Ника
Я просыпаюсь посреди ночи от острой боли в груди. С шумом втягиваю воздух, растираю больное место. Стараюсь бесшумно встать, чтобы не разбудить Виктора.
– Что, опять?! – морщась произносит он, приподнимаясь на локтях. – Сколько можно? Сходи уже к врачу!
Я понимаю, что теперь осторожность соблюдать нет смысла, и включаю свет. Накидываю рубаху поверх коротенькой пижамы и иду в кухню принимать обезболивающие. Он, недовольно ворча, встаёт следом и идёт за мной, только в уборную. Я не удивляюсь и не обижаюсь на его равнодушие к моему недугу. Виктор на самом деле хороший и заботливый. И раньше он каждый раз вовремя приступа подскакивал вместе со мной, приносил мне таблетки и успокаивающе гладил, пока я не усну. Просто за два года кто угодно устанет от таких припадков. Меня и саму это бесит, если честно. Иногда хочется просто уснуть и не проснуться. Вместо того, чтобы вот так каждый раз с криком вскакивать и не знать, куда себя деть. А у Виктора ещё деловые встречи по утрам.
– Ты прекрасно знаешь, что я ходила, – отвечаю я устало. – И не один раз.
– Ну так к нормальным иди, – раздражённо бросает он. – Неужели ты думаешь, что я пожалею денег на хорошего специалиста?
Я отправляю в рот цветную капсулу и запиваю её водой из прозрачного стакана. Блики от узоров на нём бегут по стенам, вызывая головокружение. Сколько раз я слышала это от него? Думаю, если бы он знал, что я потратила на бесконечные обследования, не выявившие у меня никаких заболеваний, всё наследство, доставшееся от тёти, то не разбрасывался бы подобными заявлениями. Я присаживаюсь на кухонный диванчик, притягивая одну ногу к груди. Мой взгляд расфокусирован.
– Знаешь, один пожилой врач сказал мне, что я, возможно, чувствую боль своей утерянной сестры-близнеца, – произношу я отрешённо. Виктор только закатывает глаза на это и разворачивается в сторону спальни.
– Вот поэтому ты никак и не вылечишься, – отвечает он уходя. – Потому что ходишь ко всяким шарлатанам.
Объяснять что-то Виктору бессмысленно. Он прекрасно знает, что эти внезапные «фантомные» боли начались у меня ещё в школе. Знает, что они никак не связанны с физиологией, поскольку возникают в разных частях тела и без всякой причины. Понимает, что не связаны они скорее всего и с психикой, поскольку опять же никак не зависят от моего внутреннего состояния. Абсолютно рандомные и неконтролируемые – это всё, что можно о них сказать. Виктор всё это прекрасно знает, он просто устал. Так же, как и я.
Я возвращаюсь в постель и осторожно ложусь с ним рядом. Хочется немного тепла, хочется, чтобы он меня утешил и пожалел. Но вместо этого он, тяжело вздохнув, произносит:
– Ник, давай расстанемся.
На секунду у меня закладывает уши. Я не сразу осознаю смысл сказанного им. Но он молчит и терпеливо ждёт, когда до меня дойдёт. Дрожь пробегает по телу. Я поджимаю губы и задерживаю дыхание, пытаясь не разреветься. Убедившись, что я, наконец, всё поняла, он продолжает:
– Я ведь правда пытался, понимаешь? Но так невозможно дальше жить. Мне ведь уже не семнадцать, пора подумать о детях. А как планировать их с женщиной, которая даже с собственным телом не может разобраться? И что, если этот твой «недуг» передастся им?
Он смотрит на меня вопросительно, но мне нечего ему ответить. Я с ним полностью согласна. Я для семейной жизни непригодна. Инвалид без диагноза. Нужно сказать спасибо, что у нас были хотя бы эти два года.
– Ты мне очень дорога, Ника, – Виктор с мучительным выражением лица касается моего лба, убирает прядь упавшую на глаза, проводит пальцами по линии скул. – Но у меня только одна жизнь. И я хочу прожить её без сожалений.
Слёзы одна за другой катятся из глаз. Я уже даже не пытаюсь сдерживать их. Мне хочется попросить его остаться. Я готова даже умолять его. Но понимаю, что не имею на это права. Ведь Виктор тоже дорог мне, и я искренне желаю ему счастья. Кроме того, цепляться за него сейчас – лишь пытаться отсрочить неизбежное. С каждым новым приступом я слышу от него всё больше раздражения. Нужно закончить это, пока мы ещё можем разойтись по-хорошему.
