2001 год
Среда, 19 декабря, 11:15
В подвале, где проводили допросы, связь была неважной – на телефоне у Альсады высветилось только две палочки, – и все же он набрал номер Паулы. Послышались долгие гудки, а затем – приветствие автоответчика. Наверное, занята домашними делами и не слышит. Альсада оставил ей сообщение: «Querida[10], это я. Утром так торопился, что совсем забыл кое-что тебе рассказать. Не хотелось тебя беспокоить, но так вышло, что по пути из дома я наткнулся на соседского кота и… – Тут Альсада отвернулся к стене и понизил голос: – Спрятал его у них в саду, в гриле, чтобы он Соролье на глаза не попался. – Инспектор покосился по сторонам. Эстратико все не шел. – Знаю, знаю, что ты скажешь. Можешь перезвонить мне попозже и накричать, если хочешь. Но ты ведь и сама знаешь, что творится с Сорольей, стоит ему только завидеть этого самого кота. Воздуха ему хватит. Я проверил. Сможешь его освободить, пока Тересита не хватилась? Ладно. Спасибо. Люблю тебя. Пока».
Наконец молодой полицейский появился в коридоре.
– Ну и где он? – осведомился Альсада.
– В допросной номер три, – доложил Эстратико.
– Надеюсь, бегать за ним не пришлось? – поинтересовался инспектор, хотя Эстратико, судя по виду, мог обогнать большинство людей на планете, даже не запыхавшись.
– Я застал его в здании – у него смена еще не кончилась, – пояснил помощник комиссара. – Я бы хотел кое-что с вами обсудить, сеньор, пока вы…
– Позже, – отрезал Альсада и хотел уже было открыть дверь с надписью «tres»[11], выведенной мелом, но вдруг замер. – А в каком он вообще настроении?
– В Кастексе был спокойным. А когда я последний раз к нему заглядывал, он весь взмок, но сидел тихо.
– Отлично. – Альсада двинулся к двери.
Человек невиновный, угодив в допросную, до хрипоты орал бы о собственной невиновности. Во всяком случае, пока не убедишь его в обратном. А раз консьерж никакого сопротивления не оказал, выходит, не так уж он и чист – во всяком случае, не на сто процентов. Рыльце в пушку. Если задержанный взмок, значит, почти дошел – на допросах Альсада предпочитал среднюю степень прожарки.
Эстратико выступил вперед, загородив инспектору путь.
– Эстратико, не надо. Нет у нас сейчас времени на разговоры, – одернул его Альсада.
– Знаю, сеньор. Но дело в том, что его адвокат еще не прибыл.
– О чем ты? – Альсада обвел его внимательным взглядом. Эстратико словно стал выше ростом. Куда девалась его неловкая сутулость! Парень распрямился и смотрел с вызовом. Глазам своим не верю.
– Я все сделал, как нас учили, – пояснил он. – С самого начала я был с ним обходителен. Предложил воды. Посидел с ним немного в камере, чтобы получше его изучить. Попытался вызвать у него доверие, понимаете?
Что ж, это объясняет, почему у федералов такие низкие показатели раскрываемости.
– Но стоило мне задать первый вопрос – и он точно язык проглотил. Тогда я позвонил Помаде.
– Что-что?
– Позвонил в службу государственной юридической помощи.
– Эстратико, я в курсе, кто такой Помада. Послушай, у нас правда нет на все это времени. Давно ты ему звонил?
– Но процедура требует…
– Ну заладил! Неужели не видно, что он виновен? Его обязанность – это двенадцать часов пялиться на дверь и записывать каждого, кто заходит в здание и покидает его. Вот, по сути, и вся его работа. И прошлой ночью он видел, как эта женщина…
– Норма.
– Да, Норма. Спасибо… – Альсада старался не потерять мысль. – Так вот, он видел, как Норма Эчегарай – возможно, не по своей воле – выходит из здания, – но и палец о палец ударить не соизволил! Просто сидел и смотрел на дверь, пока ты не приехал. А может, подсчитывал dolaritos[12], которые ему всучили, чтобы он в нужный момент отвернулся. Так что, как бы ты ни втирался к нему в доверие, сам он доверия не заслуживает – если только ты мне не собираешься сообщить, что он слепой. Такой будет врать тебе в глаза, пользуясь тем, что ты уважаешь закон. Кстати сказать, с чего ты так всполошился? Я только задам ему парочку вопросов. Помада мне для этого точно не нужен.
