Гарриет
День Победы, вторник, 8 мая 1945 года
Гарриет Уотерхаус села за свой сосновый туалетный столик рядом с маленьким окном, из которого пробивался сквозняк, на верхнем этаже дома ее работодательницы, и достала из пакета с сегодняшними покупками дневник. Он все еще был в коричневой обертке, и, когда Гарриет ее сорвала, бумага затрещала, как только что разведенный в камине огонь. Из свертка раздался запах почтамта, который отчетливо слышался в ее затхлой комнате.
На красивом кожаном переплете были выведены золотыми буквами слова «Дневник на пять лет», а сбоку находился плотно прилегающий медный замок. Гарриет почувствовала, что у нее захватывает дыхание.
Прежде ей никогда не хотелось покупать подобные вещи, и она не понимала, что заставило ее потратить всю месячную зарплату на что-то такое. В почтовое отделение она зашла лишь для того, чтобы уйти с людной улицы. Мужчины, женщины, дети – все были в крайней степени взволнованы новостью о том, что война наконец закончилась. Они как никогда хотели собираться вместе, объединенные общей радостью, и пели и кричали из каждого дверного проема и окна, с каждой крыши и фонарного столба. В очереди за продуктами в магазинчике Уилсона она простояла целый час, окруженная людьми, которых знала всю свою жизнь и которые то и дело посматривали на нее, ожидая от нее той же восторженной реакции.
– Даже не верится, – ответила она на расспросы знакомых о том, что она чувствует по поводу возвращения Джейкоба домой, и постаралась улыбнуться в ответ на их нахмуренные лица, ждущие большего. К счастью для нее, в тот момент кто-то подошел и увел их за собой в толпу празднующих.
Этот день начинался так же, как любой другой вторник. Она отнесла мисс Кларе и мисс Этель по чашечке чая в семь утра, разожгла камин в гостиной. После завтрака она заправила постели, прибралась в спальнях, вытерла пыль и почистила серебро к обеду. Было около трех часов дня, и она начала было собирать вещи для стирки, когда они позвали ее к себе. Гарриет с удивлением обнаружила, что в гостиной, где они сидели, воцарилась гробовая тишина: Уинстон Черчилль произносил речь по национальному радио.
На улице стали раздаваться звуки ликования и пение, а Гарриет замерла на месте, чувствуя, как у нее задрожали ноги и заколотилось сердце. Мисс Клара и мисс Этель рыдали, прижавшись друг к другу и сияя от счастья.
– Разве это не чудесно, Гарриет! – восклицала мисс Этель, и ее порозовевшие щеки блестели от слез. – Наши мальчики возвращаются домой.
Спрятавшись на кухне, она села на холодный каменный пол, закрыла глаза и попыталась вызвать в себе хоть какое-то чувство, связанное с возвращением к ней Джейкоба. В ее памяти возникал раз за разом только один образ из последнего дня, когда она видела его: прощание на вокзале, холщовая сумка, перекинутая через плечо, каштановые глаза, настороженно озирающиеся по сторонам, отсутствующая улыбка.
Они смотрели за тем, как другие пары целуются на прощание. Со слезами на глазах он повернулся к ней и сказал: «Я не справляюсь, родная. У меня нет сил». Его тогда отпустили домой, всего на неделю, но Гарриет была шокирована переменой в нем: на смену жизнерадостности пришли вспыльчивость и отсутствие аппетита. Он вздрагивал, когда она дотрагивалась до него, и почти не спал, проводя всю ночь за выпивкой, потому что слишком боялся заснуть из-за не оставлявших его в покое кошмаров. «Пожалуйста, спаси меня», – молил он ее прошлой ночью, со слезами на глазах засыпая в ее объятьях. Через несколько минут он со всей силы столкнул ее с кровати, потому что она перевернулась во сне и напугала его.
Вытирая слезы и поднимаясь, чтобы приготовить мисс Кларе и мисс Этель послеобеденный чай, она думала о письмах Джейкоба, аккуратно сложенных на ее туалетном столике. Несколько пачек писчей бумаги, письма, присланные за все эти годы. Каждое из них она старательно гладила и возвращала к жизни. Беспорядочные описания настоящего ада, буквы, выведенные его детским почерком на одолженной или украденной бумаге, вложенной в конверты разных форм и размеров. Читая их, Гарриет отчетливо представляла себе, как он пишет их при свече во временных лагерях. Замерший, напуганный, одинокий, он раздумывал над словами, потому что не хотел, чтобы она волновалась, – и все же необходимость поделиться пережитым брала над ним верх.