Я отворачиваюсь, зарываясь лицом в подушку. Виктор обнимает меня почти невесомо и целует в затылок. Сердце в груди ускоряется. Появляется крохотная надежда, что он скажет сейчас, что погорячился, и попросит прощения. Но Виктор поднимается и начинает одеваться.
– Я заеду позже за вещами, – говорит он перед тем, как уйти. – Нужно найти новую квартиру. Надеюсь, ты понимаешь.
Мне нужно хотя бы кивнуть, но я не в состоянии пошевелиться. Тело будто цепенеет. Виктор уходит, заперев дверь своим ключом. Меня вдруг накрывает осознание, что это действительно конец. Но почему я так легко отпустила его? Внезапно появившиеся силы заставляют вскочить с кровати. Я лечу в прихожую и, нацепив наскоро домашние тапки, выбегаю на лестничную клетку. Внизу на первом этаже раздаётся звук раскрывающегося лифта.
– Виктор! – кричу я ему вслед. Никто мне не отвечает. Только пищит электронный замок домофона.
Не понимая, что именно хочу сделать, я бросаюсь по лестнице вниз. Спускаюсь на первый этаж. Стремительно выбегаю из подъезда и обглядываюсь по сторонам. Автомобиля Виктора на парковке уже нет. Я закрываю лицо руками. Вот так закончились мои двухлетние отношения. Я не знаю, что ждёт меня дальше.
Я не знаю, кто мои родители. До семи лет я росла в приюте, после чего меня оттуда забрала женщина, представившаяся моей тётей. Кем она приходилась мне на самом деле, я так в итоге и не узнала. Но, видимо, какой-то родственницей, раз ей всё же позволили оформить опеку. О моих маме и папе она рассказывала неохотно и мало. Говорила, что они были обычными исследователями в НИИ и погибли во время обвала где-то в горах Грузии, когда ездили в отпуск. Трагедия целой семьи, заключённая в одно скупое предложение. Были времена, особенно в пубертате, когда меня жутко возмущало такое её отношение. Я требовала рассказать мне больше, а ещё показать мне, где они похоронены. Она отвечала, что мне это знать ни к чему, и что надо жить настоящим, а не прошлым. Позже я поняла, что весь мой интерес был связам с отрицанием их гибели. Тётка была суровой и строгой, а мне хотелось ласки и человеческого тепла, потому я надеялась, что однажды я сбегу от неё к моим настоящим маме и папе, и уж тогда-то заживу как принцесса. Наивные детские мечты…
У меня остались к тёте смешанные чувства. Я понимаю, что у неё дома было лучше, чем в приюте. А ещё она дала мне будущее, помогла получить образование и статус в обществе. Но будь она со мной чуть мягче, люби чуточку больше, и у меня бы не сформировалось столько комплексов, что мешали мне жить до сих пор, даже спустя столько лет. Но есть во мне от неё одна черта, за которую я безмерно благодарна. Какие бы катастрофы ни случались у меня в личной жизни, я никогда не тащила их последствия на работу. Умение абстрагироваться и полностью погружаться в производственный процесс не раз спасало меня от депрессии.
Я уповаю на эту свою способность и сейчас и, отложив мысли о Викторе на потом, направляюсь в офис. Служба в Ростехнадзоре, как говорится, и опасна и трудна. Поэтому подавляющее большинство сотрудников мужчины. Первое время мне часто приходилось сталкиваться с предвзятостью, но благодаря тем самым педантичности и строгости, доставшимся мне от тёти, мне удалось заработать себе репутацию настоящей железной леди. Ну или бабы-кремень, для тех, кто попроще.
– Герцена! Эй, Герцена! Да постой же, – коллега Михаил догоняет меня в коридоре.
Я оборачиваюсь и смотрю на него вопросительно. Он приводит в норму сбившееся дыхание, проводит рукой по неопрятной русой копне волос. Мнется нерешительно так, что у меня даже возникают подозрения.
– Слушай, тут такое дело, – наконец говорит Михаил, избегая прямого зрительного контакта. – Откажись проводить экспертизу на руднике под Петрогорском.