С математикой-то у всех порядок, особенно у молодежи. Альсада всегда исходил из этого. Он где-то читал, что в Боснии люди сразу же после знакомства прикидывают год твоего рождения – не из праздного любопытства, а чтобы понять, чем ты занимался во время войны. Мог ли по возрасту держать в руках оружие? И если да, на чьей стороне сражался? Даже Эстратико, прямой и честный Эстратико, и тот наверняка уже догадался, где был инспектор в 1970-е, каково было служить в полиции в те дни. Тут не надо быть семи пядей во лбу.
– При всем уважении, сеньор… – произнес Эстратико чуть ли не со стыдом в голосе. – Если мы пойдем на это, станем совсем как они.
Овладев собой, Альсада тихо ответил:
– Сынок, ты понятия не имеешь, о чем говоришь.
О, это молодое, смышленое, основательно подготовленное поколение – до чего же Альсаде хотелось в него поверить. Но их чопорность, честность, их безукоризненное поведение выглядело несколько демонстративным. Пожалуй, непреднамеренно – просто давала о себе знать их полная уверенность в собственной правоте. Эти ребята любили делать заявления о том, что закон един для всех и что все сложилось бы иначе, будь у руля они. Уж они-то точно ничего подобного не допустили бы.
А на самом деле тот же Эстратико и шагу не смог бы сделать без инструкций. Откуда ему знать, каково это – допрашивать человека, которому нечего терять, или обнаружить зверя в себе самом и стянуть ему пасть намордником. Каково просыпаться от кошмара и понимать, что это вовсе не сон, а воспоминание.
– Понятия не имеешь, – повторил он.
Альсада наклонился вперед и похлопал Эстратико по плечу:
– Ничего с ним не случится. Стой тут и смотри. Учись, как дело делается.
– Доброе утро, сеньор. Я – инспектор Альсада, – произнес он и решительно протянул консьержу ладонь.
Но тот так и остался сидеть на стуле, скрестив руки на груди.
Ладно. Будь по-твоему.
– Как пожелаете. – Альсада придвинул поближе металлический стул, усеянный шрамами от наручников, и сел по другую сторону стола, напротив задержанного.
Тому на вид было лет тридцать. Точно не из Буэнос-Айреса. Индейские черты, так что, возможно, с севера. Эль-Чако?
– Вы новости смотрите? Видели баррикады, протесты? А своими глазами? Я вот сегодня утром по пути на работу проезжал мимо такого. Жуткий хаос, правда? Знаете что…
– Я второму уже говорил. Пока мой адвокат не приедет, я буду молчать.
Ишь ты, помалкивать мозгов хватает, а забрать денежки и скрыться не додумался.
Консьерж положил руки на стол. Большинство людей в такой ситуации не отнимают рук от тела. Некоторые даже ноги скрещивают. А этот держится слишком уж уверенно. Чересчур спокойный. Видно, уже бывал в камере.
– Кажется, кто-то меня невнимательно слушает. – Альсада понизил голос. Ему живо представилось, как Эстратико прильнул к двери. – Я тут с тобой не светские беседы вести пришел, дерьма ты кусок. О беспорядках я упомянул лишь по одной причине. Знаешь, сколько времени уйдет у твоего адвоката, чтобы сюда добраться?
Инспектор так и видел, как задержанный считает в уме. Альсада нисколько не сомневался, что в этой арифметической задачке на выживание консьерж не учтет двух важных факторов. Во-первых, время относительно, оно протекает крайне субъективно. Одна минута. Если ты думаешь, как выжить в пределах минуты, а потом следующей и так далее, еще не все потеряно. А вот если начнешь заглядывать дальше, то песенка твоя спета. А во-вторых, в допросных Буэнос-Айреса недаром нет окон. В итоге-то, конечно, сюда все же проникли и понаставили камер, но по зернистым пленкам мало что поймешь. Главное – видимых следов не оставлять… Эстратико наверняка не согласится с его методикой, но доносить на сослуживца не станет. Себе дороже.
