Семаль вернулась ближе к окончанию рабочего дня – пасмурная и притихшая. Теон завершил проверку отчета управления внутренней безопасности – он продолжал искать следы Филина. Нарастающее ощущение тревоги не отпускало, а после прочитанного отчета только усилилось, поэтому молчаливая дочь, устроившаяся с ногами на диване, сперва порадовала. Но только сперва.
– Что-то случилось? – спросил, когда, наконец, сообразил, что молчание дочери на протяжении пятнадцати минут – как минимум странно. Как максимум опасно.
Девочка тряхнула розовыми волосами. Из-под отросшей челки блеснули две светлые молнии.
– Я повторю вопрос, и если ты на него не ответишь справедливо посчитаю, что ничего не случилось и попрошу тебя больше не портить обивку в моем кабинете.
Девочка с вызовом выпрямилась, поставила ноги на ковер. Губы ее были плотно сжаты, в глазах стояли слезы и плохо скрываемое раздражение.
– Я хочу видеться с мамой!
Теон подавил вздох.
– Я понимаю. Но у нее работа, ты об этом прекрасно знаешь. Как только она сможет…
– Я хочу видеться с мамой. – прервала его девочка. – Приехать к ней.
– Это невозможно.
– Почему? – голос дочери не дрогнул, взгляд не изменился – она заранее знала, что отец откажет, но хотела услышать его.
Теон неторопливо откинулся на спинку кресла – желание остановить время, чтобы успеть обдумать ответ, родилось внезапно, вместе с пониманием, что быть отцом – не капельки не легкое дело.
– Семаль, мы ведь это обсуждали, – напомнил он. – Есть человек, который желает причинить мне зло. И местонахождение это человека мне пока неизвестно. Нужно быть осторожными, чтобы не оказаться под ударом.
– Этим ты объяснил, почему я не могу поехать на «Иль» к маме. Но почему она не может прилететь сюда?
– Она может. И как только расправится со своими делами, прилетит.
Дочь вскочила на ноги. Руки сжались в кулаки, лицо покраснело от гнева:
– Ты врешь!..
Теон прикрыл глаза, изобразил усталость.
– Семаль, – его голос должен был звучать мягко и предупреждающе, но вместо этого прозвучал жестко и раздраженно.
Теон положил руку на стол и строго посмотрел на дочь. Та, с трудом переведя дыхание, заговорила быстрее:
– … Я говорила с мамой, она сказала, что не может прилететь, потому что у нее нет допуска на «Тольду», ни служебного, ни персонального! – Девочка шагнула к отцу, замерла в полушаге от стола. Ее взгляд при этом стал холодным, почти ненавидящим. – Ты мог бы сделать ей приглашение, если бы, действительно, хотел видеть здесь… Но ты не пускаешь ее на «Тольду», ты игнорируешь ее запрос на встречу со мной!
– Семаль, я действую так из соображений безопасности.
Дочь отшатнулась, будто он ее ударил.
– Так это все-таки правда, – сорвалось с ее губ.
«Рихта джаль», – чертыхнулся Теон, сообразив, что только что его поймали на крючок, он тоже вскочил.
– Семаль.
– Не подходи!
Девочка сделала еще шаг к выходу, повернулась к отцу боком, будто намереваясь обороняться. Хотя, почему «будто», она именно этим и занималась. Теон горько усмехнулся – из него вышел никудышный стратег.
– Семаль, любые передвижения по галактике, пока мы не знаем ничего о планах Филина – самоубийство. Я не могу допустить, чтобы с тобой или с Гретой что-то случилось. Пойми…
Девочка отчаянно мотнула головой, в ее глазах стояли слезы, губы подрагивали, но когда она заговорила, голос звучал неожиданно твердо.
– Ты запер меня на «Тольде». Лишил меня друзей, учебы, всего, к чему я привыкла… что я люблю.
– Это вынужденная мера, пойми же ты, наконец!
– Ты прикрываешься Филином, чтобы украсть меня у мамы. Чтобы мы отдалились. Ты манипулируешь моей мечтой стать следователем и узнать «Тольду», чтобы держать у себя, как… как домашнего зверька…
– Семаль, ты несправедлива, – Теон пытался воззвать к голосу разума девочки. Та только качнула головой, еще больше отдаляясь от него.
– Нет, все так, как я говорю. – прошептала Семаль, продолжая буравить отца взглядом. – Никто не знает, что с Филином. Никто наверняка не знает, жив ли он… Как удобно. Им можно прикрываться вечно, верно?