И сама просьба, и обстоятельства кажутся мне подозрительными. Я, прищурившись, оглядываю Михаила. Он выглядит нервным, даже, можно сказать, напуганным. Маленькие глазки бегают из стороны в сторону, на обветренном лбу видна испарина. Он напряжённо теребит свою облезлую дерматиновую папку для документов и ждёт моего ответа.
– С чего бы это вдруг? – спрашиваю я, поправляя очки на переносице.
Он, бледнея, вскидывает брови удивлённо, и я понимаю, что ответ мой прозвучал слегка грубовато, даже как-то хабалисто. Совсем не в моём характере.
– Я имею в виду, что если ты подходишь ко мне с такой просьбой, то должен быть готов объяснить причину, – добавляю я и поднимаю бровь вопросительно.
– Ну, понимаешь, там серьёзные люди, – начинает мямлить он.
– И что? – не выдерживая его неуверенности спрашиваю я. – Мы тут вроде бы тоже не посмеяться собрались.
– Ник, просто с ними правда лучше не связываться. Серьёзно. За владельцем компании след ещё из девяностых тянется. Так что в твоих интересах либо выдать им разрешение, либо вообще откреститься от этой проверки, к чёрновой матери.
До меня постепенно начинает доходить, отчего Михаил сам себя не похож. В целом, ситуация очевидная и простая, как белый день. Какой-то главнюк, с роду не соблюдавший правил, и в этот раз захотел решить вопрос без напряга. Такие моменты к сожалению в нашей работе случались сплошь и рядом. Меня интересовал лишь один вопрос:
– Миш, а тебя запугали или заплатили? – я смотрю, как последняя краска сходит с его лица. Значит, запугали всё-таки.
– Дура ты, Ника, – произносит он как-то болезненно. – Я же как лучше хотел.
Он достаёт из кармана сигареты и уходит на улицу. А я остаюсь смотреть ему вслед с лёгким ощущением горечи на языке. Кажется, я теряю хватку. Зачем сорвалась на нём? Он ведь и правда, скорее всего, хотел как лучше. Из груди вырывается тяжёлый вздох. Я разворачиваюсь и иду к себе в кабинет. Нахожу на столе папку с проектом взрывных работ в шахте «Стачинская» и просматриваю документацию. В целом, никаких нарушений по документам не вижу. Если сами работы будут проводиться в соответствии с проектом, то проблем быть не должно. Но что-то мне подсказывает, что если Михаил так беспокоится, значит в самой шахте всё плохо. В любом случае , все эти рассуждения в стенах кабинета не имеют никакого смысла. Надо ехать и смотреть. В целом, разговоры с «опасными людьми» меня не пугают. Я умею доносить до «больших начальников», почему так важно соблюдать стандарты и правила.
«Если имеют место нарушения, то я укажу, что надо исправить. На том и разойдёмся», так я думала. Однако обстоятельства сложились совершенно иначе.
О месторождении под Петрогорском давно ходили разные сплетни. Как только его открыли, тут же встал вопрос, кому принадлежит право собственности на эти территории. В результате бандитского передела погиб бывший мер города Петрогорска. Но на этом происшествия не закончились. Во время проведения подземных горных выработок пострадала бригада строителей. До уголовного дела не дошло, но шумиха в прессе была знатная. После смены собственника ситуация, вроде как, улучшилась, но дурные слухи так и продолжили ходить вокруг. Некоторые любители всякого сверхъестественного тут же начали строить целые легенды вокруг этого места. Мол, два века назад сюда каторжников невинно осуждённых сгоняли и заставляли работать до смерти, оттого из души никак покоя не найдут до сих пор, и всякому, кто за месторождение берётся, чинят препятствия. Ещё поговаривают, что из-за особенностей рельефа на этом месте образовалась аномальная зона, отчего периодически грибники да туристы замечают тут всякую нечисть.
Я в городские легенды не верю. Давно вышла из такого возраста. Как-никак двадцать семь, у большинства подруг уже дети в школу пошли. Так что на месторождение я еду без всяких заморочек. Как говорила мне в детстве тётя: «Самая страшная нечисть – это люди. Потому что они самые реальные». Но и этих я не боюсь, поскольку единица я ведомственная, и о том, куда именно направляюсь, в моей конторе знает каждая собака. Если я к четырём часам вечера не вернусь и не сдам назад служебный «Бобик», то начальство моё тут же поднимет кипишь. Ведь меня-то ещё можно заменить, а вот новый «Бобик» им пришлют, в случае чего, очень не скоро.
