Беньи проснется от грохота. Он сядет в кровати и не поймет, где находится, – от похмелья у него нарушились ощущения пространства – кажется, он слишком велик для этой комнаты, будто проснулся в кукольном домике. Ничего удивительного, это продолжается много дней, каждое утро он просыпается в ужасе от того, что до сих пор жив.
Это случится на следующий день после бури, о которой он пока что не знает, он еще не понимает, забыл он свой сон или до сих пор спит. Длинная челка упадет на глаза, боль пронзит каждый сустав и сухожилие по-прежнему мускулистого тела, накачанного за время жизни в хоккее, хотя теперь Беньи двадцать, и он скоро два года как не вставал на коньки. Тощий, насквозь прокуренный, он попытается встать с кровати, но упадет на колено, пустые бутылки покатятся по полу, заваленному бумагой для самокруток, зажигалками и остатками фольги, а головная боль навалится с такой силой, что, даже зажав уши, он не поймет, откуда этот грохот – изнутри или снаружи. Раздастся еще один залп, стена задрожит, Беньи в испуге присядет на корточки, потому что стекло в окне над кроватью вот-вот треснет и погребет его под своими осколками. А в углу будет звонить, и звонить, и звонить телефон.
Два года назад Беньи уехал из Бьорнстада и все это время скитался по свету. Оставив город, где прошла его жизнь, он ехал автостопом, на поездах, плыл на пароходах до тех пор, пока вдоль дороги не перестали появляться города с хоккейными клубами. Он уехал черт знает куда и разрушал свою жизнь всеми возможными способами, но с удивлением обнаружил, что есть вещи, которых ему не хватает. Взгляды, руки, дыхание на затылке. Танцпол без вопросов. Чтобы стать свободным, ему нужен был хаос, а чтобы не чувствовать себя одиноким – одиночество. У него и в мыслях не было возвращаться, теперь любая чужая планета могла стать ему домом.
Был ли он счастлив? Раз у тебя возникает такой вопрос, ты совершенно не знаешь Беньи. Он никогда не возлагал особых надежд на счастье.
Заспанный и похмельный, он будет стоять на подоконнике в маленьком гостиничном номере, глядя на мир за окном и не ощущая себя его частью. Внизу на дороге столкнутся две машины – от этого грохота он проснется. Закричат люди. Так, что у Беньи зазвенит в ушах. До тех пор, пока он не поймет, что это телефон.
– Алло? – выдавит он голосом, севшим от долгого молчания, а до этого надорванным от крика.
– Это я, – устало и обреченно прошепчет его старшая сестра на другом конце провода.
– Адри? Что случилось?
Она будет осторожно подбирать слова – сейчас он слишком далеко, чтобы сообщать ему эту новость, как старшая сестра сообщает младшему брату. Он выслушает молча, он всю жизнь тренировался не подавать виду, когда внутри что-то гаснет.
– Умерла? – наконец произнесет он, и сестре придется повторить, как будто он забыл часть слов своего языка.
В конце концов он прошепчет «понятно», шорох дыхания в трубке – вот и все, чем даст себя знать маленькая ударная волна от разорвавшегося сердца.
Беньи нажмет «отбой» и начнет собирать сумку. Раз-два и готово, он путешествует налегке и всегда готов двинуться в путь.
– What’s going on? What time is it?[1] – донесется шепот из кровати.
– I have to go[2], – ответит Беньи, направляясь к двери, голый по пояс. Большая татуировка с медведем, набитая на плече, успеет поблекнуть после нескольких месяцев на солнце, а бесчисленные шрамы вспыхнут розовым на загорелой, как у дикаря, коже. На костяшках пальцев их окажется больше, чем на лице, ведь по части дикости Беньи мог многим дать сто очков вперед.
– Go where?
– Home[3].
Голос крикнет еще что-то вслед, но Беньи уже бежит вниз по лестнице. Надо было в ответ хотя бы пообещать, что позвонит, но если Беньи что-то и понял за годы жизни в Бьорнстаде, так это то, что он больше не в состоянии никому врать.