После этого случая Антуан пытался уйти из-под покровительства Сапурина, но Павел Сергеевич, поговорив и убедив Антуана не предаваться отчаянью, оставил его в Посольском приказе, а не подле себя. Антуану эта новость не принесла ни удовлетворения, ни спокойствия, но все же он был рад, что дело закончилось таким вот образом, а не иначе. За службу справную и преданность России не стал Сапурин настаивать на суде и разбирательстве проступка его.
И Андрею Гладилину велел пригрозить челяди не болтать о произошедшем и самому забыть о случае. О Татьяне была забота у Сапурина. Не хотелось, чтобы дочка его лучшего друга Кузьмы Преонского страдала по вине мужа своего ветреного. Жалко ему стало Антуана, да и царь будет не в восторге от того, что совершил его подопечный.
Не знал правды всей Антуан о Воронкове. Не знал, что осталась у того дочь малолетняя, шести месяцев от роду. Без матери осталась Елена с рождения, а теперь и без отца.
Единственной воспитательницей и поддержкой стала для Елены бабушка Прасковья Акакиевна. Узнав о гибели сына Валерия, долго оплакивала старушка долю свою, а помощи ждать было не от кого. Воронков вовремя не известил никого о дочери и незаконной супруге своей – иноземке Алсу, привезенной им из Турции.
Но вернемся к Татьяне, ожидавшей мужа своего, отправившегося в поездку по государственным делам.
Лишь к вечеру следующего дня заскрипели половицы крыльца и послышались радостные возгласы домашней челяди. Татьяна в тот момент была в светелке и вышивала золотом рушник.
Антуан, увидев, что домашние испытывают неподдельную радость от того, что он вернулся живым и здоровым, мигом забыл о неприятностях последних дней.
Пока раздевался и здоровался со слугами, подошла и Татьяна. Как загорелись глаза у Антуана! Татьяна, скромно потупив взор, тихо прошептала:
– С добрым возвращением тебя!
– Здравствуй, милая! – он, сбросив тяжелый камзол, хотел приблизиться к Татьяне, но, вовремя сообразив, что представляет видом своим недостойную картину для своей возлюбленной, остановился.
Они долго стояли друг против друг и молчали. Наконец Татьяна, истомившаяся по мужу, протянула к нему руки и сказала с улыбкой:
– Ну же, подойди, неужели жены не признаешь?
Руки его дрожали, и не было больше сил сдерживать нетерпение обнять, наконец, любимую.
Даже усталость от последнего похода и неприятностей, связанных с ним, ушла куда-то далеко-далеко. Антуан кинулся в объятия любимой.
– Татьяна! Господи Боже! Как я скучал!
Глаза ее горели, и она тоже, забыв о соблюдении приличий при челяди, тихо прошептала:
– Да, милый, да! Я тоже скучала и молилась за тебя!
Нежно отстранив ее от себя, он посмотрел на нее и вновь обнял, как бы убедившись, что это она – его любовь, его печаль.
– Антон, – назвала она мужа по-русски, – Варвара ждет приказа моего, столы накрыты, и баньку справил тебе Гаврила.
Но он как зачарованный стоял и смотрел на жену. Такое счастье наполнило душу его, что обо всем на свете позабыл Антуан. Наконец, когда Татьяна стала хмурить брови, пытаясь угадать, о чем думы его, он, как паутину, разорвал ее смущение и ответил:
– Да, я сейчас, дай только постоять вот так еще, и уверить себя наконец, что не сон это!
Татьяна с любовью посмотрела на мужа и обняла его еще крепче, вдыхая запах его тела.
Она любила своего мужа всем сердцем. Просто любила, как могла: искренне, самозабвенно.
Хотела Татьяна кольцо подарить Антуану, но он его не взял.
– Оно же родовое и принадлежать должно дитю нашему, а не мне. Я хочу исполнить наказ отца твоего, так что носить его будет наш сын. А пока спрячь его и береги, – говорил ей Антуан, наконец по-настоящему ставший ее мужем этой ночью.
Они, счастливые и утомленные, уснули уже под утро. Целый месяц не было никаких вестей от Сапурина. Этот месяц Антуан принимал как пожалованный ему отпуск. Но, когда прошла седмица нового месяца, он всерьез забеспокоился.
Все передумал Антуан: и отставку, и недовольство им. Только молодая красавица жена была у него отдушиной, она единственная, кто радовал сердце Антуана.
Как-то утром, когда молодая чета сидела за столом, к их дому подъехала карета с поверенным от князя Сапурина. У Антуана перехватило дыхание, когда он увидел в окно Михайло Данича – советника Сапурина.