Едва оказавшись на месте, я сразу замечаю несоответствие между данными в документации и тем, что происходит в реальности. Местные работники начинают лебезить передо мной, намекать на то, что на уровне начальства все вопросы решены. Я отвечаю, что со мной лично ничего не решено, и я заключение буду писать по факту.
– У вас своя работа, а у меня своя.
Одно за другим, дело доходит к осмотру шахт.
– Не надо вам туда, барышня, – говорит один из заместителей начальника, усатый мужик в летах.
– Спасибо, конечно, за барышню, а проверять всё равно придётся, – отвечаю я.
Он смотрит на меня с опаской и вздыхает.
– Что не так? – я удивлённо приподнимаю брови.
– Так мы заряжать уже начали, – говорит он, понимая, что я всё равно не отступлю.
У меня от возмущения кончаются приличные слова. Разрешение, значит, не получили, а заряды уже заложили. Молодцы, нечего сказать! Не боятся ни штрафов, ни Бога, ни чёрта.
– Уже и время проведения работ назначили? – спрашиваю, прищурившись. Он кивает, утирая усищи.
– Ты, Ника Алексевна, не думай, что мы тут все неграмотные собрались. У нас хоть и нет твоей подписи на бумагах, а составлены они по правилам. Всё чин чином. И работы в шахтах у нас ведутся по всем нормам и инструкциям. Не веришь, так иди и проверяй, – он то ли идёт на попятный, то ли пытается взять меня на слабо. – Вот только если костюм красивый испачкаешь, то уж не серчай.
Разумеется я не верю и иду проверять, хотя и понимаю, что это в некоторой степени опасно. Едва я оказываюсь в шахте, как у меня вновь начинается приступ. Не такой сильный, как прошлой ночью, но всё же неприятный, а самое главное, несвоевременный. Я стараюсь держаться, но перед глазами всё равно мутнеет, и слабость одолевает. Из-за этого я не сразу понимаю, что что-то пошло не так. Вначале внезапно гаснет свет в шахте, а затем своды над головой начинают сотрясаться, осыпая нас каменной крошкой.
– Это что за чёрт? – ругается мой провожатый. – Давайте-ка назад, Ника!
Мы разворачиваемся и стремительно направляемся к выходу, но прежде чем успеваем выбраться, окружающее пространство начинает дрожать и с грохотом обрушаться, будто какая-то симуляция. Меня охватывает страх. Я вжимаюсь спиной в каменную плиту и прикрываю голову руками. Откуда-то издалека до меня доносятся крики, но я не разбираю слов. В голове бьётся последняя внятная мысль: «Только бы заряды не детонировали». Но в следующий момент тьму вокруг озаряет ослепительная вспышка. Уши закладывает, а тело пронзает острая боль. Ощущение такое, будто меня расплющивает чем-то тяжелым. Впрочем, возможно, так оно и есть. От шока я перестаю нормально соображать. Хочется, чтобы это поскорее закончилось.
То ли я глохну окончательно, то ли вокруг всё действительно утихает. Тяжесть, давящая на меня сверху, становится легче. По крайней мере, я могу нормально дышать. Удивительно, но в воздухе вокруг больше нет пыли и пороха. Пахнет лесом – пряной, перепревшей листвой и мхом. Я пробую приподняться на локтях. С головы мне под руку сыпятся хвоя и сухие листья. Что за ерунда происходит? Это что, моя предсмертная агония?
Морщась от болезненных ощущений, я откидываю в сторону накрывавшую меня сверху еловую ветвь, а вместе с ней и волох листьев. Оглядываюсь вокруг и не могу поверить своим глазам – вокруг меня и правда осенний лес. Сквозь поредевшие кроны проглядывает солнце. Слышны крики птиц и стрекотание насекомых. Всё так тихо и спокойно. И ни одной человеческой души вокруг не видно. Но чувство такое, будто за мной наблюдают.
Озадаченно вздохнув, я ощупываю себя. Часть одежды и волосы обгорели, но сама я, если не принимать во внимание обширные ссадины, не пострадала. Я аккуратно поднимаюсь и, чуть подумав, решаю пойти туда, где лес кажется не таким густым. Сплю я или умерла, всё рано или поздно выяснится. Главное, не сидеть на месте.