Стук колес поезда баюкал, укачивал своим мерным «тудух-тудух». В окно лениво вливался сероватый свет пасмурного утра, смешивался со все еще зажженными лампочками над нижними полками и превращал тесное купе в эскиз картины художника-сюрреалиста. Пахло едой, алкоголем и мужским потом.
На одной из верхних полок спал, укрывшись одеялом, отец Роман. На вид ему можно было дать лет пятьдесят. Кряжистый, с длинными поседевшими волосами, своими габаритами он больше походил на медведя. Впрочем, может, он горожанином-то и не был никогда. Роман даже на полке своей умещался с трудом – спал с согнутыми ногами, временами по-ребячьи посапывая и чему-то усмехаясь во сне.
Когда одна из здоровенных лап с загрубевшими от тяжелой работы ладонью вывалилась из-под одеяла и повисла над столиком, майор Соколов, сидевший прямо под полкой, непроизвольно вздрогнул. Оно и неудивительно – будто внезапно над головой бревно зависло. Всякий бы вздрогнул.
Соколов тихо кашлянул, бросил неодобрительный взгляд на руку и выпирающие с полки колени попутчика, но ничего не сказал. Только обменялся понимающим взглядом с Иваном Мироновым, который расположился с другой стороны столика.
Журналист выглядел еще немного сонным, с легкой рассеянностью наблюдал за попутчиками сквозь изящные очки в золотой оправе и периодически поглаживал затылок. Длинные волосы а-ля хиппи сменила куда более консервативная стрижка, к которой Иван еще не привык.
Святослав Соколов проснулся некоторое время назад и уже в такую рань выглядел собранным и подтянутым. Спортивный костюм сидел на нем как китель (правда, было заметно, что его хозяин сильно похудел за последнее время), короткий, начинающий седеть ежик волос, чисто выбритый подбородок. Впечатление портил только косой шрам на щеке. Эта бугристая воспаленно-красная черта помимо воли притягивала любопытные взгляды, но майор предпочитал делать вид, что не замечает этого.
Четвертым пассажиром купе был мужчина лет шестидесяти, седой и немного потрепанный. При встрече он представился Петром Сергеевичем. Образ эдакого местечкового интеллигента дополняли плохо прикрытая остатками волос лысина и кривые роговые очки из семидесятых.
– А я, товарищ майор, вам сразу говорил: сразу ко мне! Сразу ко мне! – наставительно вещал он, с хрустом кусая соленый огурец.
Рассол закапал Петру Сергеевичу на впалую грудь и дешевые спортивные штаны с яркими цветными полосами, потек по совершенно неуместной красной майке, над которой на белой засаленной веревочке болтался алюминиевый крестик. Чертыхнувшись, мужчина стал тереть мокрые пятна, и седоватая поросль на его голых худых руках заходила ходуном.
– Я в Медвежьем все знаю, – между тем продолжал он. – Я даже кандидатскую после Новосибирского института хотел именно по Медвежьему защищать. У меня все данные есть!
Не нужно было приглядываться, чтобы понять, что Петр Сергеевич выглядел подвыпившим. Миронов же с Соколовым были абсолютно трезвые. Тем не менее они внимательно слушали собеседника.
– А что же не защитили, Петр Сергеич? – участливо поинтересовался журналист и пододвинул собеседнику пластиковую мисочку из-под пресервов, в которой лежали огурцы. Но тот отрицательно покачал головой и потянулся к одноразовой тарелке, на которой были сложены вареные яйца и порезанное кусочками сало.
– Да женился, Иван Иванович.
Петр Сергеевич положил себе еще пару кусков ветчины, сыра и внимательно посмотрел на дорогой коньяк и полуторалитровую бутылку вина, однако от очередного возлияния пока воздержался.
– Да не надо меня по имени-отчеству! – неожиданно смутился Миронов. – Я ж молодой пока.
