Последние часы. Книга III. Терновая цепь - читать онлайн

9. Ржавчина на золоте

Магнус сообщил свое известие с таким траурным видом, что Корделия почти ожидала увидеть по другую сторону созданного им Портала хаос, битву, толпу перепуганных кричащих людей.

Но они очутились в каком-то темном прохладном помещении с каменным полом и стенами, где пахло сыростью. Поморгав, чтобы избавиться от легкого головокружения, Корделия поняла, что они находятся под землей, в крипте Института, где располагался постоянный Портал.

Она покосилась на своих спутников. В последний раз, когда она здесь побывала, Корделия и Мэтью поспорили с Джеймсом, который собирался отправиться в Идрис, чтобы разрушить планы Татьяны. «Потому что Грейс его попросила, – нашептывал ей коварный голосок. – Он сделал это ради Грейс».

Это был поворотный момент в ее жизни, думала она; Джеймс прошел сквозь Портал, и они с Мэтью последовали за ним. Блэкторн-Мэнор сгорел; Джеймса обвинили в поджоге, Корделия солгала, чтобы обеспечить ему алиби, Джеймс сделал ей предложение и спас ее репутацию. И их жизни изменились навсегда.

Она уже не прежняя Маргаритка, думала она, когда Магнус взмахнул рукой, и медные лампы на стенах зажглись, озаряя подземную камеру зловещим желтым светом. За последние полгода она многое узнала: о том, на что способны люди, на что способна она сама. И еще узнала, что жизнь отнюдь не всегда складывается так, как тебе хочется. Мечты, надежды, грезы – все это пустое. Сильный человек крепко держится за реальность, даже если при этом в руки вонзаются ядовитые колючки.

Чародей и его спутники поднялись по каменной лестнице на первый этаж Института. Лондон приветствовал их метелью; ветер швырял в стекла белые хлопья. Над крышами домов нависло угрюмое свинцово-серое небо.

Джеймс и Мэтью не смотрели ни на нее, ни друг на друга. На лице Джеймса застыло выражение, которое она в свое время окрестила «маской»: ничего не выражающее, как у статуи. Он делал каменное лицо, когда не хотел показывать свои чувства. А у Мэтью, подумала она, тоже имеется своя маска, не менее эффективная: рассеянный, слегка насмешливый взгляд, как будто он смотрел неумело поставленный спектакль. Молчание давило, как жара перед грозой.

Ее спас Магнус, который держался рядом с того момента, когда они прошли через Портал и очутились в Лондоне. Чародей проделал это так непринужденно, что сначала Корделия даже не сообразила, в чем дело. Корделия решила, что это случайность, что он просто демонстрирует хорошее воспитание. Но почти сразу поняла, что, едва появившись в номере «Ле Мерис», Магнус, естественно, обо всем догадался. «Личная драма», – со скукой в голосе произнес он, но, когда чародей смотрел на нее, она видела в его глазах искреннее сочувствие.

Она не могла понять, почему чародей считает нужным быть с ней любезным. Ведь скоро все узнают, что она сбежала в Париж с Мэтью, причем без ведома Джеймса. Уезжая, Корделия не размышляла о возвращении; иногда она равнодушно думала, что через какое-то время вернется, поселится в материнском доме и попытается начать жизнь сначала. Искупит свои ошибки и безрассудное поведение заботой о новорожденной сестре или брате. Тогда ей было безразлично, как все это будет выглядеть со стороны, что подумают сплетницы Анклава и ее друзья, Люси и Томас, Кристофер и Анна. А вот теперь она осознала: ведь это были прежде всего друзья Джеймса, а Люси была его сестрой. Они примут его сторону, осудят ее за измену, отвернутся от нее.

Интересно, подумала Корделия, приходила ли такая мысль в голову Мэтью. Волнует ли его, что скажут и подумают друзья? Едва ли – он же был мужчиной. Мужчинам разрешается делать все что угодно, и общество смотрит на это сквозь пальцы.

– Вот мы и на месте, – объявил Магнус, и Корделия очнулась.

«Место» представляло собой кабинет Уилла – комнату, в которой было меньше книг, чем в библиотеке Института, но гораздо больше, чем обычно бывает в жилых помещениях, и высокий деревянный стул на колесиках, чтобы доставать их с верхних полок. Помимо этого, по комнате было расставлено несколько вполне комфортабельных кресел, в которых расположились Уилл, Тесса, Чарльз и Инквизитор.

Корделия задержалась в коридоре, когда Уилл с Тессой подошли, чтобы обнять Джеймса. Если Тесса и заметила, что сын плохо выглядит, она ничего не сказала, просто поцеловала его в лоб, и Корделия вдруг ощутила новый приступ тоски по матери и Алистеру.

– Мэтью, – процедил Чарльз, не давая себе труда подойти к брату, чтобы приветствовать его. – Опаздываешь, как обычно, я вижу. Тебе потребовалось несколько часов на то, чтобы проехать пару кварталов?

– Я был в Париже, Чарльз, – сухо произнес Мэтью.

– Вот как? – рассеянно сказал Чарльз. – А я и забыл. Что ж, ты разминулся с матушкой, она была здесь недавно, но почувствовала себя нехорошо и отправилась домой. И еще вы все пропустили рассказ Мориса. Но, уверен, Уилл и Тесса сообщат вам все, что вам следует знать.

– Мне кажется, лучше будет, если они услышат эту историю от самого Инквизитора, – мягко произнес Магнус.