Первый день нашей высадки в Нормандии был тяжелым. Не успели мы сойти на берег, как нас тут же отправили в бой. Я ни за что не расскажу тебе о нем, потому что боюсь, что тебя будут преследовать те же образы, которые я никак не могу выкинуть из головы. Скажу только, что за весь день у меня не было времени ни попить, ни поесть. Мы прорвались через плацдарм и перешли сейчас в стремительное наступление. Не спал. Потерял все снаряжение и деньги. Глина и дождь – главные наши враги. Здесь разворачивается одна из труднейших битв этой войны, а во Франции союзники пытаются закрепиться на своих позициях. Чувствую, насколько ты далеко, и мне кажется, что часть меня осталась позади на том пляже.
С любовью,
Глина и дождь – главные наши враги. По ночам ей снилось его лицо, следы слез на грязных щеках. Она видела его раненым и продрогшим, и на лице его, в глазах и в волосах кровь смешивалась с глиной. От непрекращающихся обстрелов – она слышала о них от тех, кто вернулся домой, – кровь тонкими струйками шла из его ушей. С каждым письмом оставалось все меньше надежды на то, что он вернется с войны, сохранив хотя бы частичку присущих ему нежности и жизнерадостности.
Сегодня всего только двадцатый наш день в строю, но кажется, будто прошли годы. То, что произошло со мной и моим батальоном, многие сочтут невозможным. Идти в бой плечом к плечу со своими лучшими друзьями – худшая пытка. Скольких из них разорвало на части снарядами. Сколько их осталось лежать позади. Просто не верится, что все это происходит на самом деле. Высадиться глубоко на вражеской территории и попытаться удержать позицию, которую штурмуют и обстреливают со всех сторон, пока союзники не прорвут оборону противника, – я скорее бы покончил с собой, чем прошел через все это снова. Я часами полз под пулями, думая, что каждая секунда может стать для меня последней. Я не могу рассказать тебе о том, что еще я видел, никогда не смогу. Скажу лишь, что и подумать не мог, что человек способен причинить столько боли ближнему своему. Мне никогда не оправиться от того, что мне пришлось пережить.
Подав мисс Кларе и мисс Этель чай, она спросила у них разрешения сходить в город за продуктами, а затем поднялась в свою комнату, чтобы переодеться. Подойдя к туалетному столику, расчесала свои длинные волосы и с тяжелым сердцем посмотрела на призрака в отражении зеркала. Нанесла немного румян на свои бледные щеки, затем села в автобус до города, изобразив на лице улыбку. Все пассажиры говорили о том, что нужно ехать на поезде в Лондон, где на Трафальгарской площади и перед Букингемским дворцом собирались тысячи людей, желавших посмотреть, как король Георг, королева Елизавета и Уинстон Черчилль появятся на публике.
В автобусе было жарко и многолюдно, все пели и танцевали. То же было и на улице, когда Гарриет приехала в город и стала пробиваться сквозь толпу к входной двери почтового отделения. Оно казалось подходящим местом для того, чтобы спрятаться, – столько лет оно было спасательным тросом, соединявшим ее с Джейкобом. В первый день войны она отправила ему свое первое письмо, и вот теперь, в День Победы, она снова возвращалась на почту, пройдя полный круг. Гарриет потянула за ручку и чуть не споткнулась о порог; пока она закрывала за собой дверь, раздался нежный звон колокольчика. Оказавшись внутри, Гарриет с облегчением вздохнула.
Внутри было прохладно и безлюдно. Касса, из которой она отправляла все свои письма Джейкобу, находилась в дальнем углу. От пожилой женщины, которая здесь работала, всегда пахло лавандой, а все полки позади нее были заполнены конвертами и бандеролями, тетрадями и рулонами коричневой оберточной бумаги. Как и остальные, работница сегодня находилась в приподнятом настроении. Гарриет сделала глубокий вдох и, чтобы хоть на чем-то сосредоточиться, стала разглядывать стеклянную витрину рядом с кассой.
– Здравствуйте, Гарриет, как поживаете? Чем я могу вам помочь? – Ей тепло улыбнулась дама с седыми волосами, убранными в пучок, и обилием веснушек.
Гарриет почувствовала, как ее бросило в дрожь от этого вопроса. Когда она снова посмотрела на витрину, ее внимание привлек толстый, похожий на кирпич дневник.
– Могу ли я взглянуть на дневник, пожалуйста? – спросила она.
Женщина достала его с витрины и положила на прилавок.
– Ищете подарок для Джейкоба в честь его возвращения домой?
