Адмирал Федор Соймонов вице-канцлеру сената Остерману в 1736 году писал:
– Флот уже погиб от засилья бумажек разных. Ни людей, ни кораблей, ни дел героических. Одни бумажки над мачтами порхают. Неслыханное дело приключилось: канцелярия противу флота на абордаж поперлась и флот она победила.
Спустя 241 год в Советском Союзе была принята так называемая «Брежневская» Конституция, по фамилии Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева, царствующего в то время. Можно долго спорить о ее достоинствах и недостатках, превозносить ее или хулить, рассуждать о том, чего она принесла больше – пользы или вреда, но я этого делать не собираюсь. Старые кадры, еще помнящие, о чем в ней шла речь, в любом случае останутся при своем мнении, причем разделятся на две группы, придерживающиеся диаметрально противоположных точек зрения примерно поровну, молодым та конституция просто неизвестна, да и неинтересна, впрочем, как и ныне действующая. Если сейчас остановить на улице сотню первых попавшихся молодых людей и девушек, то я лично буду весьма приятно удивлен, если хоть десять из них сможет вразумительно ответить на элементарные вопросы по Основному закону Российской Федерации, зато 90 оставшихся наверняка будут знать большинство «артистов» из последней выпечки «Фабрики звезд». Поверьте, что это не брюзжание старого адмирала, а результат многолетних наблюдений, тем более что мне пока всего лишь 51 год, и старческим маразмом, смею надеяться, еще не страдаю.
Но вернемся к далекому 1977 году. Наш РПК СН (ракетный подводный крейсер стратегического назначения) успешно сдав положенные задачи, пришел с моря и ошвартовался у плавпирса мощнейшей базы Северного флота (в то время) Гремихи, точнее – Островной. Каждый занялся своим делом. Механики расхолаживали реакторы, командир и командиры боевых частей отправились в штаб дивизии докладывать о результатах, старпомы правили бал на борту, а замполит побежал за ЦУ (ценными указаниями) к начпо (начальнику политотдела) дивизии. Следующий день, воскресенье, пролетел незаметно, и в понедельник с утра весь личный состав экипажа (за исключением вахты, находящейся на борту субмарины) собрался в казарме на политзанятия. О, это было святое. Оправданием отсутствующему на политзанятиях в те годы, как любили говорить командиры-коммунисты в фильмах о Великой Отечественной войне, могла служить лишь его собственная смерть (я не шучу!).
Итак, мы собрались в казарме. С последним писком сигнала точного времени появился замполит. Выглядел он очень торжественно.
– Товарищи подводники! Мне выпала великая честь доложить вам о том, что в нашей стране только что принята новая конституция – Основной закон Союза Советских Социалистических Республик! Это значит, что мы еще уверенней пойдем к нашей цели – коммунизму!..
Дальше я, каюсь, отключился, размышляя о более приземленных вещах: где найти прокладки для насосов общесудовой гидравлики, кому поручить съездить на склад за ЗИПом и АСИ и, главное, что делать с компрессорщиком первого отсека мичманом Мироновым, ушедшим в очередной глухой запой. Поток моих мыслей тек параллельно журчанию монолога замполита, не пересекаясь с последним, но где-то на уровне подсознания я, очевидно, все же отслеживал его, ибо две последние фразы капитана 3 ранга повергли меня в шок:
– К следующему занятию законспектировать конституцию. Вопросы есть?
Я недоуменно огляделся, наивно полагая, что ослышался, но квадратные глаза моих товарищей подсказали, что смысл фразы дошел до моего сознания без искажений. Стояла гробовая тишина.
– Вопросы есть? – замполит явно был доволен собой.
– Есть! Конституция – это закон, где каждое слово, каждая запятая, каждая точка строго выверены и утверждены. Как же ее конспектировать? Ее следует только переписывать слово в слово. Любое сокращение может непреднамеренно исказить смысл, будут неприятности…
– Мое дело приказать, а как сделать так, чтобы не было неприятностей – ваша забота. Вопросы есть? – перебил меня замполит.
«Ладно, сейчас заботы будут у тебя», – решил я про себя. Дождавшись перерыва, перешел дорогу и поднялся в штаб дивизии. Начпо, капитан 1 ранга был у себя. Учитывая его доброжелательное отношение ко мне, я мог позволить себе неуставное обращение:
– Разрешите войти, Виктор Иванович? Можно задать личный вопрос?
Величавый кивок.
– Как правильно конспектировать конституцию?
Я постарался придать своему лицу самое невинное выражение, прикинулся, как говорят на флоте, шлангом. Брови начпо резко поползли вверх, глаза же – округлились.
– Ты что, после вчерашнего не отошел? – он был явно обескуражен.
– Так я же вообще не пью, Вам это хорошо известно, Виктор Иванович. Замполит приказал законспектировать, а как это правильно сделать – не поясняет.
