2001 год
Среда, 19 декабря, 08:30
В любой другой стране уже давно началась бы война.
Вот только это не другая страна. Это Аргентина. Инспектор Альсада мчался по Авенида Бельграно, не убирая ноги с педали газа. В глазах темнело. Когда он ел в последний раз? А спал, раз уж на то пошло? Ты уже не мальчик, Хоакин, – прозвучал у него в голове голос Паулы так отчетливо, словно она сидела в соседнем кресле. Он поправил очки-авиаторы и вздохнул.
Справедливо подмечено. Пора отдохнуть. Не далее как на прошлой неделе его любезно пригласили в отдел кадров, где уведомили о «ситуации». Инспектор все понял по сочувственному взгляду до неприличия вежливой дамы в очках модели «кошачий глаз». И все же заставил ее проговорить это вслух: хотя он имеет законное право выйти на пенсию, полицейский пенсионный фонд в данный момент выполнять свои обязательства не может. То, о чем он мечтал не одно десятилетие, придется отложить. «Совсем не надолго», – без особой уверенности пообещала дама. Конечно, он может оставить свой пост в любое время, торопливо добавила она, но с учетом сегодняшнего климата вряд ли стоит это делать. Климат! Какое чудесное слово для бури, которая бушует в стране.
Альсада подался вперед, навалившись на руль. Обычно в эту летнюю пору небосвод становится насыщенно-синим, как лазурит; но сейчас Буэнос-Айрес окутала тоскливая пыльная пелена, окрасив высь в тускло-серый. С климатом и впрямь не слава богу. Не небо, а стальная крышка скороварки. У самого горизонта, над беспокойными водами Ла-Платы – «цвета львиной гривы», как писали о них конкистадоры, – горели зеленые огни. Альсада переключился на третью передачу.
С утра все не заладилось. Целую ночь он проворочался, под утро проспал будильник, так что пришлось оперативно выбирать, на что употребить оставшиеся драгоценные минуты: на завтрак или душ. В итоге он не успел ни того ни другого, потому что ввязался в перепалку с женой. Он надеялся утешить себя, надев любимую рубашку – голубую с белым воротником, – но и эта маленькая радость оказалась недоступна: рубашку никто не удосужился погладить. И теперь Альсада сидел за рулем в серой – спонтанно купленной, о чем он пожалел почти сразу, – и готов был поклясться Богом – допусти подобное кощунство сидящий внутри инспектора истовый католик, – что в раскаленном воздухе ткань искрила.
А тут еще и утренний звонок от судмедэксперта. Доктора Петакки Альсада узнал сразу – как забыть голос этого человека? – и, чтобы увильнуть от поездки в морг, попросил сообщить ему все по телефону. Доктор кашлянул.
– Даже не знаю, инспектор. Лучше бы глянуть собственными глазами. – Альсада не ответил, и доктор добавил: – Впрочем, мое дело – помогать вам. Могу отправить отчет в участок, если так будет удобнее.
Вот и славно.
И теперь, вместо того чтобы попивать кофе у себя в садике, он спешил в самое ненавистное место во всем Буэнос-Айресе. Точнее, второе в списке самых ненавистных.
Альсада свернул влево, невольно поражаясь ширине проспекта Девятого июля – Авенида Нуэве-де-Хулио. Поле битвы. Тонкий слой обыденности смыло с улиц, как пудру, и теперь они кипели, заряженные нервной энергией неизбежной войны. Люди. Куда ни посмотри, повсюду люди. Было видно, кто из них хочет побыстрее шмыгнуть в переулок и скрыться: такие жались к домам, а мимо магазинчиков с опущенными рольставнями, закрывавшими вид на давно опустевшие полки, шли торопливо, не поднимая головы.
Помимо еженедельных протестов матерей, проходящих уже не первый год, в последнее время в городе то и дело возникали стихийные демонстрации: улицы Буэнос-Айреса буквально дышали яростью. И все же сегодняшний день отличался от предыдущих. Но чем, Альсада никак не мог понять.
Он включил радио. Правительство проводит очередное чрезвычайное совещание, чтобы обсудить дальнейшие экономические меры. Так вот почему полицейские ограничили движение транспорта. Ждут беспорядков. Сквозь рой автомобилей Альсада видел, как стекаются воедино людские реки. Он понимал: любая попытка сдержать их обречена – как улицы ни перекрывай, вязкая толпа все равно медленно, но верно просочится к Каса-Росада. Стратегии властей люди противопоставили свою: пошли по проезжей части, где контролировать их было труднее, а поймать практически невозможно, особенно тех, кто сообразил не надевать рубашку. Типично городская тактика боя: протестующие перекрывают городские артерии и лишают полицию пространства для маневра, а значит, и преимущества. Все это не случайно.
Альсада почесал щетину, оставленную на подбородке в расчете отрастить бороду. В какой момент трагедия стала неизбежной? Он снял очки и потер переносицу. Сейчас даже сирена не поможет. Ничего не поделать: он опоздает.
И все-таки – почему революции не случилось? С тех пор как президент де ла Руа твердой рукой повел экономику в пропасть, аргентинцы что ни день испытывали на себе все новые грани его некомпетентности: сперва гражданам отрезали доступ к накопительным счетам, потом разразилась бешеная инфляция, так что жизнь подорожала в несколько раз практически за одну ночь, а теперь ограничили снятие наличных с любых счетов – в стране, где расплачиваются преимущественно налом. Народ стоически терпел. Конечно, без погромов продуктовых магазинов и автозаправок не обошлось. Но то были отдельные инциденты в бедных провинциях, далеко от столицы. Паула, глядя на эти кадры в вечерних новостях, говорила: «Господь берет за глотку, но не душит». Удивительно, сколько можно протянуть, если тебе так долго пережимают горло? «Бывало и хуже», – служило единственным утешением, порожденным, вероятно, коллективной памятью о череде военных переворотов. Неужели именно это удерживает народ от революции? Страх дать армии очередной повод вновь захватить власть?
