Вполне естественно, что несколько совиных яичек лишь ненадолго умертвили мой интерес, уже на следующий день я опять бродил по опушке леса, жадно поглядывая в сторону деревни. Со мной был и приятель Пяртель, в конце концов он предложил:
– Чего это мы с такой дали подглядываем, давай поближе подберемся.
Предложение показалось в высшей степени опасным, при одной только мысли о нем аж сердце заколотилось в груди. Да и Пяртель выглядел не слишком отважно, он смотрел на меня с таким видом, будто ждал, что я замотаю головой и откажусь, – наверняка он и сам испугался своих слов. Но я не стал мотать головой, а, напротив, кивнул:
– Давай.
Как только я произнес это, мне показалось, будто я прыгнул в какое-то черное лесное озеро. Мы сделали шаг, другой и остановились в нерешительности, я взглянул на Пяртеля и увидел, что приятель стал белее облака.
– Пойдем дальше? – спросил он.
– Ну да.
И мы пошли. Жуть. Первая изба была уже совсем близко, но людей, к счастью, нигде видно не было. Мы с Пяртелем не договаривались, как далеко зайдем. До самой избы? И что дальше – в дверь? На такое мы бы едва ли решились. Ком застрял в горле; хотелось сломя голову броситься обратно, в лес, но поскольку приятель шел рядом, смалодушничать никак было нельзя. Пяртель наверняка думал о том же, потому что время от времени я слышал, как он всхлипывает. Тем не менее, словно завороженные, мы шаг за шагом двигались дальше.
Тут из избы вышла девчонка, нашего примерно возраста. Мы замерли. Появись перед нами кто-то взрослый, мы наверняка с громким криком бросились бы обратно в лес, но бежать от нашей сверстницы вроде как причин не было. Она не показалась нам такой уж опасной, что с того, что деревенская. Тем не менее, мы были предельно осторожны, пялились на нее, но не приближались.
Девчонка в свою очередь заметила нас, но, похоже, ничуть не испугалась.
– Вы из лесу, да? – спросила она.
Мы кивнули.
– Пришли жить в деревню?
– Нет, – ответил Пяртель, а я решил прихвастнуть, что в деревне я уже жил, но больше не живу.
– Чего ж ты вернулся? – удивилась девчонка. – Никто в лес не возвращается, все перебираются из лесу в деревню. В лесу только дураки живут.
– Сама дура, – ответил я.
– Вовсе нет, это ты дурак. Все говорят, что в лесу одни придурошные живут. Ты погляди, во что ты одет! В шкуры! Ужас! Прямо зверь какой-то.
Мы сравнили одежду свою и девчонкину и вынуждены были признать, что она права: наша одежда из волчьих и козьих шкур и вправду была неказиста и торчала колом, тогда как на девчонке была длинная воздушная рубашка, не похожая ни на какую звериную шкуру, и она колыхалась на ветру.
– Это вам не шкура какая-нибудь, а ткань, – сказала девчонка. – Ее ткут.
Нам это слово не сказало ничего. Девчонка рассмеялась.
– Так вы не знаете, что такое ткать? – воскликнула она. – Вы и ткацкого станка не видели? А прялку? Заходите, я покажу.
Приглашение и напугало и в то же время заинтриговало. Мы с Пяртелем переглянулись и решились-таки рискнуть. Хотелось увидеть, что это за диковины такие. Да и что эта девчонка может нам сделать, нас же двое. Конечно, если у нее дома нет подмоги…
– У тебя кто дома? – спросил я.
– Никого нет. Я одна, все ушли на сенокос.
Это было опять что-то непонятное, но нам не хотелось выглядеть совсем уж придурковатыми, и мы кивнули, словно понимаем, что значит «сенокос». Мы собрались с духом и вошли в дом.
Это было нечто потрясающее – все эти удивительные штуковины, которые наполняли помещение, от них рябило в глазах. Мы застыли, как вкопанные, оглушенные, не решаясь и шагу ступить. Девчонка же чувствовала себя как рыба в воде, радуясь, что произвела на нас такое впечатление.
– Вот это и есть прялка, – сказала она и похлопала по самой что ни на есть причудливой штуковине, каких мне видеть не доводилось. – На ней прядут. Я уже немножко умею, хотите покажу?