– Ну что за глупости ты говоришь! Ты ведь дочь следователя прокуратуры, ты сама хочешь стать следователем, хоть немного критичности добавь к своим размышлениям! – Он схватил со стола и швырнул к ногам дочери отчет о Филине, который только что изучал. – Вот сводки, посмотри. Это разведданные, это рекомендации службы безопасности…
Девочка скользнула взглядом на разбросанные у ног бумаги, покачала головой.
Теон повысил голос и шагнул к дочери.
– Семаль. Я предлагал маме перевестись на «Тольду», она отказалась, прекрасно осознавая, что я вынужден буду вмешаться в ее судьбу и просить коллег из ее ведомства присмотреть за ней и обеспечить ей охрану.
– Так вот почему ее держат в секретариате!
Теон прикрыл глаза. Устало вздохнул:
– Да. Пойми, вам нельзя выходить в открытый космос, никто не знает, как близко Филин подошел ко мне сейчас. Мне нужно чуть больше времени, дорогая, – он подошел в дочери, протянул к ней руку и положил на плечо. Привлек к себе. Семаль не сопротивлялась, но была словно кукла. – Я все улажу, я над этим работаю. Потерпи немного, умоляю…
Он гладил ее по прямой, будто каменной спине, надеясь растопить лед, которым была скована дочь, шептал обещания, заверения, просьбы. Умолял и призывал к осторожности. Не получив ответа на сказанное, поймал себя на мысли, что заново рассказывает девочке уже озвученные доводы. А та по-прежнему молчит.
Он отстранился, заглянул в глаза дочери – две серебристые бездны. Осторожно позвал:
– Семаль…
Девочка неохотно подняла на него взгляд, с трудом разлепила пересохшие губы:
– Мама была права, что не рассказывала мне о твоем существовании. Без тебя мне было лучше.
Духов часто повторял присказку: «Беда не приходит одна». Теон посмеивался. Его друг-медик с опытом работы в «полях» и боевыми вылетами, латавший раны оперативникам и спецназу и видевший на своем веку такое, что иному и присниться не может, был суеверен и мнителен, а его земные пословицы и поговорки, которые он то и дело ввинчивал в свою речь, иногда доводили церианца до исступления. Вот и сейчас, когда Анатолий, скрестив руки на груди, смотрел на него сверху вниз многозначительным и усталым взглядом из категории «я тебя предупреждал», Теон готов был дать ему затрещину или хотя бы вцепиться в горло. Сдерживался из последних сил. Потому что этот землянин был прав во всем. Опять прав.
Они заперлись в его кабинете после ссоры с Семаль – девочка требовала объяснений, почему к ней не может прилететь ее подруга Тавра и почему ей нельзя прилететь к Тавре. И, что самое главное, увидеться с матерью.
– Что мне ей сказать? – Теон поднял на него глаза.
Тот пожал плечами с видом оскорбленной добродетели.
– Да, да, я помню, ты предупреждал, что это случится… Но что мне теперь делать, а?
Духов вздохнул и, пройдя к дивану, опустился на него, положил руку на подлокотник.
– Ты интересно рассуждаешь, Тиль. Сперва ты городишь околесицу, а потом просишь у меня совета, как выбраться из того комплекса мероприятий, который на моей родной планете красноречиво называется «Жопа».
Теон поморщился. Духов пожал плечами:
– Из песни слов не вычеркнешь… Я до сих пор не понимаю, почему вы не поговорили нормально с Гретой. Почему ты в твоей излюбленной манере всё за всех решил и запер дочь на «Тольде», прекрасно понимая, что девочке нужно общество сверстников, социализация и учеба… И, прости за прямоту, весь этот беспредел исходит от чужого, в сущности, для нее человека.
Теон полоснул его взглядом:
– Спасибо, друг. Дочь как раз мне призналась, что без меня ей было лучше…
Духов развел руками и вздохнул в ответ. Теон сник и опустил голову, стер со лба усталость. Пробормотал едва слышно:
– Я был уверен, что Грета переберется сюда.
– С чего бы это вдруг? У нее без тебя была жизнь, работа. Карьера, в конце концов. Всем этим она не готова была жертвовать четырнадцать лет назад. С чего бы начинать сегодня?
– С того, что у нас есть дочь. Мы семья – разве этого не достаточно?
Духов вздохнул, одновременно оглянувшись по сторонам, будто в поиске поддержки в этом странном и не самом легком разговоре. Он подался вперед и уперся локтями в колени, посмотрел в глаза друга:
– А что такое по-твоему семья?
Теон замер.
– Это близкие. Кому не все равно на то, существуешь ты или нет.
– Мне тоже не все равно, – отметил Духов, приподняв бровь. – Но я – не твоя семья при этом.
Теон вспылил. Резко поднявшись, он прошелся по кабинету от стены до стены. Движения его стали резкими и злыми. Он был раздражен. Духов усмехнулся.