– Э, нет! – возразил пожилой интеллигент, качая головой. – Вы хоть и молодой, но все-таки специалист, а у нас в Медвежьем будете начальником. СМИ – это ведь четвертая власть! Тем более телевидение. Это – сила!
– Ну а про работу-то вашу что?
– А, это самое. Женился, дети пошли. Плюнул на все и вернулся к себе в Медвежий. Пошел в лестех по специальности преподавать. Так и проработал там двадцать… двадцать три года, во как! Но все равно выбираюсь вот иногда, на семинары, по родственникам…
Рука Петра Сергеевича все-таки потянулась к бутылке коньяка.
– У них такие же проблемы в городке, оказывается. Удивляются! Мол, вы же сибиряки, у вас же винтовки у всех! А я им – ну а что ж вы-то себе винтовки не купите? Смешно, право слово! Можно подумать, винтовки только у нас продаются.
Майор Соколов с сомнением глянул на рассказчика, но все же плеснул ему в пластиковый стаканчик немного янтарной жидкости:
– Петр Сергеич, вы про городок лучше расскажите. Мы с Иваном будем у вас людьми новыми…
– Ну, и нам обоим про Медвежий надо все знать, – дополнил просьбу Иван.
Преподаватель лестеха энергично закивал:
– С удовольствием, с удовольствием. – Он проглотил коньяк, шумно выдохнул. – В нашем городке все перемешалось. Тут раньше улины жили – свирепые язычники. Потом казаки пришли. Здесь один из самых известных храмов был…
Журналист встрепенулся:
– Святого Георгия Победоносца, конечно. Но почему «был»?
– Ну, он и сейчас есть, да, – согласился Петр Сергеевич с сожалением в голосе. – Но уже не такой известный. Как бы это сказать-то… Изменилось что-то у нас в Медвежьем. Сломалось.
– Как так? – этот вопрос задал уже майор, скручивая кусочек сыра в тонкую трубочку.
– Видно, потому вас к нам и приглашают. Свежую кровь, так сказать. Мэр наш выступил, заявление сделал…
Святослав откусил сыр. В беседу снова вступил Миронов:
– А что мы починить-то должны?
Петр Сергеевич пожевал губами, будто подбирая слова, и снова отхлебнул из стаканчика.
– Видите ли, у нас хоть народец-то, может, и не очень честный: и улины эти безумные, и казаки, и ссыльные, и каторжане беглые, и з/к на поселении… Но хороший народ был. Искренний. Вы… понимаете, о чем я говорю?
– Э-э…
– Души зачернились.
– Да, я понимаю.
– Все искренне делали. Не без греха, конечно: и грабили, и бар жгли, и каялись. Но чистые были души, как у детей. А потом все какие-то черствые стали. Как будто сердце вытащили.
– У всей страны сердце вытащили, Петр Сергеич. Не только у Медвежьего.
– Ну, мы-то за всю страну не знаем – в лесу живем. – Голос пожилого интеллигента дрогнул. – Хуже и хуже становилось, впору до того, что и грешно сказать! И приезжие еще эти самые…
– Ну, и это тоже не одна ваша беда, – вклинился майор, понимающе кивая, мол, «я прекрасно знаю, о чем вы толкуете». – Этническая преступность – она…
Петр Сергеевич энергично замахал рукой, будто открещиваясь от невысказанного предположения собеседника:
– Да я… не подумайте чего! Не националист! У меня и друзей очень много с армии осталось – и дагестанцев, и осетин… Я понимаю – в каждом народе и плохие, и хорошие есть… Но к нам почему-то только плохие едут.
На последней фразе он тяжело вздохнул, одним махом допил коньяк и, крякнув, быстро сунул в рот кусочек сала. Разговор, похоже, был для него не слишком приятный, но пожилой преподаватель переживал его стоически, как прием горького лекарства.