– Инквизитор сегодня повторял ее уже несколько раз, – отрезал Чарльз. – После перенесенных тяжких испытаний он нуждается в отдыхе. И поскольку ни один из вас не является высокопоставленным представителем Анклава – а чародей вообще здесь посторонний, – в новом рассказе нет необходимости. – Он повернулся к Инквизитору. – Вы согласны со мной?

– Да, пожалуй, – буркнул Морис Бриджсток.

Корделия мысленно согласилась, что выглядит он немного потрепанным: на лице желтели старые синяки, и правую руку он держал как-то неестественно, как будто она была сломана, хотя ему наверняка должны были нанести исцеляющие руны.

– Уилл, надеюсь, вы примете все меры, которые мы обсуждали. Тесса… – Он коротко кивнул хозяйке и вышел из комнаты, не сказав больше ни слова, не глядя на остальных. Чарльз бежал за ним, как собачонка.

Магнус закрыл дверь кабинета и обернулся к присутствующим с каменным лицом. Корделия его прекрасно понимала.

– Как мило, Чарльз нашел себе нового хозяина, – выплюнул Мэтью.

Он покраснел от гнева; Корделия подозревала, что он удивлен и обижен. Между братьями существовали сложные, часто неприязненные отношения, но ей казалось, что недавно все начало налаживаться. И вдруг Чарльз превратился в прежнего неприятного, заносчивого типа – но почему?

– Вы все, – приказал Уилл, падая в кресло, – садитесь. Ненавижу, когда у меня стоят над душой.

Когда кресла и стулья были заняты, Уилл оглядел аудиторию.

– Увы, – произнес он, – на меня была возложена задача поведать вам драматическую повесть, полную неожиданных поворотов и жутких подробностей. Я осознаю, что это огромная ответственность.

Джеймс фыркнул.

– Я тебя умоляю, ты же лопаешься от восторга. Ну, начинай. Поведай нам.

И Уилл, потирая руки, начал.

– Как вам известно, – сказал он, – попасть в Адамантовую Цитадель непросто, и Бриджстоку понадобились сутки на то, чтобы добраться туда из Института Рейкьявика. Приблизившись к воротам, он дал Сестрам знак, что желает получить аудиенцию. Несколько женщин вышли и встретились с ним на плато перед Цитаделью – поскольку, как вы знаете, мужчины не могут войти внутрь. Они сказали, что Татьяны в Цитадели нет, а когда он возмутился, Сестры объяснили, что в этом нет ничего необычного: она часто совершает долгие прогулки по равнине, покрытой застывшей лавой.

– Но почему, ради всего святого, они позволили ей выходить? – воскликнула потрясенная Корделия.

Уилл пожал плечами.

– Адамантовая Цитадель – это не тюрьма. На многие мили вокруг нет ничего, кроме камней и лавы; Татьяне некуда было бежать, она не могла там ничего натворить, не могла ни с кем встретиться. Железные Сестры предполагали, что во время этих долгих прогулок она пыталась найти душевный покой и размышляла о своей новой роли в качестве члена их ордена.

Джеймс презрительно засопел.

– После этого Бриджсток, по его словам, потребовал, чтобы Железные Сестры принесли ему какой-нибудь предмет, принадлежащий Татьяне, чтобы он мог применить Отслеживающую руну. Они нашли кушак от одного из ее платьев. Бриджстоку удалось ее выследить… почти. – Уилл нахмурился и помолчал. – Он утверждает, что руна была совершенно точно связана с ней. Это было не то же самое, что выслеживать умершего – в таком случае чувствуешь только пустоту. Отслеживающая руна вела его к ней, но как-то странно – часто говорила, что Татьяна совсем близко, хотя он ни разу не видел ее, а время от времени резко меняла направление, быстрее, чем это доступно человеку. Впечатление было такое, что руна не действует, хотя это кажется мне невозможным, особенно вблизи одной из главных твердынь нефилимов.

Бриджсток разбил лагерь на равнине, что лично я не могу себе представить, но приходится верить ему на слово. Возможно, он поставил палатку. Инквизитор не мог заночевать в Цитадели, хотя они одолжили ему исландскую лошадь, привычную к тамошней местности.

И вот глухой ночью холодный ветер донес до него некий голос, который приказывал ему оставить поиски и возвращаться домой. Проигнорировав приказ, он продолжал путь после восхода, хотя мистический голос раздавался рядом даже днем. К вечеру второго дня, когда солнце скрылось за гребнями гор, он очутился у золотых ворот, за которыми лежат Железные Могилы.

Корделия хорошо знала, что такое Железные Могилы. Это было кладбище, где хоронили Железных Сестер и Безмолвных Братьев, которые не умирали, как обычные Сумеречные охотники, а жили по несколько веков, прежде чем души покидали их тела. Тела же не были подвержены разложению и вечно покоились в Железных Могилах. Большинству Сумеречных охотников вход на кладбище был запрещен.

– Бриджсток начал колотить в ворота, – продолжал Уилл, – но никто не открыл ему, потому что среди этих Могил живых нет. Мне кажется, об этом можно было догадаться сразу, исходя из названия. Как бы то ни было, он устроил настоящую истерику, и внезапно чья-то невидимая рука выдернула его из седла. Однако он не грохнулся на землю, а очутился во тьме. Среди кошмарной тьмы, бесконечной, как Вселенная, недоступной воображению смертного, один взгляд в которую может свести человека с ума…

– Уилл, – перебила Тесса, – не надо ничего добавлять от себя.