Альсада остановился на светофоре. Спешить было ни к чему: все равно тело уже остыло. Слева на переходе инспектор заметил двух мальчишек. Старшему было на вид лет пятнадцать-шестнадцать, а другому, судя по пухлым щекам, вряд ли больше восьми. Черты лица у обоих как под копирку. Братья. Мечтатели в футболках с Марадоной. Знакомый типаж: мальчишки, уверенные, что до них никто еще не пытался изменить мир. Не испытывал ярость, не рвался в битву. Они считают, что смогут в ней победить. Им навешали лапши на уши седовласые респектабельные мужчины: прочитали проповедь о возможном будущем, а после откинулись в кожаных креслах, отправив наивных мальчишек делать за них грязную работу. Голодных мальчишек, готовых работать за рис, хлеб и фасоль, а иногда – за шоколадный батончик или пачку сигарет.
Молодняк ценился особо – за отсутствие приводов в полицию, а главное, привычки нюхать клей: это означало, что наниматель может на них положиться. Их отправляли с самыми разными «деловыми» поручениями – какими к черту деловыми! – от передачи сообщений до доставки оружия. Но сперва, чтобы подтвердить свою пригодность, следовало пройти инициацию – постоять на углу, навострив уши, и доложить обо всем хоть сколько-нибудь необычном. В такие дни, как сегодня, миссия была и того проще: выяснить, какие улицы кем перекрыты и сколько полицейских выставлено в оцепление.
Эти двое – явные новички. Они еще не научились наблюдать украдкой и слишком уж внимательно следят за группой спецназовцев, высыпавших из полицейской машины по ту сторону улицы. Инспектор заметил, как шевелятся губы старшего мальчика: он считал. Десять. Их десять. Альсаде захотелось взвыть. За свою жизнь он много что научился считать: ссоры с Паулой; сумму в долларах, которую надо растянуть до конца месяца; трупы в морге и на улице; сперва дни, потом недели, а затем месяцы и, наконец, годы, которые его племянник прожил без отца. Но в отличие от других аргентинцев считать полицейских он не привык. Что говорило о нем куда больше, чем сам Альсада готов был признать.
Он посмотрел направо. В обычном полицейском фургоне, припаркованном на углу, четыре ряда сидений; если предположить, что в каждый ряд втиснется по шесть озверевших бойцов, получится двадцать четыре. Однако, если верить сообщениям по Национальному радио, демонстранты собираются во многих районах города одновременно – а значит, полиции придется действовать мелкими группами, такими мелкими, какие не устроят ни одного комиссара. Но не меньше чем по десять человек, и ровно столько их здесь и было.
Что касается спецназовцев, то их число роли не играет, стоит им только опустить викингские забрала своих шлемов и прореветь: «Вперед!» Тогда мальчишек не спасут даже золотистые полоски «Бока Хуниорс» на груди.
Альсада попытался открыть окно, но ручку заело. С трудом выкрутив ее, он сумел опустить стекло только наполовину.
– ¡Hijo! – он поманил старшего мальчика к машине.
Тот не двинулся с места. Смышленый парень.
– Сынок! – повторил Альсада.
Мальчик повернул к нему голову. Он взглянул на инспектора так, будто пытался запомнить его лицо, и в глазах у него полыхнул тот же дерзкий огонь, что и у Хорхе, стоило вступить с ним в спор. Переубедить его было невозможно.
– Отвел бы братика домой, а?
Младший держал в руке мороженое. Роскошь по нынешним временам. Этот угол для них явно важен. Альсада оценил перекресток. Светофор долго не переключается на зеленый, можно без труда перегруппироваться под прикрытием толпы. Расставить живые фигуры на этой шахматной доске.
Старший, и глазом не моргнув, ответил:
– Пошел в жопу, старый хрен.
Лучший способ привлечь к себе внимание. С Альсадой им это удалось. Старшему и впрямь лет шестнадцать, вызывающий взгляд не вяжется с хилым телом, над которым наверняка потешаются сверстники. А ведь он сейчас должен быть в школе. Вот что значит старость: революционеры пробуждают в тебе сочувствие. Чтобы выглядеть внушительнее, мальчик выкатил грудь, точно голубь. Левой рукой он обнимал брата за плечи – точь-в-точь две выдры, которые держатся лапками, чтобы их не разлучило течением; а правой, небрежно опущенной вдоль тела, бледной, мстительной, решительной, сжимал булыжник. Пусть левая рука твоя не знает, что делает правая. Альсада улыбнулся собственным мыслям.
Погодите-ка, булыжник? Он явно для отвода глаз… Да, так и есть. Не слишком замаскированный бугор у пояса его широких джинсов. В задний карман надо было прятать, придурок. Фильмов он насмотрелся, что ли? Так вот почему ты стоишь как вкопанный – уронить боишься.
Каких-нибудь двадцать лет назад Альсада не стал бы мешкать ни секунды. Выскочил бы из машины, самонадеянно оставив ключи в замке зажигания, расшиб мальцу череп о фонарный столб, конфисковал оружие и уехал. Мороженое растеклось бы лужей по асфальту.
Светофор зажегся зеленым.