– Эта ерунда из‐за той кисты? Трой, ты же сам делал операцию! Я пропила все, что ты мне назначил. Что дальше? – я уже несколько лет борюсь со своим организмом.
– То, что мы сделали для тебя, показало возможность зачатия. Но ты умудрилась прийти сейчас ко мне без парня за руку. И даже не с пробиркой, в которой есть материал. Заметь, ты не в постельке стараешься над зачатием. Ты здесь. Рядом со мной. Совершенно одна, – он раздражен и зол, столько работы и все впустую. Я начинаю растирать виски от боли, пульсирующей в голове. – Зачем вы расстались сейчас? Забыла, для чего ты так долго терпела его выходки? Что, если попросить твоего бывшего парня сдать сперму, и я сделаю эко?
Задираю медицинскую сорочку, оголяю живот, на котором множество синяков, то же самое делаю с рукавами. Трой отворачивается, его кулаки сжимаются.
– Я с ним рассталась, потому что он начал пить и размахивать руками. Не хочу, чтобы это снова повторилось. Хватает примеров в жизни знакомых, которые решали все драками. Нет ничего приятней запаха убитого сурка, лежащего рядом, – добавляю с сарказмом. – Я как будто сплю с мусорным баком, терзаю его вялый кожаный шарфик, мне это не интересно. Мне нужен ребенок от психически здорового парня, который пусть и не будет воспитывать младенца вместе со мной, но, по крайней мере, не является моральным уродом. И не от алкоголика, который однажды пришибет меня в невменяемом состоянии. Что с банком спермы? – он задирает глаза к потолку и мысленно подсчитывает нули. – Ясно, я не потяну. Что, если принесу материал в презервативе. Не спермицидном, конечно. Потом методом отбора мы закачаем это в меня?
– Ты в своем уме? – он качает головой. – Начнем с того, что ты страдаешь особой любовью к плохим парням, которые избивают тебя или увозят в непонятном направлении, так что потом я выбиваю двери туалетов, пытаясь найти, из какого именно ты мне звонишь. – Я внутренне сжимаюсь, и такое было в моей жизни. – В данный момент предлагаешь чепуху. Не мне говорить о том, что ты знаешь, до самой яйцеклетки добирается намного меньше сперматозоидов, чем их выделяется при семяизвержении, поэтому если изначально качество спермы далеко от нормальных показателей, то успешность зачатия ставится под угрозу. А я не могу даже представить без определенных анализов, что именно ты мне принесешь. К тому же после семяизвержения в условиях внешней среды сперматозоиды долго просуществовать не могут, основная масса их погибает в течение нескольких часов.
– Я что, попросила тебя провести мне еще раз курс зачатия? Скажи просто, это реально или нет? Я могу ведь не заниматься этим напрямую.
Он устало садится в свое кресло и кладет руки на стол.
– Если сбор спермы происходит дома, то надо успеть доставить материал в клинику в течение часа, в противном случае объективности результатов можно не ждать. Обеспечить жизнеспособность спермы можно только в лабораторных условиях, – он начинает загибать пальцы, – для чего необходимо создать благоприятный температурный режим, условия влажности и освещенности, исключить воздействие внешних факторов, что в домашних условиях сделать практически невозможно. Эмерсон, пойми, в каких бы хороших условиях не хранился презерватив со спермой, попадание воздуха, дневного света сделают свое дело, основная масса сперматозоидов за сутки ПО‐ГИБ‐НЕТ. А если введение такой спермы послужит причиной зачатия, то это будет больше похоже на фантастику, нежели на реальность.
Я устало качаю головой. Чем больше мы разговариваем на эту тему, тем все хуже.
– Иными словами, у меня нет вариантов? – мой двоюродный брат еще со времен моей учебы на медицинском является моим гинекологом. Теперь он хмурится и рассматривает мои результаты обследования.
– Ну если только… Дикость, конечно, – говорит он и тянет последние слоги.
– Если что? – спрашиваю его.
– Эм, я тебе уже несколько раз повторил, тебе надо родить. Подсадить маленького человечка в твою матку, чтобы это был твой последний вагон, в который ты успеешь заскочить на ходу. В данный момент твой гормональный фон поет потрясающую песню, зазывая сиреной найти счастливчика, способного стать отцом прекрасного малыша. Мы так долго заводили ее, и вот она – победа. Но теперь нет парня. Нет спермы, нет надежды. Что я, по‐твоему, должен делать? – Трой встает напротив меня, затем наклоняется и стучит пальцем по моей карточке. – Смотри, яйцеклетки зрелые. В данный момент овуляция, и на все это у нас двадцать четыре часа. Потом я не знаю, когда она еще соизволит ответить нам взаимностью и вообще заведется ли. Я могу предполагать, что больше у тебя возможности не будет.
