Я мечусь по кабинету в ожидании, когда отец уже оторвется от девчонки. Меня раздражают несколько вещей: то, как он прикоснулся к ее руке во время разговора, и этот сальный взгляд. Может, конечно, я не так все понимаю, но мы ведь одной крови, и я не тупой, чтобы не знать, каких именно девушек выбирает отец. Задеваю крутящееся кресло, и оно громко ударяется о стол. Дверь открывается, и все еще с сияющей улыбкой появляется мой отец. Сгибаю каждый палец до хруста, сначала на одной руке, потом на второй. Он наконец закрывает за собой дверь, поворачивается ко мне, спокойно по привычке доходит до своего кресла и садится напротив меня. Самое время разыграть карту.
– Садись, – тянется к сейфу, нажимает комбинацию цифр и вытаскивает папку с документами. – На, почитай.
Сажусь в кресло, беру листки бумаг и читаю один за другим.
– Ты вообще проверял, кто она такая? Для чего она в этом доме? – хмурюсь, смотря ему в глаза.
– У нее медицинское образование. Моему внуку нужен особый уход, если ты понимаешь, – вытянутая передо мной ручка замирает в воздухе.
– Я не намерен нанимать ее. Или это твоя новая домашняя собачка? Ты читал пункт – условие никаких отношений с работодателем? – отец с сомнением смотрит на меня.
– По твоему мнению я притащил домой новое мясо?! – начинает катать ручку по столу. – И я всегда читаю все пункты в договорах. Этот пункт указывает на то, что я не могу заниматься сексом с ней.
– Замечательно, но это вряд ли остановит тебя, – подталкиваю ему документы. – Я не стану это подписывать. Плевать, по мне вообще не место ей в этом доме. Но если ты считаешь необходимым, хочу получить еще сведения о ней.
– Какие? – отец устало выводит подпись на бумаге со своей стороны и обозначает сумму жалования.
– Анкета о ее личной жизни, семье, где она живет, где училась, парень, – отец ставит бумаги столбиком и ровняет края об стол.
– Менструальный цикл, сколько раз на день она занимается сексом, первый опыт? Это тебя тоже интересует? – раздраженно спрашивает мужчина. – Мне кажется странным подобный интерес к деталям.
– Я сказал свое слово, вот когда ты покажешь мне все это, я позволю мисс Саттон находиться в этом доме, который час назад стал моей собственностью, а также заботиться в первую очередь о моем сыне и уж потом о твоем внуке, – встаю со стула и иду к выходу. – И еще никаких условий и рассмотрения до момента, пока я не буду обо всем извещен и не скажу свое решение. Мне пора, есть еще дела.
– Ты вообще думал о том, что сыну ты нужен больше, чем всем своим делам? – я несдержанно нажимаю на дверную ручку до хруста. – Ты должен быть в первую очередь ему отцом, а не человеком, который покупает ему вещи и является биологическим материалом. У него нет матери, он одинок.
– У него есть ты. А мать, видимо, не играет никакой роли для детей Карпентеров. Вспомни, где моя. С Саттон решай сам, – выхожу за дверь и широким шагом направляюсь на поиски девушки.
В доме непривычно тихо, голос ребенка не разрывает ничьи перепонки, никто не бегает с бутылочками и смесями, все будто вернулось на круги своя. Я спускаюсь по лестнице и слышу женские голоса на кухне.
– Вы должны постоянно давать ему воду, обязательно. Ко всему прочему, массаж играет важную роль. Я бы посоветовала иметь одежду, в которую вы переодевались бы только для него, чтобы он успел привыкнуть к вашему запаху, рукам. Трентон особенный ребенок, ему не хватает внимания, и для того, чтобы он не плакал, возьмите соску не со срезанным концом. То есть имитация соска, – я стою за стеной рядом с кухней и слушаю спокойный мелодичный голос Эмерсон, он резко отличается от Энж, даже тональностью. У той всегда были всплески звуков и режущая интонация, требовательная, а этот голос… нежный?
– Вы здесь закончили? – резко спрашиваю я и появляюсь перед двумя нянями и докторшей.
– Если мне не надо ждать мистера Карпентера, то, пожалуй, мне пора. Но ты не беспокойся, такси уже ожидает меня, – говорит Эмерсон. От обыденного обращения, да еще и на «ты», у обслуживающего персонала округляются глаза.
– Отмени, – слова вырываются из меня голосом, требующим повиноваться.
– Хоук, ты можешь ехать по своим делам. У меня есть возможность добраться самой, без твоего внимания, – посылает меня прилюдно ко всем чертям, отказавшись от эксклюзивного предложения отвезти ее. Вскидываю руку, и все посторонние тут же покидают кухню. Девушка безразлично встает со стула, поправляет кофту и движется мимо меня, словно ее это тоже касалось.