Шланг свернулся в бухточку.
Пауза затягивалась. Я «ел» начпо глазами.
– Это он малость погорячился, – принял решение каперанг – Скажи замполиту, пусть немедленно зайдет ко мне.
Бросив радостно: «Есть!», – я, предвкушая бесплатное развлечение, побежал в казарму. Вызов начпо с политзанятий не предвещал ничего хорошего, и замполит явно растерялся. Вернулся он спустя примерно четверть часа в весьма расстроенных чувствах. Щеки его пылали. Проходя мимо меня, он прошипел сквозь зубы:
– Ты еще вспомнишь сегодняшний день!
– А что случилось?
– Сам знаешь! – замполит был в бешенстве.
Конституцию нам конспектировать не пришлось, но я приобрел «заклятого друга». Этот день я действительно вспомнил спустя примерно месяц. Наш РПК СН готовился к выходу в море. Шли авральные работы, грузились продукты, торпедный боезапас, секретчик пополнял свои «закрома», мотаясь между штабом дивизии, штабом флотилии и субмариной с какими-то объемными запечатанными пакетами. В тот момент, когда я по своим трюмным делам шел из кормы в нос, на проходную палубу третьего отсека спустился наш командир, контр-адмирал Фролов. Он был в шинели, от него веяло морозом, он был явно не в духе, что свидетельствовало о том, что он прибыл прямиком из штаба. Я остановился, пропуская адмирала. В этот момент из своего закутка выскочил секретчик, старшина 1 статьи.
– Товарищ командир! Приказ министра обороны, только что из штаба дивизии.
Фролов чертыхнулся, но остановился и взял листок из рук Сергея. В спокойной обстановке Виктор Павлович обычно пользовался очками для чтения, в тусклом свете проходной палубы его попытки прочитать текст на расстоянии вытянутой руки успехом не увенчались. Я и старшина 1 статьи терпеливо ждали, впрочем, обойти командира и секретчика в узком проходе мне было все равно нереально, а последний ждал дальнейших указаний. Еще раз вспомнив чьих-то родственников, командир протянул приказ министра обороны мне и скорее попросил, чем приказал: «Прочитай вслух».
Номер приказа, если мне память не изменяет, был 160, он предписывал сократить до минимума количество служебных бумаг и прекратить «бумаготворчество» (я впервые столкнулся с таким термином), о чем, естественно, доложить по команде в письменном виде. Фролов на секунду задумался.
– Тенгиз, возьми тетрадку за 2 копейки… – для молодежи: я не ошибся, тогда действительно были такие цены. – Сделай выписку из приказа и доведи под роспись до всех офицеров.
– Товарищ командир! Ваш приказ противоречит приказу Министра обороны! Он приказывает сократить количество бумаг, а вы – завести целую тетрадку!
Контр-адмирал возмутился наглости лейтенанта.
– Выполнять! Немедленно! Если хотите, можете обжаловать мой приказ в вышестоящие инстанции, но только после его исполнения и в письменном виде! Кстати, тем самым сами нарушите приказ Министра обороны, можете заодно пожаловаться и на себя, – Виктор Павлович не был лишен чувства юмора.
Мне оставалось только ответить: «Есть!» – и повернуть назад, в пятый отсек, где располагалась моя каюта, за тетрадкой, но допустить, чтобы последнее слово осталось не за мной, я не мог в принципе. Когда тяжелая переборочная дверь надежно отделила меня от 3 отсека и командира, я, проходя по верхней палубе 4 отсека, позволил себе процитировать вслух (по памяти и близко к тексту) Ф. Энгельса:
– Правильно говорят, что если армия не воевала 10 лет, то превращается в бюрократический аппарат!
Я был доволен хоть тем, что высказался по данному вопросу. Высказывание своих мыслей вслух в нашем государстве всегда было чревато непредсказуемыми последствиями, поэтому отсутствие видимых слушателей в 4-м отсеке меня скорее порадовало, чем расстроило. Как я заблуждался! Моя бабушка, Анна Николаевна Борисова (светлая ей память!), потомственная дворянка, пережившая две революции, репрессии 30-х, 40-х, и 50-х годов, потерявшая мужа, известного писателя, в печально знаменитом 37-м, всегда меня предупреждала, что и стены (в данном случае – переборки) имеют уши. Я на собственном опыте убедился, что в нашей стране нарушаются законы физики – скорость «стука» многократно превышает скорость звука. По сей день не знаю, кто меня тогда «заложил», точнее, как тогда говорили, «проявил бдительность».