Уилл с сожалением кивнул и продолжал.

– Он услышал неприятный звук, похожий на визжание пилы, когда распиливают дерево или кость. Тьма немного рассеялась, и Бриджсток увидел голую равнину; он заподозрил, что находится не в Исландии и даже не в нашем мире, хотя полной уверенности не было. А потом… потом перед ним возникла чудовищная фигура, вдвое выше человеческого роста, с горящими, как уголья, глазами. Существо заговорило с ним.

Корделия подумала, что Тесса сейчас снова упрекнет мужа, но она молчала. Похоже, на этот раз он не преувеличивал.

– Демон? Он назвал себя? – напряженным голосом спросил Джеймс, подавшись вперед.

– Если верить Бриджстоку, – медленно произнес Уилл, – он всегда считал, что ангелы – существа настолько прекрасные и могущественные, что он при встрече едва ли сможет постичь их величие. И все же всегда мечтал увидеть ангела. В конце концов, мы же их слуги.

– Вы хотите сказать, что Бриджсток увидел ангела? – вмешался Мэтью.

– Падшего ангела, – поправила Тесса. Ее голос слегка дрожал. – Принца Ада во всем его великолепии. Он был одновременно прекрасен и ужасен. Тьма струилась из его тела. Он был облачен во тьму, но Бриджсток увидел у него на груди две глубокие раны, из которых не переставая текла кровь. Но демон не обращал на это внимания.

– Велиал, – выдохнула Корделия. Она с самого начала подозревала это, но теперь сомнений быть не могло: существовал только один Принц Ада, которого она дважды ранила Кортаной.

– Он сказал Бриджстоку, кто он такой. Назвав свое имя, он потребовал, чтобы Инквизитор прекратил поиски Татьяны. Он угрожал, но суть угроз Бриджсток передать отказался. Мне кажется, там были общие слова – огненный дождь, уничтожение Анклава, – но, скорее всего, и нечто личное, связанное с их семьей.

– Бриджсток все же повторил одну фразу Велиала, и она вызвала у нас недоумение, – заметила Тесса.

– Ах да, чуть не забыл, – воскликнул Уилл. – Последнее, что сказал демон, прежде чем исчезнуть. Я это записал. «Не вздумайте посылать против меня своего паладина, иначе вы навлечете страшные беды на ваш мир».

У Корделии зашевелились волосы на затылке, она почувствовала, что кровь отхлынула от лица, и решила, что сейчас все заметят ее реакцию. К счастью, Джеймс и Мэтью даже не взглянули в ее сторону. Магнус приподнял брови; Уилл и Тесса растерянно пожимали плечами.

– И после этого Бриджсток убежал домой? – спросил Магнус.

– Мне кажется, любой из нас на его месте поступил бы точно так же, – заметил Уилл. – И поверьте мне, я говорю это как человек, который не испытывает к нему сильной любви. Но с Велиалом ему не тягаться. Случилось и еще кое-что: очнувшись у ворот кладбища, он обнаружил на правой руке, выше запястья, ожог в виде печати Велиала.

«Теперь понятно, почему он так неловко держал руку», – подумала Корделия.

– Печать Велиала? – переспросил Джеймс. – Ты видел ее?

– Видел. Пренеприятнейшая вещь, – ответил Уилл. – Представляю, как перепугался Бриджсток. Основную часть времени он проводит, карая других Сумеречных охотников, и вдруг он оказывается один на один с высокопоставленным демоном посреди преисподней.

– А это была преисподняя? – спросил Джеймс.

– Насколько я понимаю – да, – кивнул Уилл. – Представляю себе: мрак, равнина, усеянная скалами зловещих очертаний. Ну что вы так на меня смотрите? Можно же человеку помечтать.

– Что случилось с лошадью? – спросил Мэтью.

– Ускакала, – сказал Уилл. – Вероятно, в Адамантовую Цитадель. Лошади обладают здравым смыслом. Балий никогда не стал бы безропотно стоять там и выслушивать всю эту чепуху.

Тесса вздохнула.

– Шарлотта уже набросала приказ, который следует разослать всем Институтам. Им предписывается быть настороже и арестовать Татьяну в случае появления.

– Сомневаюсь, что ее найдут, – заметил Магнус. – В ее распоряжении все царства Ада, где она может от вас спрятаться.

– Если она останется в Аду, я не против, – сказал Уилл. – Но если она вернется в компании Велиала, или если она надеется каким-то образом способствовать его появлению в нашем мире…

– Не понимаю, как она может это сделать, – пожала плечами Корделия. – В конце концов, она всего лишь смертная женщина. Если она и обладает сверхспособностями, то они получены от Велиала. Татьяна не в состоянии совершить то, что неподвластно ему.

– Велиал не может оставаться в нашем мире долгое время, – заговорил Джеймс. – Для этого он должен вселиться в тело живого человека, однако его присутствие за считанные мгновения уничтожает смертную «оболочку». Он мог бы вселиться в мое тело без вреда для меня, поскольку я являюсь его потомком, но для этого ему необходимо мое согласие – которого я, разумеется, не дам. Так что проблема до сих пор не решена. Я тоже не понимаю, чем Татьяна может ему помочь.