Альсада выкатил грудь, поднял плечи до ушей, наклонил вперед голову. Точь-в-точь кот, готовый к прыжку. Он потянулся вперед, схватил правой рукой левую кисть консьержа и с силой притиснул к металлической столешнице. Глаза задержанного расширились.
– Вопрос был риторический. По моим прикидкам… учитывая демонстрации и все остальное… нужно минут тридцать-сорок. И это если он немедля выехал из своей конторы. А теперь настоящий вопрос. – Альсада крепче стиснул руку консьержа. – Ты в курсе, сколько пальцев я переломал за свою жизнь?
Тот попытался высвободиться – но тщетно. Вытянул вздувшуюся шею из форменного воротничка и сделал несколько шумных вдохов.
– Я к чему клоню-то? Ты ведь уже в допросных бывал, правда? И знаешь, что в них происходит, – тем временем продолжал инспектор. – Но мы не шибко любим, когда ситуация выходит из-под контроля. Для нас это чревато неприятностями. «Демократия», понимаешь. Поэтому приходится соблюдать приличия. Вот почему в какой-то момент мой начальник запретил мне приходить в эти камеры. Представляешь? – Альсада широко улыбнулся. – Но сегодня тебе повезло: он слишком занят, раздает указания отрядам, которые сдерживают беспорядки, – протестующие ведь уже на подходе к Каса-Росада. Он понятия не имеет, что творится в этих стенах. Так что пожалуйста, – Альсада прочистил горло, – не трать мое время понапрасну. Не хочу думать, будто ты нарочно меня раззадориваешь. А не то решу еще, что ты напрашиваешься в комнатку с раковиной… Ты же в курсе, чего я хочу. Возьми ручку и пиши все, что придет в голову.
Консьерж посмотрел на ручку, лежащую на исцарапанной столешнице, а потом на свою левую кисть, побелевшую в пальцах Альсады.
– Я левша, – слабо запротестовал он.
– Знаю, – ответил инспектор, выпустил его руку и сел на свой стул. Он не стал объяснять, что люди в большинстве своем кладут вещи поближе к ведущей руке. Стакан воды, принесенный Эстратико, все же пригодился.
Консьерж торопливо схватил ручку и начал писать. То-то же. Альсада подался вперед, чтобы лучше рассмотреть. Три буквы и три цифры. Номер машины.
– Это все?
Мужчина кивнул.
– Машина приезжала к дому не впервые, так ведь?
Он снова кивнул.
– И разумеется, вчера вечером, скажем после ужина, ты ничего особенного не видел, да? Никто не входил, не выходил?
– Ничего необычного, сеньор.
Альсада не решился спросить, что же считается обычным в элитной многоэтажке.
– Что ж, чудесно. А теперь выметайся отсюда. – Инспектор поймал себя на том, что прикидывает возможное будущее консьержа. С крысами всегда одна и та же история. По своему опыту он знал, что стукачи открывают рот лишь потому, что считают себя умнее подельников. Думают, будто смогут уйти живыми. Исключений тут не бывает. – Может, и нет нужды это говорить, но я скажу. Не дожидайся адвоката. Из отдела иди домой. Прямиком. Не заходя в кафе или к кому-нибудь в гости. Никому не рассказывай о своих планах. Собери вещи и отправляйся в приятный долгий отпуск. Уверен, у тебя найдется какой-нибудь двоюродный братец где-нибудь подальше от города, у которого можно будет залечь на дно, пока суд да дело.
– Да, сеньор. У меня родня в Ресистенсии, – подтвердил присмиревший консьерж.
Эль-Чако. Так и знал.
Альсада поднялся, скрежетнув стулом по бетонному полу, и вышел из допросной.
Проходя мимо Эстратико и Помады – надо же, какой проворный, – который не решился его расстраивать, Альсада сунул помощнику комиссара лист бумаги.
– Я отбуду на часик. К моему возвращению выясни, кто владелец машины. Причем лично, без этой вашей любезной телефонной трепотни, которую вы так любите, сволочи ленивые. – И добавил, не удостоив Эстратико взглядом: – Чего вытаращился? Тебя не учили, что это невежливо?
– Это правда? – Эстратико поспешил за инспектором вверх по лестнице, машинально взглянув на свою ладонь. – Насчет пальцев.
– Нет. – Альсада обернулся. – Мой профиль – коленные чашечки.