– Ты знаешь, что я одиночка по жизни, – резко обернувшись к нему, заговорил Теон. Он раскачивался на каблуках, от этого напоминал разъяренную, готовую к атаке кобру. Взгляд метал молнии. – Мой отец не слишком обрадовался моему выбору профессии и практически прекратил со мной связь. Сестра… состоит в весьма непростой организации, чем реже ее видишь, тем спокойнее спишь. У меня нет никого дороже Греты и Семаль! Неужели этого не достаточно?
Духову было жаль расстраивать друга. Но он был медиком, при том – медиком военным, работавшим в полевых условиях, весьма далеких от комфорта. Делать больно он не любил, но понимал неизбежность и необходимость боли – если болит, значит, ты жив. Вот и сейчас, с сожалением качнув головой, он напомнил:
– Ты верно сказал, ты – одиночка. И это стало причиной, почему Грета не показывала тебе Семаль, разве нет? Ты одиночка, – повторил он с большим нажимом. – И Грета все это время сама воспитывала дочь, потому что не могла на тебя положиться. Неужели ты этого не понимаешь?
– Но ведь сейчас… – Лицо Теона покрылось испариной. – Сейчас Семаль со мной.
– А Грета хранит для нее возможность обратной дороги. Оберегает шанс вернуться домой, к прежней, понятной для девочки жизни. Когда та узнает тебя достаточно, чтобы быть готовой сделать выбор.
Теон отвернулся. Пройдя еще несколько шагов по комнате, он опустился в кресло напротив землянина.
– Ты думаешь… Грета никогда не вернется ко мне? Я имею в виду… вы это обсуждали с ней? Или сказанное тобой – пустые догадки? – он посмотрел в упор.
Духов понял, что он хотел услышать. Снова качнул головой.
– Нет, тебя мы не обсуждали, если ты об этом. Я говорю о том, что вижу. Есть одинокий холостяк, который болтается по галактике и ведет жизнь затворника. Есть женщина, которая его когда-то любила. И есть их общая повзрослевшая дочь. Их отношения с матерью предполагают определенный уровень доверия, поэтому женщина позволила дочери самостоятельно принять решение – общаться с отцом или нет, как часто общаться и в каком контексте. Никакой семьи я не вижу. И твоих попыток ее создать, к слову, тоже… Запереть девочку на «Тольде» – не лучшая твоя идея.
Последнюю фразу он сказал после непродолжительной паузы, чтобы она прозвучала не так удручающе грустно и болезненно.
– Но я их люблю. И Грету, и Семаль.
Признание далось легко. Оказывается, оно давно жило в его душе. Чтобы вырваться наружу, ему потребовался незначительный толчок. Им стали слова друга-землянина.
Анатолий улыбнулся:
– Вот об этом тебе и стоит дать сигнал им обеим.
– Что, прямо так и сказать?
Духов закатил глаза:
– Боже мой, какой ты, в сущности, чурбан!.. Нет, конечно, разговоров не достаточно. Они должны понять, что дороги тебе, что они – твоя семья и ты больше не одиночка, понимаешь? Не достаточно говорить, в делах любви нужны поступки.
– Поступки, – повторил Теон. – Я боюсь, Анатолий. Ты можешь назвать меня сумасшедшим, но Филин все еще на свободе. Я готов руку себе отгрызть, лишь бы Грета и Семаль не оказались в его руках. И если мне для этого нужно будет запереть их на всю жизнь, настроить против себя, я сделаю это.
Духов долго смотрел на него. Тиль Теон никогда не позволял себе эмоции. Как начальник криминальной полиции он был максимально хладнокровен даже в самые сложные моменты. Сейчас Филин добился главного – заставил его нервничать. Оглядываться по сторонам и совершать ошибки. Этими ошибками Филин непременно воспользуется.
– В морщинках волн ты не увидишь истину, – проговорил, наконец.
Теон снова поморщился:
– Опять ты со своими аллюзиями… Без них тошно.
Духов встал.
– Это не аллюзии. Это вековая мудрость моего народа. Мудрость, которую твой народ тоже наверняка имел, но в гордыне научно-технического прогресса растерял. – Он направился к двери, но остановился у входа, решившись все-таки сказать то, что вертелось на языке. – Тиль, страх – плохой советчик. А ты боишься. Мой тебе совет – успокойся и посмотри на ситуацию трезво: нет никаких сигналов, что Филин жив, что он не оставил мысль о мести тебе. Но даже если это так, если он поджидает за поворотом, ты, удерживая Семаль на коротком поводке и разрушая собственную жизнь, сам становишься оружием в руках Филина. Заставив бояться, он уже тебя победил…