Гражданские войны дело жестокое. По этому критерию они превосходят войны обыкновенные, то есть межгосударственные. Хотя вторые не остаются в долгу, иногда они выдают трупы порциями, недоступными хаотичному импульсу разбушевавшегося народа. И тем не менее по жестокости они все же отстают. В чем тут дело? Войны с внешними врагами – дело навязанное. Для тех, кто напал, – властью, для защищающихся еще и необходимостью выживать. Критерии, дающие не слишком большой разгон для личностных посылов. К тому же межгосударственные войны подразумевают жесткую дисциплину, изгаляться слишком долго времени и сил не хватает. Ну а гражданская разборка – простор для самовыражения.
Однако не все об этом догадываются. Например, захваченный Германом «язык» этого не понимал. И потому взяли они его вовсе без проблем. Может, он «купился» на белую кожу и европейскую внешность захватчиков? Может, даже обрадовался, что попал к своим? Ну так это был рассчитанный загодя трюк. Не стоит вникать в психологию жертвы – это мешает делу, но на месте «пилота» платформы Герман бы застрелился сразу после падения. Разумеется, он обладал знаниями, малоизвестными пленному – он воевал в этом городе уже не первую неделю. Время первичного гуманизма, когда тюрьмы брались без выстрела, кончилось. Теперь наступающая сторона жаждала произвести неадекватное замещение – отсутствие тактической сметки она надеялась заменить запугиванием, то есть разновидностью информационного противоборства. В этом ей сильно помогали все еще не закрытые, падкие до сенсаций СМИ. Правда, после того как десяток любопытствующих любителей жареного сами накрутились на жернова, прыть корреспондентов несколько поубавилась, но на нет все-таки не сошла.
И вот теперь в эти жернова угодил американский рейнджер. Он явно не понимал всю неумолимость и подлость войны. Может, его кто-то запутал, довел устаревшие сведения о Женевской конвенции? О том, как надобно теоретически правильно обходиться с пленными? Все возможно, однако тот, кто нарассказывал про эти исторические казусы, сыграл с военным плохую шутку. Герман Минаков и его компания служили афроамериканцам, ныне снова гордо именующимся неграми, вполне честно: ведь те все-таки освободили их из застенок. Потому пойманный янки имел значение только как источник информации, но вовсе не как живое разумное существо.
Именно в качестве первого он принес отряду разведчиков некоторые дивиденды. Теперь «черным детям саванны» можно было со всей честностью довести, что с севера штата в сторону города выдвигается мотопехотная дивизия Национальной гвардии, а пролетающие тут и там платформы – это нечто в виде передового дозора.
– Что они сделают, когда выйдут на предусмотренную позицию, как по-вашему? – спросил бывший наемник солдат Кисленко. Он спросил об этом лейтенанта Минакова, а не пленного, ибо тот не относился к офицерскому составу и смутно представлял действия своей дивизии наперед.
– Если у них решительные командиры и к тому же в нужный момент будет поддержка с воздуха, то я не завидую «черным детям», да и всем прочим «племенам». Знаешь, Захар Осипович, ведая реальное положение дел здесь, я бы, на месте гвардейских начальников, даже особо бы не разворачивался, а так бы и прошел город в режиме встречного боя.
– Короче, ничего хорошего ждать не следует, да, командир?
– То, что я сказал, – теория. Я очень не уверен именно в факторе решительности с их стороны. К тому же, разве у нас есть выбор? Куда мы денемся в этой чужой стране?
– Что, придется умирать за негров?
– Пока еще поживем и увидим, – успокоил подчиненного Минаков.
Ну а пленного расстреляли. Вероятно, тут действовала расовая солидарность, ибо никто в отряде не возразил. В том плане, что передать «пилота» вверх по инстанции значило обречь его на познание жестокости гражданской войны на следующем уровне – это было лишнее, несовместимое с жизнью знание. Ну а выпустить было тем более невозможно: не хватало, чтобы «северяне» узнали о спецгруппе белых, служащей южанам.
Кто знал, что это событие переполнит некую чашу?