Мы что-то промычали в ответ. Девчонка уселась за прялку, и чуднáя штуковина вдруг закрутилась, завертелась, зажужжала. Пяртель охнул от восхищения.
– Здорово! – вырвалось у него.
– Нравится? – спросила девчонка игриво. – Ладно, мне сейчас неохота больше прясть. – Она встала из-за прялки. – Что вам еще показать? Вот, извольте, лопата – хлебы в печь сажать.
Лопата также произвела на нас огромное впечатление.
– А это что такое? – спросил я, указывая на висящую на стене крестообразную штуку с прикрепленной к ней фигуркой человека.
– Это Иисус Христос, наш Бог, – сказал чей-то голос, не девчонкин, мужской. Мы с Пяртелем сиганули было в дверь, но нас поймали.
– Куда же вы! – продолжал голос. – Чего дрожите? Вы из лесу, не так ли? Спокойно, ребята, никто вас не обидит.
– Это мой отец, – сказала девчонка. – Что с вами, чего вы боитесь?
Мы испуганно уставились на вошедшего. Он был высокий, бородатый, с золотистыми кудрями. Другого такого поискать. И одет он был на зависть хорошо, в такую же, как на девчонке, светлую рубаху и такие же порты, а на шее крест, такой же, как на стене.
– Ну, рассказывайте – много еще в лесу народу живет? – спросил он. – Вы хотя бы родителям своим объясните, чтоб превозмогли свою дикость! Все разумные люди перебираются теперь из лесу в деревню. Глупо в наше время жить в лесной глухомани, лишая себя тех благ, что предоставляет нам современная наука. Прискорбно думать о тех несчастных, что вынуждены по-прежнему прозябать в пещерах, тогда как другие народы обитают во дворцовых покоях. Во дворцах и замках! Почему же наш народ мирится со своей отсталостью? Мы тоже хотим вкушать те же блага, что и другие народы! Расскажите об этом своим отцам и матерям. Пусть они не желают подумать о себе, но над детьми-то своими они могли бы и сжалиться. Что с вами станет, если вы не выучитесь германскому наречию и не научитесь служить Иисусу?
Естественно, ответить нам было нечего, но удивительные слова «дворцы» и «замки» заставили наши сердца встрепенуться. Наверняка это еще круче, чем прялка и лопата для хлебов. Вот бы увидеть! Пожалуй, и впрямь стоит дома поговорить, чтоб нам хоть изредка разрешили бывать в деревне, чтобы увидеть все эти чудеса.
– Как вас звать? – спросил мужчина.
Мы пробормотали свои имена, он потрепал нас по плечу.
– Пяртель и Лемет – это языческие имена. Когда вы переберетесь жить в деревню, вас перекрестят и назовут библейскими именами. Меня, к примеру, когда-то звали Вáмбола, а теперь я уже много лет ношу имя Йоханнес. А мою дочку зовут Магдалена. Правда, красиво? Библейские имена все красивые. Весь мир носит их, все славные сыны и прекрасные дочери всех великих народов. И мы, эсты, тоже. Умный человек во всем следует примеру других умных людей, а не трюхает бестолково, как вырвавшийся из хлева поросенок.
Йоханнес еще раз потрепал нас по щеке и отправил восвояси.
– Ступайте домой и поговорите со своими родителями. И возвращайтесь. Всем эстам следует выйти из мрака лесов, на солнечный свет и ветры поднебесные, ибо ветры эти несут нам мудрость далеких земель. Я староста этой деревни, я жду вас. И Магдалена тоже вас ждет, неплохо было бы вам играть вместе, а по воскресеньям ходить в церковь молиться Богу. До свидания, ребята! Да хранит вас Господь!
Заметно было, что Пяртеля гнетет что-то, он несколько раз открывал было рот, но голос подать не решился. Наконец, когда мы уже действительно собрались уходить, он не утерпел:
– Дяденька, а что это за палка такая у вас, вся в шипах?
– Это грабли! – с улыбкой ответил Йоханнес. – Вот переселишься в деревню, и будут у тебя такие же.
Физиономия Пяртеля расплылась в широкой улыбке. Мы помчались в лес.
