– Ой, Мишаня, какой же ты худой, – причитала сестра. – Высох весь! Вас в экспедиции не кормили, что ли? Бросай ты эту работу! Могилы разорять грешно, братец!
– Все, что можно, уже до нас разорили, – вздохнул Слепцов. – Мы последки подбираем.
– Не боязно мертвецов-то тревожить? Косточки ихние ворошить? Бог накажет.
– Те, кто в курганах погребен, другому богу поклонялись, не христианскому.
– Ну и что же? Чужой бог – безжалостный! От него пощады не будет.
– Не каркай, Анюта, и без тебя тошно.
– Изболелся ты, братец, извел тебя злой недуг. Ну ничего, у нас доктор столичный объявился, я тебя завтра же к нему отведу. Уж с ангиной-то он точно справится.
– У меня болезнь хроническая. То отступит, то опять навалится. Ночью в отеле я думал, смерть моя пришла.
– Ничего. Попаришься, сразу полегчает.
Анюта истопила баню, веник березовый приготовила. Брат долго париться не смог, помылся кое-как, переоделся в чистое и есть попросил. Она накрыла стол: жареная картошка, соленья, самогон.
– Выпьем, что ли? За встречу. Давно не виделись. Что смотришь? Постарела? От такой жизни не только лицо в морщинах, сердце рубцами покрылось, – жаловалась сестра. – Мой-то пил горькую, руки распускал, пока не выгнала. Ох, и натерпелась я от него!
– Прости, я тебе плечо не подставил…
– Да я не в обиде, – махнула она рукой. – Ты далеко был, я и не ждала. Привыкла сама разгребать. Теперь сын того и гляди по отцовским стопам пойдет. Что делать, Мишаня? Как парня спасать? В Грибовке молодежи деваться некуда. Улица, дискотека, пьянки-гулянки. Пашка давеча домой на бровях явился. Я истерику закатила, а что толку? Ты бы поговорил с ним по-мужски.
– Где он, кстати?
– Гуляет с дружками. Дома ему, видишь ли, не сидится. Скоро он школу закончит, куда дальше? Учить его надо, а на какие шиши?
– Я помогу, – пообещал Слепцов. – Если раньше того в ящик не сыграю. Худо мне, Анюта, сил нет.
– Ты что говоришь-то? Тебе ж и тридцати не исполнилось!
– А выгляжу, как старик.
– Ну… меня тоже судьба потрепала. Волосы крашу, чтобы седину скрыть. Одеваюсь во что подешевле. Баба бабой! Хоть бы с работы не поперли. У нас хозяин строгий, если выручка падает, нагоняй устраивает. Уволить грозится. Я первая под увольнение попаду. За меня заступиться некому! У меня лапы волосатой нет.
Сестра воспитывала без мужа сына-подростка. Она работала провизором в аптеке, еле сводила концы с концами. Слепцов ей сочувствовал, но денег не подкидывал. У самого пустые карманы. Виделись они редко, созванивались раз в месяц. Если бы не скрутила его болезнь, может, и не приехал бы погостить.
– Ты ешь, – спохватилась Анюта. – Разговорами сыт не будешь.
Михаил с трудом глотал картошку, запивал чаем. Он вспомнил, как в детстве они с сестрой прятались на сеновале, шептались и пугали друг друга хвостатым чертом. Как Анюта однажды от страха побежала вниз и свалилась с лестницы. Ей наложили гипс на ногу, а Михаилу мать надавала подзатыльников и заперла в чулане. Он уже тогда мечтал стать путешественником, ездить по глухим местам, искать клады. Должно быть, археология – его призвание.
– Попробуй помидорчик, сама солила, – угощала сестра. – Капустку бери!
– Не лезет…
– А ты выпей для аппетита. Моя самогонка лучшая в городе. Чистая, как слеза, на травах настояна.
– За сына боишься, а самогон гонишь, – упрекнул ее Михаил.
– Как не гнать-то? Я без хозяина живу, чуть что – соседских мужиков прошу проводку починить, дымоход почистить. Без самогону никак нельзя! Это наша местная валюта. И лекарство от всех болезней. Ты глотни, полезно.
Слепцову было так паршиво, что он послушался и выпил рюмку. Зеленоватая жидкость обожгла горло, теплом разлилась в желудке. Его разморило, потянуло в сон.
– Я тебе в гостевой комнате постелила, Мишаня. Отдыхай! А завтра к доктору пойдем…
Самогон ударил Слепцову в голову, ноги подкашивались. Сестра помогла ему добраться до постели, села рядом, долго говорила о чем-то… Он то проваливался в забытье, то опять слышал голос Анюты, который мешал ему полностью отключиться.