– Попросту у меня есть ночь для того, чтобы забеременеть естественным путем? – он согласно кивает. – Какие‐нибудь есть мысли?
– Я женат, не смотри так на меня. Лина не простит ни одного из нас. Кроме того, я твой двоюродной брат. – Я отмахиваюсь от него, еще не хватало рассматривать вариант с родственником. – Ночной клуб «Даблхот»?
– И что ты предлагаешь? Отдать себя первому встречному, с просьбой помочь мне забеременеть, иначе у меня не будет никогда детей? Это смешно, – загибаю край своего больничного набора стикеров, на которых изображены мишки.
– Ну, ты можешь попробовать с прохожими, но не думаю, что они поймут тебя. Обычно девчонки занимаются сексом в клубе, отрываются в ближайшем туалете, а потом приходят на аборты. – Трой складывает свои вещи в черную сумку. – Это показывает практика. А самый популярный клуб именно «Даблхот».
– Он может быть болен. Да и какой человек в своем уме будет заниматься этим без защиты? – я встаю с удобного кресла, поправляю свою рабочую форму.
– Я чувствую себя сутенером, толкающим тебя на немыслимые вещи. Ты очень даже права, да, могут быть болячки, от которых, кстати, не застрахован даже человек, живущий в браке… Говорю тебе из опыта, проверенного временем моей работы. Вообще это был глупый вариант, который действительно слишком опасен, – он огорченно качает головой. – Хорошо, попробуем в следующий раз. Мне пора, моя жена уже сошла с ума без меня, – вместе мы выходим из его кабинета, он передает мне мою карточку, и я остаюсь в полной тишине отделения гинекологии, смотря ему вслед.
Иду к своему отделению, пересекаю лестничный пролет, поднимаюсь по ступеням к тяжелой металлической двери, скрывающей от меня мир чудес. Я сразу же слышу тихие разговоры других терапевтов, которые переодеваются в ординаторской, собираясь домой. Прохожу мимо них и останавливаюсь около огромных прозрачных стекол, за которыми в боксах лежат малыши, родившиеся раньше времени или имеющие маленький вес. Голубые и розовые шапочки мелькают перед глазами, младенцы такие хрупкие и ранимые, и я безумно люблю каждую секунду, которую провожу рядом с ними. Натягиваю маску на лицо, подхожу к раковине, расположенной в коридоре, и тщательно мою руки. Одри удивленно смотрит на меня, когда поверх формы я надеваю стерильный халат и захожу к малышам.
– Твоя смена уже закончилась. Ты не едешь домой? – хрупкая девушка сидит на стуле, рука в перчатках через небольшое круглое отверстие ощупывает животик мальчика.
– Опять вздутие? – спрашиваю я ее озадаченно. – Хочу еще минутку уделить малышу в четвертом боксе.
– Он не выживет, его родители наркоманы. Он здесь уже неделю, и ты постоянно сидишь с ним. Не боишься привязаться? – она вводит через катетер небольшое количество раствора, вытаскивает руки, проверяет температуру.
– Какая разница, кто его родители. Он маленький ребенок, который борется за свою жизнь, а я борюсь вместе с ним, – улыбаюсь, когда мальчик кривит губы, будто проглотил что‐то невкусное. – Сегодня он выглядит прекрасно, желтизна прошла. И, судя по всему, мы набрали двадцать грамм, – достаю теплый стерильный стетоскоп, надеваю перчатки и через отверстие сначала нежно прикасаюсь к ребенку, чтобы не испугать, и только потом начинаю слушать его легкие и сердце. Проверяю сосредоточенно, чтобы ничего не упустить. Еще вчера его сердечный ритм был слабее, легкие работали вполсилы. Я думаю, это результат нашей маленькой практики, о которой никто не знает. Жду не дождусь момента, когда мы попробуем это снова.
– Я так и не поняла. Его мать уже умерла? – я вытаскиваю стетоскоп из ушей, глажу худенький животик мальчика, он удовлетворенно дышит.
– Мне это неизвестно, но у ребенка есть отец и дедушка. Девушка, родившая его, тяжело больна. Очень надеюсь, что все обойдется, малышу нужна мама. – Подпираю одной рукой лицо и наблюдаю, как он тянет свое тело, пальчики на ножках вздрагивают, и он снова кривится. – Я бы все отдала, чтобы он жил.
