать с подругой, а потом пойти в Национальную портретную галерею. Конечно, все это могло подождать.
– Завтра? Да, было бы здорово, – ответила она.
Они уточнили время встречи, и когда она закончила свой телефонный разговор с Джесси, Ребекка тут же подумала об Айрис, своей младшей дочери, которая была от Джона и родилась спустя пять лет после Джесси. С ней Ребекка была очень близка. У Айрис тоже не складывались какие-либо доверительные отношения с Джесси, как бы она этого ни хотела.
Ребекка хотела было позвонить своей младшей дочери и рассказать ей про звонок Джесси – и про ее ребенка, но тут она остановилась. Было бы эгоистично с ее стороны изливать душу Айрис, тем более что дело касалось беременности Джесси. У Айрис случилось столько страшных выкидышей, что ей непременно бы стало очень тяжело, узнай она, что ее мать скоро станет бабушкой.
Поэтому она и провела остаток ночи в одиночестве, достав кипу старых газетных вырезок с чердака и успев где-то занозить ладонь.
Прошлой ночью мужчина, страдавший от боевого военного невроза, убил жену и покончил с собой.
Сорокапятилетний Джейкоб Уотерхаус, лечившийся от психоза, в приступе гнева забил до смерти свою жену, сорокатрехлетнюю Гарриет Уотерхаус, и застрелился.
Жители Уиттеринг-Бэй, графство Сассекс, охарактеризовали мистера Уотерхауса как сдержанного и закрытого человека, очень редко появляющегося в деревне. «Сивью», их домик у моря, в котором произошли убийство и последующий суицид, стоит на отшибе и окнами выходит на бухту Уиттеринг. По словам местных жителей, поздно ночью они слышали вой полицейских сирен и видели, как тела увезли на скорой.
Их дочь, тринадцатилетняя Ребекка Уотерхаус, по всей видимости, находилась дома в момент этого страшного происшествия. Тем не менее, по имеющимся у нас сведениям, она не пострадала и теперь живет в семье, которая дружила с погибшими.
Ребекка скользила уставшим взглядом по строчкам, которые вызывали в ней все те же чувства, что и тогда, и каждая клеточка ее тела противилась мыслям о той ночи. Однако у нее не было выбора. Ради своей дочери ей нужно было сосредоточиться и вспомнить то, что она пыталась забыть на протяжении всей своей жизни.