«Никак дурные вести привез?» – подумал Антуан и выскочил на крыльцо навстречу Михаилу.
– Велено до штаба доставить вас, – задыхаясь от быстрой езды, уведомил Антуана поверенный, взбежав на крыльцо, – вот и бумага имеется, – он протянул Антуану конверт.
Антуан взял его в руки, ожидая самого худшего.
«Была не была! Прочту – как знать, может и смилостивился князь и доклад не доведет до царя».
Он дрожащими руками вскрыл печать. Бумага гласила, что прибыть должен Антуан к Сапурину после полудня.
– А ты, Михайло, часом не ведаешь, каков Сапурин был намедни? Может, случилось что, чего я и не ведаю часом? – спросил осторожно Антуан у Михайлы Данича, разливая по чаркам анисовую водку.
– Дак я что? Я человек чину небольшого, и спросу с меня немного, – нарочно уменьшая свои заслуги, ответил Михайло. Уж больно охоч он был до похвал. Многие знали об этом и пользовались этой, наверное, единственной слабостью Данича.
В тот день и узнал Антуан, что не быть ему любимцем царя Петра. Злые или добрые языки донесли до царя весть о бесчинстве, сотворимом Антуаном. Ежели б был он роду русского, наверное, все было бы по-другому. Сильно был рассержен Петр за выходку его в лесном домике. Официально об этом никто не говорил, но все понимали. Это, конечно, огорчило молодого француза, но уж слишком был привязан Антуан к России, чтобы обиду сильную затаить.
«Как такое могло случиться? Ну почему?» – каждый раз спрашивала Татьяна себя, когда видела пьяного мужа.
Запил он, как только прознал, что поручения его выполняет совсем молодой дворянин. Смел был новый порученец царя, смел и надежен. Это-то и угнетало Антуана. Даже после разговора с Меншиковым, когда тот хвалил Антуана и заслуги его – и военные, и торговые, ничто не изменилось в положении де Кюри.
И не остудило ревности к преемнику. Встретив того ночью, он вызвал его на дуэль. Благо в тот момент попался им граф Брюс (когда-то он отличился перед царем и был пожалован именьем и щедрым денежным вознаграждением). Благодаря вмешательству Брюса история для молодого нового советника окончилась более чем удачно, в отличие от Антуана де Кюри. Его персона раз и навсегда потеряла вес при дворе.
Татьяна с горечью припоминала те времена, когда стыдно было даже на улице показываться. Уйти от мужа не давали приличия и… любовь. Несмотря ни на что, Татьяна любила мужа и была любима им.
И, как много лет назад, она прошла в опочивальню и открыла шкатулку. Татьяна достала кольцо и долго смотрела на него, а находившийся здесь Никита начал расспрашивать мать о перстне.
Татьяна, решив, что мал еще Никита, выпроводила его из опочивальни.
«Что за сны мне стали сниться каждую ночь? – думала Татьяна. – Если и дальше такое будет продолжаться, обязательно навещу Авдотью-Пичугу».
Фома сидел и смотрел выжидаючи на мать, Авдотью-Пичугу.
«Вот дал Бог матери дар на беду мне!» – не хотелось Фоме рассказывать матери о кольце проклятом, из-за которого теперь засовестился он на старости лет.
– Ну, что молчишь? Ирод! – голос матери вмиг отрезвил Фому.
Фома понял, что ответ ему надобно держать не только перед матерью, но и перед Богом. Ведь и его стезя недолго продлится на земле грешной. А покаяться никогда не поздно, тем паче что мать родная будет свидетельницей деяний его.
Тяжело вздохнув, он начал свой рассказ:
– Далеко это было и давно, когда был я на корабле лекарем у служивых бояр. Не богат был улов у нас, когда возвращались мы со стороны далекой, иноземной. Смеркалось, когда завидели мы недалече судно вражье, поспешно сняли паруса и решили тихо-молча мимо проплыть, чтобы не тревожить и подозрений не вызвать. Корабль-то чужой был, богатый с виду, а вблизи грозным казался.
Дак заметили нас чужестранцы и не вняли просьбе главного нашего, Митьки-Скоропала, дабы откупиться и отпустить нас с миром. Захватили всех без бою и супротивления и повязали, как агнцев смиренных. Не много нас было на корабле, в отличие от вражьего. Не было проку головушки наши супротив войска корабельного класть. Повязали всех. Более прытких за море синее скинули, а подчинившихся приставили к веслам – судно вести. Там-то и встретился мне Кузьма Преонский.
Фома приуныл, вспоминая молчаливого и сильного мужика.