– И все-таки, – сказал Магнус, – меня настораживает тот факт, что он объявился так скоро. Он оставил свою печать на руке Бриджстока не потому, что его интересует Бриджсток; его цель – передать послание, дать нам понять, что он поблизости. Что нам следует бояться его. В последний раз, после летних событий, он пропал на несколько месяцев; а сейчас прошла всего неделя или около того после убийств Сумеречных охотников. И что это за разговоры о каком-то паладине? Что еще за паладин? Среди нефилимов не было паладинов со времен Сумеречного охотника Джонатана.

– Непросто посвятить свою жизнь служению ангелу, – заметила Тесса, – если их уже много веков никто не видел собственными глазами.

– Принцы Ада мыслят не так, как мы, – вмешался Джеймс. – Наверное, для него времена паладинов – это все равно, что для нас вчерашний день. Мне кажется, не стоит придавать слишком большое значение этим словам.

– Мы сообщим Конклаву и всем Институтам о том, что Татьяну следует немедленно задержать, если она появится, – объявил Уилл. – Больше ничего мы пока не в состоянии предпринять. И все-таки… – Он посмотрел по очереди на Джеймса, Корделию и Мэтью. – Вы еще несовершеннолетние, хотя, возможно, считаете себя взрослыми. Вам троим не следует без крайней необходимости покидать дома. Я бы предпочел, чтобы вы переехали сюда, в Институт, или хотя бы ночевали здесь.

– Если все так серьезно, я не буду выходить из дома после наступления темноты, – пообещал Мэтью. – Но я хочу жить в своей квартире.

– Я останусь здесь, – сказал Джеймс, не глядя на Корделию и не спрашивая ее мнения. – И Люси тоже, насколько я понимаю?

– Да, разумеется, и… – Уилл покосился на Тессу. – Мы должны рассказать им, дорогая. О Джессе.

Корделия и Мэтью озадаченно переглянулись.

– О Джессе? – повторила она. Все молчали. – О Джессе Блэкторне?

– Поверить не могу, что ты нам не сказал, – возмущался Мэтью, когда они втроем, покинув кабинет Уилла, шли по коридору. По словам родителей Джеймса, Люси и Джесс находились в бальном зале. «Вам, пожалуй, стоит начать привыкать к его присутствию, – усмехнулся Уилл. – Я почти уверен, что он задержится в Лондоне».

– Позволь тебе напомнить: у меня не было на это времени, – не слишком доброжелательно произнес Джеймс.

– Да-да, времени и правда не было, – быстро вмешалась Корделия в надежде разрядить обстановку. – Это необыкновенная история, за пять минут ее не расскажешь, она вызывает много вопросов. Я… – Она покачала головой. – Я даже не догадывалась ни о чем.

– Люси тщательно все скрывала, – сказал Джеймс. – По-видимому, она боялась, что ее осудят, если откроется, каким даром она обладает. Ведь даже чародеи с опаской относятся к магии смерти.

– Ничего удивительного, – бросил Мэтью, когда они начали подниматься по лестнице. – Некромантия почти всегда приводит к очень неприятным последствиям.

– Возможно, – произнес Джеймс тоном, который ясно давал понять, что он не намерен обсуждать эту тему, – но только не на этот раз.

Мэтью пожал плечами.

– Клянусь Ангелом, Чарльз просто отвратителен. Я знаю, что всего неделю назад меня интересовал вопрос, будет ли он жить или умрет, но никак не могу вспомнить, почему его благополучие меня так волновало.

Джеймс слегка улыбнулся.

– Да, действительно, он ведет себя как лакей Бриджстока. Одному Разиэлю известно почему. Мне показалось, что Инквизитор его недолюбливает после разрыва с Ариадной.

– Бриджсток обожает, когда перед ним пресмыкаются, – грубо произнес Мэтью. – А у Чарльза это хорошо получается…

Он не договорил. Двери бального зала были приоткрыты, и Корделия услышала знакомый беззаботный смех.

Люси. Когда же в последний раз Люси при ней так смеялась?

Даже Джеймс остановился в коридоре, потом многозначительно посмотрел на Мэтью и Корделию.

– Люси и Джесс, – произнес он. – Они… это странная ситуация. Очень странная. Но она счастлива, поэтому…

– Поэтому мы должны попытаться скрыть свое потрясение? – закончила за него Корделия.

– Именно, – сказал Джеймс и распахнул дверь.

В зале было светло. Украшения, оставшиеся после прошлого приема, были убраны, занавеси раздвинуты, а из мебели в помещении осталось только черное лакированное фортепиано, блестевшее, как новенький кэб.

За инструментом сидел Джесс Блэкторн. Он осторожно касался клавиш, и Корделия поняла, что он не умеет по-настоящему играть, но, вероятно, ему давали уроки музыки в детстве.

Люси, облокотившись о крышку фортепиано, улыбалась ему. Ни он, ни она не заметили появления посторонних. Девушка заглянула в какую-то бумажку и начала читать вслух:

– Джереми Блэкторн, когда ваша семья вернулась в старую добрую Англию?

– Я был еще ребенком, – ответил Джесс и несколько раз ударил по клавишам. – Мне было лет семь, наверное. Значит, это произошло… в 1893 году.

– А что случилось с вашими родителями?

– Они погибли во время обрушения циркового шатра, – быстро ответил Джесс. – Поэтому я боюсь полосок.

Люси хлопнула его по плечу сложенной бумагой. В знак протеста он стукнул по клавише, раздался низкий звук.

– Ты должен отнестись к этому серьезно, – отчитала она его и рассмеялась. – Ты же знаешь, что тебе будут задавать самые неожиданные вопросы. Новичок в Конклаве – это случается раз в сто лет.