Какое-то время мы бежали вместе, затем каждый припустил в сторону своего дома. Я ворвался в нашу хижину, словно кто-то гнался за мной по пятам, в твердой уверенности, что я сейчас же растолкую маме, насколько интереснее жить в деревне, чем в лесу.
Мамы дома не оказалось. И Сальме тоже. Один только дядя Вотеле сидел в углу, расправляясь с куском вяленого мяса.
– Что с тобой стряслось? У тебя лицо прямо горит.
– Я в деревне был! – выпалил я и, запинаясь и временами теряя от возбуждения голос, захлебываясь, рассказал ему обо всём, что я повидал в доме Йоханнеса.
На дядю Вотеле эти чудеса не произвели никакого впечатления, хотя я даже нарисовал углем на стене грабли.
– Да видал я эти грабли, – сказал он. – Нам с ними тут делать нечего.
Его слова показались мне невероятной дикостью. Как так? Раз уж изобретена такая замечательно интересная штуковина как грабли, то непременно надо ее к чему-то приспособить! Отец Магдалены Йоханнес ведь пользуется ими!
– Ему грабли, наверное, и вправду нужны, граблями можно сено сгребать, – сказал дядя Вотеле. – Сено им требуется, чтобы их скотина зимой с голоду не подохла. А мы такой заботы не знаем, наши лоси да косули сами зимой обходятся, сами себе в лесу пропитание находят. А у деревенских скотина зимой не гуляет, боится холода, и к тому же она такая глупая, может в лесу заблудиться, так что хозяевам ее и не найти будет. Они же не знают заветных змеиных заклятий, которыми можно созвать всю живность. Поэтому зиму напролет держат свою скотину взаперти и кормят ее собранным с большим трудом летним сеном. Вот оттого-то деревенским и нужны эти дурацкие грабли, а мы прекрасно и без них обходимся.
– Ну а прялка! – не унимался я. Прялка, по правде говоря, произвела на меня огромное впечатление. Все эти колесики и приводы, и прочие жужжащие штуковины были, на мой взгляд, настолько восхитительны, что описать их словами нет никакой возможности.
Дядя улыбнулся.
– Да, детям нравятся такие игрушки, – сказал он. – Но нам прялки ни к чему, потому что звериная шкура в сто раз теплее и удобнее ткани. Деревенские просто не способны заполучить звериные шкуры, они позабыли заветные змеиные заклятья, и все рыси и волки убегают от них в заросли или, напротив, набрасываются на них и поедают.
– Там еще был такой крест и на нем человечек, и староста Йоханнес сказал, что это бог по имени Иисус Христос, – сообщил я. Должен же дядя в конце концов понять, какие восхитительные вещи есть в деревне!
Дядя Вотеле только плечами пожал.
– Одни верят во всяких духов и ходят в священную рощу, другие верят в Иисуса и ходят в церковь, – сказал он. – Это всего лишь повальное увлечение. Проку от этих богов никакого, они что-то вроде красивых застежек или бус, просто красоты ради. На шею себе повесить или так потешиться.
Я на дядю обиделся – все мои чудеса он обратил в прах, изничтожил, так что про лопату для хлебов я и рассказывать не стал. Наверняка дядя и про нее скажет что-нибудь нехорошее, вроде того, что мы хлеба не едим. Я умолк и уставился на него укоризненно.
Дядя улыбнулся.
– Ну не дуйся, – сказал он. – Я понимаю, что такое в первый раз увидеть деревенское житье-бытье: не только у ребенка, у взрослого голова кругом пойдет от уймы всяческих принадлежностей. Ты погляди, сколько народу переселилось из лесу в деревню. В том числе и твой папаша, он тоже все талдычил, как замечательно жить в деревне, и у самого глаза горят, как у дикой кошки. Деревня – она лишает разума, у них там и вправду полно всяких диковинных приспособлений. Но надо же понимать, что все эти штуковины придуманы по одной лишь причине: они позабыли заветную змеиную молвь.
– Я тоже не знаю, – пробормотал я.
– Да, не знаешь, но ты сейчас же начнешь учиться. Ты уже большой. Дело это непростое, оттого многие нынче и ленятся заниматься и вместо этого придумывают всякие серпы да грабли. Это куда проще – если голова не работает, работают мышцы. Но ты всё осилишь, я думаю. Я сам тебя буду учить.