Под тонкой кожей младенца, как сквозь пергамент, видны мелкие прожилки вен. Мне больно думать, что еще ему придется испытать, прежде чем вырасти. И этот катетер ничто.
– Рей не звонил? – она говорит очень тихо, проходит к следующему боксу и проверяет ребенка.
– Даже не хочу об этом думать. Заблокировала его номер, позже разберусь с его вещами и забуду как страшный сон, – она поворачивает голову в мою сторону, смотрит куда‐то сквозь меня. – Самое страшное, теперь у меня два варианта: забыть о желании завести ребенка или найти парня на одну ночь.
– Это не сложно, – она улыбается, записывает в карту данные. – Предание старо как мир. Надрезаешь фольгу на презервативе, берешь того, что не усеян видимыми болячками, не пьяного до невменяемости и готового к приключениям.
– Все не так просто, – я встаю, беру карту и записываю показатели, количество раствора, уже введенного в организм.
– У тебя вообще в жизни все непросто. Парень последний – придурок, которого я не переваривала. Как и многие другие. Хватает момента, когда он схватил тебя за подбородок и потребовал смотреть на него. Затем то, как влияла на тебя гормональная терапия. Ты же плакала от любой мелодрамы. Что говорит Трой? – Одри показывает мне на дверь, мы закончили здесь, осталось пройти отделение, и я свободна.
– С точки зрения медицины, пятьдесят на пятьдесят, – мы делим палаты. Я захожу к мальчику, который готовится к операции по реконструкции желудка, поправляю на нем покрывало, смотрю на датчики и записываю показания в планшетку, висящую на краю кровати.
Одри выходит одновременно со мной из двери напротив.
– Ты боишься, что потом у тебя не получится? Как насчет работы? Ну, я имею в виду, как ты потом будешь в больнице и ребенка оставлять у няни или мамы? Где? – я несколько раз моргаю, мы расходимся снова по палатам, внимательно делаю свою работу, возвращаюсь в коридор, нахмурившись.
– С этим не будет проблем, – я не оставлю своего ребенка на близких. Не поменяю на работу. Поэтому выбора не будет. Как только подрастет, там уже буду решать проблемы по мере поступления. – Меня беспокоит другое. Я ведь медицинский работник, а не девочка подросток, которая просто поведется на свои гормоны и тра… переспит с незнакомцем.
Одри хмыкает, мы идем с ней в нашу ординаторскую, закрываем дверь, и она садится на диван. Я подхожу к шкафчикам, снимаю свою рабочую одежду и переодеваюсь.
– Может, иногда это необходимо. По сути, твой Рей еще то дерьмо, но ты же с ним занималась сексом, не так ли? – я смотрю на нее через плечо, остаюсь только в нижнем белье и быстро натягиваю скромное синее платье и кофту с длинным рукавом. – Ну, так выбери того, кто тебя заведет. Только не пей. Ты идешь за донором по факту.
– Да ладно, вот так все просто. А если у него куча болячек, он туберкулезник или, не знаю, сидит на сильных антидепрессантах? – она пожимает плечами, вытягивает ноги и укладывается на диване.
– Ты думаешь, девочки в клубах об этом задумываются? – она с удовольствием потягивается и зевает.
– Я же не девочка, – собираю волосы в пучок, закалываю их невидимками.
– Ты бабуля, которая как старая сварливая миссис "ворчунья", все тебе не так. Однако, выбор всегда за тобой. Что, если просто отдаться воле случая, а вдруг повезет? – поворачивается на бок, проверяет пейджер, на котором загорается зеленый экран.
Это слишком тяжело для меня, я еще ни разу вот так сразу не прыгала в постель к парню, мне нужна раскачка. Я эдакий педант, желающий знать практически все о том, кого выберу. Привычка задавать наводящие вопросы, чуть ли не составлять его медицинскую карту. Может, поэтому я до сих пор не замужем…
– Не для меня такой способ. Может, все же позже получится. Трой профессионал своего дела, – убежденно говорю я.
– Если он предложил тебе идею с клубом, значит, дело дерьмо. Ты, конечно, можешь убеждать себя, но не меня. Просто отправляйся, трахни Рея и потом веди с ним вечную войну за ребенка. Он постоянно будет изводить вас двоих, да и вообще не факт, что ты выносишь плод до первого избиения тебя. Конечно, это лучше, чем одноразовый мужик, – Одри встает с дивана, поправляет медицинскую форму и идет к выходу. – Если что, самые перспективные в «Дабл» обитают. От симпатичного папика до горячего плохого мальчика. Все, как мы любим, – она подмигивает и выходит за двери.