«Они счастливы вместе, – с изумлением подумала Корделия. – Они смеются и разговаривают так, как совсем недавно мы с Джеймсом смеялись… а мне и в голову не могло прийти, что Люси влюблена. Почему же я не заметила, что с ней происходит?»

– Джереми Блэкторн, – с важным видом произнес Джесс. – Назовите имя самой красивой девушки в лондонском Анклаве. Это очень серьезный вопрос…

Корделия, испугавшись, что флирт сейчас зайдет слишком далеко, громко кашлянула.

– Как здесь красиво! – воскликнула она. – Зал будут украшать к рождественскому балу?

– Тонко подмечено, – хмыкнул Мэтью, и уголок его рта дернулся.

Влюбленные обернулись, и Люси заулыбалась.

– Джеймс, ты уже здесь! Корделия, Мэтью, идите сюда, познакомьтесь с Джессом!

Корделия сразу поняла, что этот Джесс сильно отличается от того Джесса, который служил орудием Велиала. Когда он поднялся с табурета и подошел, чтобы поздороваться, она подумала, что она видит его более четко, чем в прошлый раз; он походил на картину, над которой потрудился реставратор. Одежда была ему немного мала, пиджак явно был узок в плечах, а брюки коротковаты. Но нельзя было отрицать, что он красив; у него было приятное, выразительное лицо, длинные ресницы и зеленые глаза – как у Мэтью, только немного светлее.

Когда закончились представления и приветствия, Корделия заметила, что Люси быстро перевела взгляд с лица Мэтью на Джеймса и нахмурилась. Ну разумеется; она так хорошо знала обоих, что сразу угадывала их настроение, догадывалась о размолвках. Морщинка, появившаяся у нее на лбу, не исчезла.

Мэтью задал интересовавший Корделию вопрос:

– А что за разговоры насчет «Джереми»?

– Ах, это, – сказала Люси. – После возвращения из Корнуолла мы встретились с Шарлоттой и всеми дядями и тетями и решили… что представим Джесса как Джереми Блэкторна, дальнего родственника английских Блэкторнов, потомка одного из них, который решил отделиться от Конклава и уехал в Америку сто лет назад.

Корделия нахмурилась.

– А разве у Безмолвных Братьев не хранятся записи о том, кто из Сумеречных охотников к какой семье принадлежит?

– Они не ведут точных записей относительно жизни тех, кто покинул Конклав, – объяснил Джесс. – Вроде моего деда Эзекиеля. А кроме того, на совещании присутствовал очень сговорчивый представитель ордена по имени Брат Захария.

– Я должен был догадаться о том, что без него здесь не обошлось, – фыркнул Мэтью. – Что ж, теперь никто не может сказать, что мы чужды обмана. Инквизитор знает?

Люси даже вздрогнула.

– Во имя Ангела, нет, конечно. Как ты себе это представляешь? Особенно после того, как он, по его словам, встретил Велиала на равнине неподалеку от Адамантовой Цитадели. Едва ли сейчас он испытывает теплые чувства к Блэкторнам или… гм, Сумеречным охотникам, практикующим магию, белую или черную.

Никто не заводил разговор о том, как именно она вернула Джесса из царства мертвых; Джеймсу, видимо, это было уже известно, и Корделия поняла, что до сегодняшнего дня она многого не знала о своей лучшей подруге. Ее охватило горькое чувство, в чем-то сходное с грустью, которую она ощущала при мысли о Джеймсе. Все повторялось: вот она, Корделия, стоит рядом с человеком, которого любит, но они чужды друг другу и бесконечно далеки.

– Очень плохо, что мы не можем открыть людям правду, – высказался Мэтью, – потому что история потрясающая. Если хотите знать мое мнение, то вступление в наши ряды человека, воскресшего из мертвых, должно являться предметом гордости для Анклава.

– Лично я совершенно не против, – сказал Джесс. Он разговаривал и держался спокойно, вежливо, даже мягко, хотя Корделия подозревала, что под этой мягкостью скрывается сильный характер и воля. – Но я ни за что не допущу, чтобы Люси покарали за то, что она для меня сделала. И к Грейс это тоже относится. Если бы не они, меня здесь сейчас не было бы.

– Грейс? – повторила ошеломленная Корделия.

Люси покраснела и протянула подруге руку.

– Я должна была сказать тебе, но боялась, что ты на меня рассердишься…

– Вы были в сговоре с Грейс? – резко произнес Джеймс. – И ты ничего не сказала нам?

Джесс оглядел их: Джеймса, бледного, как смерть, Корделию, которая так и не взяла протянутую руку Люси, Мэтью, который перестал улыбаться.

– Что-то не так? – пробормотал он. – Вы что-то имеете против моей сестры?..

– Она не снискала любви членов Анклава за те месяцы, что провела в Лондоне. В частности, она вынудила моего брата Чарльза разорвать помолвку с Ариадной, сама собралась за него замуж, а потом прислала ему письмо из Безмолвного города, в котором отказывала ему без всяких объяснений, – сказал Мэтью.

Это была лишь часть правды, но Джесс озабоченно нахмурился.

– Я не могу извиняться за то, что совершила моя сестра, – произнес он. – Это она должна сделать сама. Но я знаю одно: она заманивала Чарльза по приказу моей матери. Мать всегда рассматривала Грейс как инструмент, с помощью которого можно пробиться к власти. И я считаю, что, придя к Безмолвным Братьям, Грейс доказала, что больше не намерена быть пешкой в руках матери. Надеюсь, об этом не забудут, когда она вернется в Анклав.