– Помнишь, Мишаня, черта хвостатого, которого мы боялись? Кто его придумал? Ты или я?
– Кажется, я…
– А может, это и не выдумка вовсе. Недавно у нас на пустыре чудище объявилось, рычит так, что волосы дыбом встают. Настоящая чупакабра! Говорят, у него и хвостище, и рога, как у черта! Оно в развалинах прячется, где раньше бараки были…
Мариша задержалась на работе допоздна, чтобы Бортников вызвался ее провожать. Иногда он засиживался в своем кабинете, что-то писал, обдумывал.
Она уже два раза пила чай в ординаторской, поболтала с санитаркой, которая делала уборку, а доктор все не выходил.
– Кирилл Сергеича поджидаешь? – прошипела Авилова. – Клеишься к нему?
Мариша вздрогнула от неожиданности. Авиловой давно пора быть дома. С какой стати она тут околачивается?
– Делать мне нечего! – разозлилась девушка. – А ты почему до сих пор здесь? Следишь за мной?
– Я так просто спросила. Вообще-то у меня сегодня дежурство. Я с Лосевой поменялась. У нее свидание.
– Врешь ты все! Зря губы раскатала, подруга. Кирилл Сергеич – не твоего поля ягода. Не надейся!
Авилова через силу улыбнулась и смерила Маришу презрительным взглядом. Что себе позволяет эта самоуверенная девчонка? Укоротить бы ей язык! А еще лучше – прикончить и закопать на пустыре. Чтобы другим неповадно было.
Пустырь издавна пользовался в Грибовке дурной славой. Когда в бараках, от которых нынче остались развалины, еще жили люди, рассказывали, что по ночам в близлежащих зарослях раздавался жуткий вой. В комнатах сами собой хлопали двери, посуда падала на пол и разбивалась, постиранное белье кто-то завязывал в узлы. Со временем бараки обветшали, жильцов расселили, а о зловещих происшествиях забыли. И вот теперь пустырь вдруг решил подтвердить свою испорченную репутацию.
– Бортников – мой, а тебя я с дороги уберу, если сама не отступишься.
– Ой, испугала! – засмеялась Мариша, ощущая бегущие по телу мурашки.
Авилова способна на что угодно. Она – старая дева, такие ни перед чем не остановятся. В городе приличных женихов – раз, два и обчелся. Авилова своего не упустит.
Мариша решила не злить соперницу и начала собираться домой. Подкрасилась перед зеркалом, надела шапочку. Авилова, прищурившись, наблюдала за ней.
Когда девушка вышла на улицу, Авилова накинула на себя пуховик и… отправилась следом.
Мариша шагала по облетевшей тополиной аллее. Было темно и сыро. К вечеру небо очистилось, за деревьями показалась луна. Пейзаж в синеватом свете фонарей казался мрачным.
Девушка пожалела, что не дождалась Бортникова. Все-таки Авилова добилась своего: помешала ее планам. В ушах звучали слова соперницы: «Я уберу тебя с дороги, если сама не отступишься». Как Авилова это сделает? Убьет ее?
Мариша поежилась. Холод заполз под куртку, добрался до самого сердца. А может, это страх леденит душу? Она прибавила шаг. Чтобы согреться. Сзади кто-то шлепал по мокрому асфальту. Неужели Авилова?
Девушка хотела повернуться, удостовериться, что за ней идет обычный прохожий, который тоже спешит домой, в тепло и уют, за накрытый к ужину стол.
«Если это Авилова, нельзя показывать ей, что я боюсь, – подумала Мариша. – Она поднимает меня на смех, будет прикалываться и рассказывать всем, какая я трусиха. Сплетни дойдут до Бортникова. Авилова преподнесет их соответствующим образом, выставит меня дурой. Будто я за ним бегаю!»
Мариша свернула на пустынную улицу и запаниковала. Вместо того чтобы обернуться и посмотреть, кто идет сзади, она метнулась в темный проулок и побежала. Ноги в модных сапожках разъезжались, каблуки застревали в грязи. Она не разбирала дороги, только бы оторваться от преследователя. Только бы тот не настиг ее!
Теперь она слышала за спиной не просто шаги, а тяжелое, хриплое дыхание. Чвак! Чвак! Это шлепал по мокрой земле преследователь. У страха глаза велики. Марише казалось, за ней гонится ужасное чудовище. Чупакабра в образе Авиловой! Сверкает налитыми кровью глазами, щелкает зубищами, возбужденно машет хвостом…