Это просто дикость какая‐то, слишком опрометчиво для меня. Решительно выхожу в коридор, спускаюсь в лифте в просторное фойе больницы. Моя несуразная большая сумка как лабиринт: копошась среди набора одноразовых перчаток, линз, футляра с очками и прочего мусора, найти ключи от миниатюрной машины – совершенно невозможно. Ох уж этот вечный парадокс: большая сумка и куча мелких предметов ней. Порой я даже не могу с уверенностью сказать, что там внутри, пока не вытрясу все содержимое из нее. Становлюсь около скамьи, раскрываю сумку и начинаю поиски, глаза режет от недосыпа, зажмуриваю их, затем расслабляю. Несколько раз моргаю, и, наконец, до меня доходит: я забыла снять линзы. Именно из‐за них это неприятное ощущение. Возвращаться вроде как плохая примета, поэтому решаю, что могу поехать и так. Нахожу ключи и закрываю сумку. Охранник провожает меня взглядом, я киваю ему на прощание и, слава богу, добираюсь до моей машины, преодолев небольшое расстояние до парковки. Сажусь в «Фольксваген», и как только проворачиваю ключ зажигания, у меня начинают скакать обороты. Надо срочно что‐то с этим решать. Мне все некогда заехать в мастерскую и оставить машину на ремонт. В зеркале заднего вида ловлю свое отражение. «Бабуля», я действительно с этой прической выгляжу на несколько лет старше, а если еще надеть мои очки – вообще туши свет. И как я должна кого‐либо снять в таком виде? Закусываю губы, лезу в сумку и начинаю приводить себя в порядок. Пудрю лицо, рисую стрелочки на глазах и крашу красной помадой губы. Я, если честно, даже не знаю, когда успела эту косметику приобрести. Работая сутками, особо не замечаешь изменения в течение жизни, делаешь все автоматически. Достаю маленький флакон сладких духов и брызгаю на кисти и шею. Если у меня получится в таком виде соблазнить кого‐то, это будет моей маленькой личной победой. Я слишком долго ждала этого дня, и пустить все на самотек не могу, Трой и Одри правы. Получается, что все принимала зря.
Решительно распускаю волосы, они рассыпаются по моим плечам красивыми светлыми локонами, поправляю их и нажимаю на газ. Что же, пора уже решиться на кардинальные перемены в жизни. Проезжаю вывески ночного города. Я примерно помню, где находится это заведение, но вот посещать его не приходилось ни разу. Пригибаюсь к рулю. Он вроде должен быть в каком‐то закоулке, рядом еще большой магазин. Поворачиваю на нужную мне улицу, навигатор приятным голосом девушки указывает, что осталось пятьдесят метров до клуба. Как идиотка, я кручусь на одном и том же переулке, объезжаю его по новой и не вижу, где он находится. Останавливаюсь и выхожу из машины, тут нет ни одного прохожего, что нормально для трех часов ночи. Снова оглядываюсь. Что я вообще здесь делаю, и почему именно этот ночной клуб?
– Потерялась? – вздрагиваю от неожиданности, за моей спиной в тени лестниц, уходящих в подвал, звучит хриплый голос парня.
– Я… Да. Не подскажете, где здесь клуб «Даблхот»? – мой голос становится невыносимо писклявым, по спине ползут мурашки, ведь я не вижу лица того, кто со мной разговаривает. Только оранжевый тлеющий уголек сигареты.
– Ты пришла прямиком из воскресной школы? Хористка? – он как‐то совсем неприятно усмехается, постепенно вырисовываются его черты лица, когда высокая фигура поднимается по лестнице. – Ты такая же скучная, как и твоя кофточка?
Я что‐то совсем запуталась, он меня специально пугает или это я себя накручиваю?
– Да пошел ты, придурок, – собираюсь уже сесть в машину, идея была мало того, что идиотской, так еще и хамло, стоящее передо мной, испортило и так не очень хорошее настроение.
– Клуб за моей спиной, смелости хватит спуститься? Или ты только на словах такая дерзкая? – он стоит, оперевшись на бетонную стену, в своей кожаной черной куртке и черных джинсах.
Молча ставлю машину на сигнализацию, поднимаю подбородок и гордо прохожу мимо него. Пошел он. Я слышу, как парень обернулся, этот звук, когда кожа ботинок скребет по камням. Ощущаю его взгляд на моей спине, тяжелое чувство поселяется во мне.