Несколько мгновений все молчали. Корделия, взглянув на Джеймса, с отчаянием увидела, что он снова надел свою Маску. Это была его броня, защита от внешнего мира.

«Все это время Люси была влюблена в Джесса, а я ничего не знала, – подумала Корделия. – Теперь у них есть будущее, они неразлучны, и вскоре Люси еще больше сблизится с Грейс. Возможно, однажды Грейс станет ее золовкой, а я из-за Лилит даже не могу стать ее парабатаем. Я потеряю Люси, Грейс отнимет у меня сестру, как отняла мужа».

– Я рада за тебя, Люси, – вслух произнесла она. – И за тебя, Джесс. Но я устала и должна сейчас вернуться домой, проведать мать. Она не очень хорошо себя чувствует, а я давно не видела ее.

И она отвернулась от подруги, собираясь уходить.

– Корделия, – воскликнула Люси. – Но ты же можешь задержаться на несколько минут, мне нужно поговорить с тобой…

– Не сейчас, – бросила Корделия, не оборачиваясь. – Оказывается, я все это время была слепа и не видела, что творилось вокруг меня. Прости, но мне требуется время – я хотела бы поразмыслить и понять, как мы могли дойти до такого.

Джеймс догнал Корделию на крыльце Института.

Он побежал за ней, не сказав остальным ни слова, не извинившись – он понимал, это было невежливо, но мог думать только о том, что Корделия несчастна, что она покидает его, и он должен что-то сделать, причем немедленно.

Снегопад прекратился, тонкий слой снега покрывал ступени и плиты двора, словно сахарная глазурь. Корделия стояла на верхней ступени, сложив руки – без перчаток. На морозе ее дыхание превращалось в облачка пара. Корона багряных волос выделялась на фоне заснеженного двора, словно цветок мака среди поля белых лилий.

– Маргаритка… – начал было он.

– Не надо, – негромко перебила она, глядя на ворота Института и железные буквы, составлявшие латинскую фразу: «PULVIS ET UMBRA SUMUS» – «Мы прах и тень». – Не надо называть меня так.

Он заметил, что ее пальцы уже покраснели от холода. Он хотел взять ее руки в свои, спрятать под пиджак, чтобы согреть. Он видел, что так делал отец, когда мерзли руки у матери. Но, призвав на помощь самообладание, выработанное годами обучения у Джема, он застыл на месте.

– Корделия, – сказал он. – Ты собираешься сказать Люси? Я знаю, что ты не могла говорить с ней об этом, потому что вы неделю не виделись, но… теперь ты ей расскажешь? О том, что ты видела меня… с Грейс, прежде чем вы уехали в Париж?

Корделия покачала головой.

– Нет, я не намерена ей об этом рассказывать. Я не обсуждала с ней ни твои отношения с Грейс, ни нашу… договоренность насчет нее. – Она подняла голову и гордо взглянула на него. Ее темные глаза блеснули, как два медных щита. – Я не хочу, чтобы меня жалели. Ни Люси, ни кто бы то ни было еще.

«В этом мы с тобой похожи», – чуть не сказал Джеймс. Он не мог заставить себя говорить с кем-то о браслете, о заклинании. Не мог вынести мысли о сочувствии и жалости со стороны близких. Он отправился в Париж, собираясь рассказать правду Корделии, но представлял себе их встречу совершенно иначе.

Усилием воли он прогнал воспоминание: его любимая женщина в объятиях другого.

– Прости меня, – сказал он. – Я не хотел ставить тебя в такое положение, вынуждать лгать Люси. Теперь я вижу, что из-за этого вы отдалились друг от друга. Я не думал, что этим кончится. Все из-за моей гордости. Она того не стоит. – Джеймс рискнул поднять глаза на Корделию, и ему показалось, что она немного смягчилась. – Давай просто поедем домой.

Он не сдержался, протянул руку и убрал с ее лба темно-красный локон; при этом он слегка коснулся кончиками пальцев ее нежной щеки. К его удивлению, она не отстранилась и не убрала его руку. Но и не сказала: «Да, поедем домой, на Керзон-стрит». Она не произнесла ни слова.

– Этот особняк на Керзон-стрит – наш дом, – продолжал он прежним спокойным тоном. – Наш дом. Без тебя он пуст.

– Этот дом ты приобрел и обставил, чтобы жить там с Грейс, – сказала она, качая головой. – Ты даже не притворялся, что это не так; я считала само собой разумеющимся, что рано или поздно она станет там хозяйкой. Мы собирались прожить вместе один год, Джеймс…

– Я никогда не думал о том, что буду жить там с ней, – возразил Джеймс.

Это была правда; он не думал о второй женитьбе. Чары браслета не принуждали его к этому. Браслет отвлекал его от мыслей о будущем, от анализа собственных эмоций.

– Корделия, – прошептал он, снова касаясь ее щеки. Она закрыла глаза, и ее черные ресницы дрогнули. Он так сильно хотел поцеловать ее, что все тело пронзала боль. – Поедем домой. Я не прошу тебя простить меня сейчас. Я готов просить прощения сто раз, тысячу раз. Мы можем играть в шахматы. Сидеть у огня. Можем разговаривать. О Париже, о Мэтью, о Люси, о чем пожелаешь. Помнишь, как мы говорили с тобой часами…

Услышав это, Корделия открыла глаза. У Джеймса замерло сердце. Он ничего не мог с собой поделать. Ее темные глаза, даже усталые и печальные, всегда сводили его с ума.