Соколов между тем продолжал:
– А вместе с ними – этнические группировки, наркотики, взятки…
– Да-да-да, – подтвердил медвеженец. – Я понимаю, вы милиционер, для вас это суровые будни, а для нас это все так страшно… и ребята наши маленькие стали колоться… Ужас просто! Вот, а потом выбрали мэра нового – Андрея Вадимовича Меженина. Хороший, добрый очень. Набожный, кстати. И вот он постепенно кое-кого уволил, а на их места пригласил людей достойных.
– Погодите, – попытался остановить Петра Сергеевича журналист, но тот продолжал, будто следуя за собственными набегающими мыслями: – Да-да. Епископа Медвежского, Феликса, сняли, говорят. С его подачи.
– Хм, а по моим данным, епископа на покой проводили по состоянию здоровья. Он вроде бы немолодой уже был…
– Ну, был он действительно немолодой. Но со здоровьем у него еще о-го-го как было. Мог, извините, бутылку самогона за раз выпить.
– Выходит, не очень-то его любили?
– Не очень… Конечно, не очень. Было бы за что любить! Пил он крепко да народ обирал, вот и все его, извините, подвиги. Домик себе отстроил двухэтажный с черепичной крышей, иномарку прикупил. А к сиротам и вдовам не ходил – денег у них не было! Правильно Андрей Вадимович патриарху написал – народ из-за Феликса от веры отвернулся.
– Молодежь, наверное, особенно, – задумчиво предположил Иван.
– Да, молодежь нашу мы, можно сказать, потеряли. Почти совсем. Вон, стыдно сказать, даже проститутки появились! Девчонки молоденькие! А наркоманов сколько! А шпаны!
Лицо пожилого интеллигента сделалось совсем печальным. Он качал головой, глядя в серое утреннее окно, и видно было, как тяжело у него на душе. Затем Петр Сергеевич вздохнул, словно решившись на что-то, и добавил:
– Ну, шпана-то и раньше была, я и сам, бывало, ходил: фуфайка, тельняшка и финка в валенке.
– У вас же Сибирь тем более, – понимающе кивнул майор Соколов.
Медвеженец глянул на него с горячей благодарностью:
– Да! Но раньше все равно не было грязи такой! Даже если и поножовщина была – всегда мирились потом. Своих резали, чужих кололи. А сейчас? Лежачих бьют, калечат… Вон парнишке одному, соседу, ухо недавно отрезали… Это мыслимо разве? Да и ворье тоже – у нас же каторги рядом, и беглые бывают, и все такое. Только вот сейчас вообще такой сброд пошел… наркоманы одни…
В сетования и жалобы опять вклинился журналист:
– Свежая кровь, значит…
Однако преподаватель лестеха этого даже не заметил, полностью погрузившись в невеселые думы о проблемах родного края.
– Да, но это еще не все! У нас при монастыре жил старец. Все его очень любили, очень мудрый был.
– Отец Иона Никишин? Ну, так он игуменом был.
Вот это замечание Петр Сергеевич уже услышал:
– Да-да. Рад, что вы его тоже знаете. Так вот, отошел он недавно, преставился, значит. Андрей Вадимович и предложил пригласить в этот монастырь отца Романа, с Кавказа откуда-то.
– О-о-о! – Брови Ивана Миронова взлетели над очками. Похоже, он был в курсе, о ком речь, но совершенно не ожидал услышать об этом человеке от жителя Медвежьего. – Того самого? Отца Романа?
Сибиряк самодовольно крякнул:
– Ну, раз вижу вашу реакцию, значит, того самого.
– А что за Роман? – спросил Соколов.
– Очень интересная личность, – пояснил журналист, все еще удивляясь услышанному. – Да, про него говорят, что он людей исцеляет. Я сам человек неверующий, но как журналист пообщался бы…
В купе наступила тишина. Каждый из собеседников задумался о чем-то своем.
Через минуту майор встрепенулся, глянул на часы и нарушил молчание самым бытовым образом:
– Ну что, сколько там? Скоро приезжаем. Я, наверное, переоденусь.