– Я сказал тебе, отмени! Это не обсуждается, – хватаю ее за локоть, видимо, не рассчитываю силу, она морщится.
Мы снова становимся друг напротив друга, наши взгляды готовы испепелить и уничтожить, и ни один из нас не готов отступать.
– Если еще раз ты поднимешь на меня руку… сделаешь мне больно, – Эмерсон освобождается, отодвигается от меня, мое тело тут же реагирует на нее. Не знаю, откуда появляется этот озноб и желание прикоснуться к ней, прижать к стене. Ставлю руку над ее головой, ловлю в ловушку и закрываю собой любые попытки избавиться от меня.
– И что ты сделаешь, мышка? – не узнаю свой охрипший голос, склоняю голову так, чтобы наши губы практически соприкоснулись. Запах ее тела как дурман, сладкий яд для меня.
– Я тебя зарежу, – строго отвечает Эмерсон.
Она наклоняется, подлезает под моей рукой и быстро удаляется. Я вижу по ее походке, что она немного шатается. Значит, не только я получил дурацкий эффект ватных подкашивающихся ног. Это будет интересно.
– Эмерсон, – громко говорю я. – Зайди в кабинет мистера Карпентера. У него к тебе есть дело. И можешь ехать как тебе угодно.
– Кто бы сомневался, – она отвечает тихо, но я слышу ее, хочется обернуться и хорошенько встряхнуть девушку, но что‐то останавливает.
Поднимаюсь по лестнице в свою комнату, оставляю приоткрытой двери. Расстегиваю пиджак и вешаю его на вешалку, оставляю в шкафу, переодеваюсь в домашние тренировочные штаны и свободную футболку. Раз я свободен, можно провести немного времени, занимаясь ничегонеделанием. Что тоже очень редко происходит последнее время. Моя комната такая же серая, как и моя жизнь. Я бы хотел сказать, что после того, как я перестал нюхать – все заиграло всеми цветами радуги. Но это не так. Я словно в тумане брожу в одиночестве, в поисках своего отражения или души. В поисках чего‐то такого, что сделает мое существование действительно стоящим. Это сырое влачение, будни, сменяющие один за другим, все так монотонно. И причина не в наркотиках, я уверен. Может, я просто исчерпал себя, перестал быть интересным самому себе. Уже нет бесконечного кутежа, пьянок, девок, разврата и хаоса. И от этого немного грустно.
Просто грустно и все тут. Может, так живут девяносто процентов населения, но хочется встряски. В соседней комнате раздается детский вопль, и я иду по первому зову маленького монстрика. Отец не прав в том, что я не прихожу к ребенку, просто запрещаю говорить прислуге, что в любую свободную секунду я захожу, но только посмотреть. Трогать его страшно с того момента, как он перестал быть слабым. Однажды я чуть не уронил его, после этого брать ребенка на руки я отказываюсь. Мне достаточно наблюдения, строгого присмотра и просто присутствия.
Комната Трентона украшена мишками и лошадьми. Я не знал, что ребенку понравится больше, но старался сделать его жизнь здесь веселой. Пока проходил ремонт, я привозил все новые и новые вещи, чтобы Трентон видел, что папа старается… Отцовство это как заклинание, у тебя не просыпается эта материнская безграничная любовь, но ты уже зависим от человека, привлекающего к себе внимание.
Я подхожу к нему ближе, вижу покрасневшую мордашку. Он беспорядочно трясет руками, шарит ими в воздухе, я усмехаюсь и подаю соску, к которой он очень привязан. Некоторым покажется жуткий голос младенца раздражающим, но я испытываю от него удовольствие. Не знаю, как моя мать реагировала на меня или отец, но есть в этом что‐то очаровательное. Крик превращается в наглый надрыв голоса, в комнату заходит одна из нянь и берет мелкого на руки.
– Извините, мистер Карпентер. Ему пора кушать, – она встряхивает бутылочку, проверяет на тыльной стороне руки температуру смеси, надевает на ребенка подобие попоны и садится в кресло‐качалку. Сразу возникает образ валяющейся около него Энжел. Ее бледное осунувшееся лицо, вытянутая рука вдоль тела, опущенная голова и остекленевшие глаза. Так глупо расстаться с жизнью ради мимолетного удовольствия. Меня передергивает, и я подхожу к девушке, которая удивленно на меня смотрит, когда я указываю на новый диван.
– Пересядь, – выдергиваю из‐под ее тела деревянную мебель и волоку за собой в коридор. Перекидываю его через перила и сбрасываю кресло‐качалку с высоты в холл. Оно пролетает один этаж и с грохотом, отражающимся в стенах холла, разбивается на части, при этом разломав паркет. Сжимаю губы, ничто не должно напоминать о ней в этом доме. Я ненавижу свои обещания относительно ее и то, какой тварью она оказалась, предав собственного ребенка. Мне не хватает воздуха в легких, сердце ускоренно бьется, и я чувствую небольшое головокружение. Хватаюсь за деревянные перила, опускаю голову на согнутые в локтях руки и сосредотачиваюсь на вдохах и выдохах.