– Джеймс, – грустно вздохнула она. – Мы никогда по-настоящему не разговаривали с тобой.

Он убрал руку.

– Но мы…

– Дай мне закончить, – сказала она. – Мы разговаривали, но не были искренни друг с другом. До конца искренни. Мы беседовали лишь о том, о чем легко болтать с посторонним человеком.

– С посторонним? Маргаритка… Корделия… я говорил тебе такие вещи, о которых даже не заикался никому на свете. Я полностью доверял тебе. И сейчас доверяю.

Но он видел, что мгновение слабости миновало. Ее взгляд снова стал жестким.

– Не думаю, что мне стоит сейчас возвращаться на Керзон-стрит, – покачала она головой. – Я поеду домой, на площадь Корнуолл-гарденс. Мне нужно увидеться с матерью и Алистером. А потом…

Джеймс чувствовал себя так, словно ему в глотку влили расплавленный свинец. Корделия назвала особняк матери домом; она ясно дала понять, что на Керзон-стрит чувствует себя чужой. Несмотря на боль, он не испытывал гнева. Жена ни в чем не была виновата. Ведь они договорились: фиктивный брак на один год…

Один год. Они жили вместе несколько недель. Мысль о том, что время, отведенное им с Корделией, подошло к концу, что больше ничего не будет, жгла его, сводила с ума. Он машинально проговорил:

– Я прикажу подать карету. Я отвезу тебя в Кенсингтон.

Корделия отошла от него. На мгновение Джеймс пришел в замешательство, решил, что он чем-то рассердил ее; но потом, проследив за ее взглядом, он увидел Мэтью, который закрывал за собой дверь Института. Он был без пальто, в одном бархатном пиджаке с порванным рукавом. Он обратился к Корделии:

– Карета Консула в твоем распоряжении, если хочешь. Я с тобой не поеду, – добавил он. – Только Чарльз. Хотя, если подумать, предложение не слишком заманчивое, а?

Корделия строго взглянула на него. Джеймс невольно вспомнил выражение ее лица в тот момент, когда она узнала, что в Париже Мэтью пил абсент. Он представлял, что чувствовала девушка; он сам чувствовал то же самое.

– Вы оба очень добры ко мне, – произнесла она. – Но в этом нет необходимости. Алистер приехал за мной, видите?

Она кивнула в сторону ворот – и действительно, во двор Института въехала наемная карета. Колеса стучали по каменным плитам. Над боками лошади, укрытой попоной, поднимался пар. Карета остановилась перед крыльцом, дверь открылась, и появился Алистер Карстерс в толстом синем пальто и кожаных перчатках. Он подошел к сестре и, не взглянув на Джеймса с Мэтью, спросил:

– Где твои вещи, Лейли?

Лейли. При звуке этого имени у Джеймса заболело сердце. Оно напоминало о той поэме, о любовной истории, которая, словно невидимая нить, связывала Джеймса и Корделию все эти годы. «Не нужны ей румяна и сурьма – была природа щедрою сама. И родинка на бархате ланит сердца и восхищает, и пленит. Не потому ль с любовью нарекли ее лучистым именем Лейли»[25].

– Магнус сказал, что отослал их, – ответила Корделия. – Какие-то чары. Чемодан должен быть уже в доме. Но если нет…

– Надеюсь, что чемодан на месте, – заметил Мэтью. – Ведь там все твои новые модные наряды.

«Все твои новые модные наряды». Например, алое бархатное платье, в котором она была вчера вечером. Наряды, которые Мэтью наверняка не только оплачивал, но и выбирал. Джеймса охватила ярость.

– Тогда садись в кэб, поехали; shoma mitavanid tozieh bedid, che etefagi brayehe in ahmagha mioftad vagti ma mirim, – сказал Алистер.

«Ты можешь по дороге объяснить мне, что происходит у тебя с этими двумя идиотами». Видимо, Алистер забыл, что Джеймс изучает персидский язык.

– Иди. Дай мне еще минуту, – ответила Корделия.

Алистер кивнул и сел в карету. Корделия повернулась к Мэтью и Джеймсу.

– Не могу сказать, что я чувствую, – произнесла она. – Слишком много всего происходит – все слишком сложно. С одной стороны, я сердита на вас обоих. – Она твердо взглянула в глаза одному, потом второму. – С другой стороны, я чувствую, что обидела вас, была несправедлива к вам. Сначала мне нужно все обдумать и примириться с собой, со своей совестью.

– Корделия… – начал Мэтью.

– Не надо, – устало сказала она. – У меня больше нет сил. Прошу вас, поймите одно: вы оба мне небезразличны.

Она быстро подошла к открытой двери кэба, протянула руку, и Алистер помог ей забраться в карету. Когда она закрывала дверцу, Джеймс успел услышать, как брат спрашивает, все ли у нее в порядке или нужно, чтобы он кого-нибудь избил. Потом лошадь тронулась с места, и они уехали, оставив Джеймса наедине с Мэтью. Корделия уехала, и во дворе стало пусто и тихо.

Джеймс взглянул на Мэтью. Его парабатай был бледен, как мертвец, и глаза на бескровном лице напоминали два пятна темно-зеленой краски.

– Мэт, – заговорил он. – Мы не должны ссориться.

– А мы не ссоримся, – рассеянно произнес Мэтью, глядя на то место, где только что стояла карета. – Я уже сказал, что оставляю поле боя.