Гарриет протянула руку, коснулась кожаной обложки и стала перелистывать десятки страниц, готовые унести ее в будущее. Она представила, как строчки, написанные ее небрежным почерком, повествуют о жизни без войны, в которой она не потеряла ребенка во время бомбежек, а Джейкоб остался собой; о днях, наполненных пикниками, купаниями в реке, прогулками на велосипедах и приключениями, – только они вдвоем да их ребенок – маленькая семья, кажущаяся несбыточной мечтой.
Она даже не сказала Джейкобу, что снова забеременела. И она знала, что никогда не сможет поведать об этом никому. Как эгоистично это прозвучало бы, начни она говорить о никогда не существовавшем ребенке кому-то из тех, кто потерял на передовой сына, брата или мужа?
Мисс Этель была так добра к ней. Вызвала врача, когда боль и кровотечение стали слишком сильными. В этот раз Гарриет увидела, что это девочка, прежде чем врач забрал малютку. После этого у нее десять дней шла кровь, а боль была такой сильной, как никогда прежде. Но ей это было нужно. Нужно было испытать страдания, вызванные выкидышем, нужно было видеть кровь, чтобы убедиться, что ее девочка ей не привиделась.
Она до сих пор не могла забыть о ней. Прошли месяцы, но она так и не понимала, что ей полагалось чувствовать в этой пропасти, полной скорби по человеку, которого никогда не существовало. Ей нужно было рассказать об этом кому-то – кому-то, кто не стал бы отчитывать ее за эгоизм, кому-то, с кем она смогла бы поговорить, когда будет сложно уснуть.
– Вы узнали, когда он вернется домой, дорогая? Чудесный подарок, отлично подходит для вашего будущего вместе. Теперь есть так много поводов для радости.
– Да, вы правы! – откликнулась Гарриет, с улыбкой поднимая дневник с прилавка. – Я возьму его.
В тот вечер, когда она закончила со своими обязанностями по дому, Гарриет достала из прикроватной тумбочки дневник, открыла его на первой странице и взяла авторучку.
Вторник, 8 мая 1945 года
Дорогой дневник,
Вот и пришел тот день, о котором все так мечтали. Война закончилась, но я боюсь, что это еще не конец. На улицах ликуют толпы и идут парады, но над всеми ними постепенно берет верх чувство изнеможения.
Британия уже не та страна, какой она была до войны. Мы жили, ели, спали и видели сны про войну, и, хотя было объявлено, что она закончилась, стоит только бросить взгляд на наши пустые кладовые, шкафы без еды и погреба без угля, чтобы понять: все еще впереди. У всех, кого я знаю, война забрала кого-то из родных или близких, а те, кто вернулся живым, лишились глаза, руки или ноги.
И как я могу даже упоминать о том, что потеряла свою девочку? Я по-прежнему не знаю, что я должна чувствовать, – знаю лишь то, что скорблю по человеку, которого я никогда даже не держала на руках. Что мне делать со всеми надеждами и мечтами, которые я связывала с ней? В этот раз я была так близко, срок дошел почти до шести месяцев – я действительно думала, что у нас получится, что к возвращению Джейкоба мы будем ждать его дома уже вдвоем. И вот мои руки пронзает боль, потому что мне уже не суждено обнять свою малютку, а разделить эту скорбь с мужем я не могу, потому что на его долю и так выпало слишком многое. Как может женщина понять, что довелось пережить солдату на пляжах Нормандии? Как может мужчина, возвращающийся с войны, осознать, через что женщине пришлось пройти во время бомбежек, скольких усилий ей стоило поддерживать все эти годы очаг дома? В последний раз, когда Джейкоб был дома, мне показалось, что между нами море, которое мы никогда не сможем пересечь.
Я знаю, что в первую очередь я должна заботиться о своем муже и заработке, но я не могу перестать вспоминать свою малышку. Я не знаю, куда ее забрали. Когда я пришла к врачу на прием, он сказал, что не хочет меня расстраивать разговорами о ребенке и что мне нужно постараться двигаться дальше. Я боюсь, что она где-то похоронена заживо. Я ее видела, но ее забрали так быстро, что я не знаю точно, была ли она на самом деле мертва. Что, если они совершили ошибку? Я не могу понять, почему мое тело продолжает поступать так со мной, и не знаю, как это ребенок, который минуту назад пинался и был здоров, был жив – может внезапно умереть.
Я рада, что могу с тобой поговорить о своих проблемах, с которыми мне не стоит к кому-либо обращаться. Мне пора спать, ведь завтра мне потребуются силы, чтобы встретить дома своего бедного мужа. Мне невыносимо от одной мысли о том, в каком состоянии он, должно быть, находится. Благодарю Бога за то, что этому кровопролитию, по крайней мере, положен конец, но боюсь, что пройдет еще немало времени, прежде чем мы сможем оправиться от пережитого.