– С тобой все в порядке? – доносится снизу, я сразу получаю какой‐то толчок адреналина, раздражение тут же по новой накатывает на меня.
Я просто смотрю вниз, не говоря ни слова, на маленькую медовую блондинку, которая, широко раскрыв глаза, тревожно смотрит на меня. Удерживаю ее взгляд на себе, кладу подбородок на руки и просто наблюдаю. Откуда у такой как она – эта невинность в глазах, забота и уверенность в себе. Мне становится безумно интересно, что выйдет, если она останется здесь на определенный период. Пусть недолго. Но от простого присутствия ее рядом ощущение озноба переходит в огонь, разрастающийся в груди.
Она убирает свои длинные волосы на одну сторону, задерживает в них пальцы, и я ощущаю, как хотел бы их погладить и почувствовать, какие они на ощупь. Ее тело обладает каким‐то исключительным ароматом, если бы она могла молчать…
– Сумку мою спусти вниз, – мои брови приподнимаются, она все еще не знает, кто я. Хорошо это или плохо покажет время, но пока мне очень нравится эта игра.
Оглядываюсь по сторонам, и няня, которая уже покормила моего сына, выносит то, что ищет Эмерсон. Забираю ее и швыряю через перила прямо в девушку. Громко охнув, она едва не падает вместе со своими принадлежностями, но ловит их.
– Ты нормальный? – восклицает она. – Чуть не убил меня.
– А может, именно это я и хотел, – скептически отвечаю девушке, она отрицательно качает головой, берет свою сумку и раздраженно направляется к двери. – В следующий раз, когда приедешь, оденься как тогда в ночном клубе. Так будет проще залезть тебе под юбку, – на моем лице появляется кривая улыбка оттого, как она психует.
Я не знаю, что она там мне ответила, потому что лишняя информация теперь донеслась до моего отца и всей прислуги. Отец растерянно смотрит сначала вслед девушке, потом на кресло‐качалку и только потом на меня.
– И что это значит? – непонимающе спрашивает он.
– Кресло давно просилось выбросить его. А если ты по поводу девушки, хорошо, что подписывал не я, так как последний пункт уже нарушен. Мы в некотором роде знакомы, – отец поднимается по лестнице, пока внизу убирают то, что я разрушил. Он становится рядом со мной в такую же позу, как и я, затем смотрит вниз.
– Возможно, это последнее, что принадлежало матери твоего ребенка, – произносит он. – Несмотря на то, что произошло с ней, я благодарен Энжел. Тебе нужен был друг, который прошел все то же, что и ты. Это могло произойти и с тобой? – он обдумывает секунду, затем хлопает меня по напряженной ладони. – Я хочу другую жизнь для тебя. И мне до сих пор стыдно, что не пресек все, как только ты окунулся в мир наркотиков.
– Не стоит вспоминать прошлое, любое напоминание об Энжел вынуждает меня чувствовать себя еще большим дерьмом, чем я есть. Рейчел, парни… Все то, что я считал привычной жизнью, перестало быть важным. И даже спустя много лет так и не научился отличать нужное от негодного, – отвечаю ему задумчиво.
– Ты по поводу Эмерсон? Почему ты не думаешь, что первое мнение ошибочное? – спрашивает он меня.
– Потому что я сам уже сделал выводы о ней. И теперь восстановить равновесие будет сложнее, – я не могу говорить о тех ощущениях, которые она во мне вызывает, но думаю, отец и так все понял.
– Время покажет, – он выпрямляется. – Кстати, что будешь делать с пентхаусом на Мэдисон?
Об этом я еще не позаботился. В данный момент там абсолютный бардак. Время, которое я жил без Энж, не осталось незамеченным. В момент, когда мне стало плохо одному, я бежал оттуда. У человека должна быть берлога, угол, где он всегда может спрятаться от посторонних глаз, остаться один на один со своими мыслями и проблемами. Именно так я себе представляю это место.
– Надо отправить туда людей, чтобы вычистили свинарник. Я пока останусь здесь, – тру рукой место шрама на моей груди, там, где меня прооперировали, оставив без одного легкого.
– Я найду информацию о Эмерсон Саттон, постарайся сделать так, чтобы она задержалась в этом доме подольше, – мы расходимся по разным сторонам, я направляюсь в свою комнату, чтобы в который раз побыть одному.
Психолог в клинике была права, однажды мне понадобится еще раз пролежать на лечении и приобрести друга, человека, с которым я смогу делиться и разбавить свое никчемное существование. Взять все самое лучшее и постараться убить в себе тоску. Потому что нет ничего важнее живого общения, которого я, к несчастью, полностью лишен. И в этом вина и ошибка только моя и ничья больше.