– Но это не тебе решать, – возразил Джеймс. – И не мне. Выбор за Корделией, иначе быть не может.

Мэтью, не снимая перчатки, потер глаза.

– Я думаю, что она нас обоих уже ненавидит, – сказал он. – Возможно, это уравнивает наши шансы. – Наконец он взглянул на Джеймса и тихо произнес: – Я не знал. Клянусь, не знал, когда увез Корделию в Париж, что это оскорбит тебя, что ты будешь страдать. Я думал, что ты ее не любишь… в романтическом смысле. Если бы я знал или хотя бы догадывался, я бы никогда не поступил так.

– Я вел себя так, что ты не мог думать иначе, – ответил Джеймс. – И все же… жаль, что ты не поговорил со мной.

– Да, я должен был узнать твое мнение, конечно… Но я был зол на тебя, на всех. Я собирался уехать из Лондона один, и вдруг Корделия появилась на пороге моей квартиры в слезах, и… – Он покачал головой. – Я тогда решил, что ты жестоко оскорбил ее, что вы все равно разойдетесь. Но сейчас я не знаю, что думать. Грейс сидит в тюрьме, и ты, кажется, доволен таким поворотом событий. Не могу сказать, что мне ее очень жаль, просто я окончательно перестал тебя понимать.

– Да, Грейс действительно пришла в наш дом в тот вечер, когда вы уехали в Париж, – кивнул Джеймс. – И я вызвал Безмолвных Братьев, чтобы они забрали ее. Когда я понял, что Корделия все видела и ушла, я бросился за ней. Я проследил ее путь до твоего дома, потом, прочитав письмо, понесся на вокзал Ватерлоо. Я стоял на платформе, когда ваш поезд тронулся.

Мэтью безвольно привалился спиной к двери.

– Джеймс…

– Мэтью, – спокойно произнес Джеймс. – Я люблю Корделию, она моя жена. Ты должен понять: я сделаю все, что в моих силах, для того, чтобы она простила меня и вернулась ко мне.

– Почему же ты не сказал ей об этом раньше? – усмехнулся Мэтью. – Ей нужно было уйти из дома, чтобы ты это понял?

– Да, я должен был ей сказать, – согласился Джеймс. – И я горько сожалею о том, что не сделал этого. – Он помолчал. – А почему ты не сказал мне, что любишь ее?

Мэтью уставился на него, как на сумасшедшего.

– Потому что она твоя жена, а кроме того, веришь ты мне или нет, но у меня остались кое-какие принципы. То, что ты видел… как мы целовались… это было исключение, скажем так. Это случилось только один раз, и между нами не было ничего… более серьезного.

Джеймс ощутил неимоверное облегчение, но ему было стыдно признаваться в этом даже самому себе.

– А если бы в ту ночь меня не было в номере? – вырвалось у него, но он тут же махнул рукой. – Нет, не надо. Ты считал, что мы с Корделией поженились только ради спасения ее доброго имени, что на самом деле мы просто друзья. Я все понимаю.

– Но я знал, что… – Мэтью почему-то внезапно замолчал, потом испустил тяжкий вздох. – Я знал, что, когда вы станете жить вместе, когда ты будешь проводить с ней целые дни, ты тоже полюбишь ее. И кроме того… когда честный человек вдруг понимает, что влюблен в жену лучшего друга, он не рассказывает об этом никому. Он топит горе в вине, сидя в одиночестве в Лондоне или Париже, до тех пор, пока алкоголь не убивает его – или пока чувство не уходит.

Джеймс знал, что нельзя этого говорить, но не мог остановиться.

– Но ведь в Париже ты был не один, помнишь?

Мэтью втянул воздух сквозь зубы.

– Это болезнь. Я думал, что, если Корделия будет со мной, бутылка мне не потребуется. Но, видимо, уже слишком поздно. Бутылка требует меня к себе.

– Мне ты нужен больше, чем бутылке, поверь, – сказал Джеймс. – Мэт, позволь мне помочь тебе…

– О, Господь милосердный, Джеймс! – с отчаянием в голосе воскликнул Мэтью. – Как ты можешь быть таким снисходительным и всепрощающим? – Он выпрямился и отошел от двери. – Я не в состоянии сейчас это терпеть. Я не вынесу, если ты будешь помогать мне.

Джеймс не успел ответить: по двору разнесся резкий, громкий, как всегда, голос Чарльза:

– Ах, вот ты где, Мэтью! Тебя подвезти до холостяцкой квартиры? А может, поедешь со мной домой, увидишься с родителями? Уверен, они жаждут услышать о том, как ты провел время в Париже.

Мэтью состроил гримасу, хорошо знакомую Джеймсу; она означала: «Боже, дай мне терпения».

– Одну секунду, – крикнул он, потом обернулся к Джеймсу и положил руку ему на плечо. – Что бы ни случилось дальше с нами, я надеюсь, что ты не возненавидишь меня. Пожалуйста. Мне кажется, этого я тоже не вынесу.

Джеймсу хотелось зажмуриться. Он знал, что, закрыв глаза, он увидит двух мальчишек, бегущих по зеленому лугу в Идрисе, одного со светлыми волосами, другого – с черными.

– Я не могу ненавидеть тебя, Мэт. Для меня это невозможно.

Когда Мэтью тоже ушел, оставив Джеймса одного на ступенях, он закончил мысль: «Я не могу ненавидеть тебя, потому что вся ненависть направлена на меня самого. Для других уже ничего не осталось».