Забыл сказать, что все время, прошедшее с вышеупомянутого политзанятия, замполит в буквальном смысле этого выражения «дышал мне в затылок», ожидая любой оплошности с моей стороны или со стороны моих подчиненных: ему был нужен только повод, а уж что-что, а расправляться с неугодными политорганы всегда умели. Правда, расстрел перед строем, как в первые годы советской власти, или пуля в затылок, как в 30-е, мне уже не грозили, но при большом желании и некотором старании любой замполит мог добиться исключения неугодного офицера (после ряда выговоров с занесением в личное дело и без оного) из рядов КПСС, что автоматически влекло за собой списание с РПК СН – на стратегических ракетоносцах пионеры и беспартийные не служили.
Когда отворилась дверь каюты, я разлиновывал тетрадку, вспоминая известную поговорку о том, что произойдет, если поручить дураку молиться. На пороге стоял мой «заклятый друг» в шинели. Лицо замполита сияло лучезарной улыбкой. Мне показалось, что у него не 32 зуба, как у нормального человека, а по меньшей мере 700, как у белой акулы.
– Тенгиз Николаевич, будьте так любезны, собирайтесь, пойдете со мной. Я жду Вас на корне пирса, – капитан 3 ранга был изыскано вежлив.
– А что произошло? У меня сейчас начинается проворачивание механизмов.
– Ничего, я с механиком договорился. А что произошло – узнаете на месте, – замполит закрыл за собой дверь.
Еще не зная, что произошло, я понял одно – мне каюк.
Быстро переодевшись, выскочил на пирс. Полтора километра до штаба дивизии мы прошли молча. Когда миновали особый отдел при КГБ СССР, мне стало легче на душе. Так же молча поднялись на второй этаж, где располагался политотдел дивизии. Оставив меня перед дверью начпо, каптри вошел в кабинет. Последующие десять минут показались мне вечностью. Мысленно еще раз перебрал все свои прегрешения, но ничего достойного внимания столь высокого начальства не припомнил. Когда замполит торжественно распахнул дверь кабинета, ослепительная улыбка все еще украшала его лицо, а манеры были столь же безупречны, хотя в голосе явно чувствовалась издевка:
– Тенгиз Николаевич, прошу!
Я не успел переступить порог, как вздрогнул от удара кулака по столу. Стакан с карандашами и настольный календарь подпрыгнули.
– Товарищ лейтенант! Я отдам Вас под трибунал! – начпо явно не шутил, и мне стало не по себе.
– За что, товарищ капитан 1 ранга?
– За нарушение самого святого, что у нас есть – нашей новой конституции! Не успели на ней еще высохнуть чернила, а Вы ее уже нарушили! Конституция, которую с такой надеждой ждал весь советский народ!.. – начпо понесло – Я не посмотрю, что Вы с отличного экипажа, отличник БП и ПП! Отдам под трибунал, чтобы другим неповадно было!
– Товарищ капитан 1 ранга! Я не припомню, чтобы нарушил какой-либо закон, тем более – конституцию! – я окончательно успокоился, понимая, что все вышесказанное не имеет ко мне никакого отношения и налицо явное недоразумение.
– Хорошо! Вы знаете, что агитация за войну по новой конституции является уголовным преступлением?! – Виктор Иванович изменил тактику.
– Знаю, товарищ капитан 1 ранга, но еще раз повторяю: что-то не припомню, чтобы я агитировал за войну!
– Как же так? Вы только что во всеуслышание заявили, что если армия не воевала 10 лет – превращается в бюрократическую машину! Мы не воюем более 30 лет! Значит, мы уже совсем обюрократились? Так что, в угоду Вам надо срочно начинать боевые действия? Что Вы молчите? Нечего сказать? Будете утверждать, что Вы этого не говорили?! Отвечайте! Это Ваши слова?
– Разумеется, нет, товарищ капитан 1 ранга. Это слова Фридриха Энгельса!
Повисла напряженная тишина. Виктор Иванович медленно багровел. Мой замполит, напротив, стал белым как мел и начал зеленеть. Я еле сдерживался, чтобы не расхохотаться.
– Выйдите в коридор и подождите! – начпо выразительно посмотрел на капитана 3 ранга.
Выйдя из кабинета и плотно прикрыв за собой дверь, я дал волю чувствам, рассмеявшись, правда, беззвучно. Настроение было просто великолепное. За дверью стояла полная тишина, шло совещание. Погруженный в свои мысли, я не заметил, как она вновь приоткрылась. На лице каптри застыла маска утопленника, пролежавшего под водой по меньшей мере месяц.
– Заходите.
Голос был сдавленный, что с «чувством глубокого удовлетворения», как писали в те годы наши газеты, отметило мое сознание.
Мое повторное появление в кабинете начпо уже не сопровождалось звуковыми эффектами. Лицо и шея Виктора Ивановича немного посветлели, но все еще оставались пунцовыми.
– Энгельс, говоришь? Найдешь – твое счастье!
Кивок головы в сторону книжного шкафа. Проследив направление начальственного кивка, я уткнулся взглядом в полное собрание сочинений В. И. Ленина. Чуть ниже на полке стояли труды К. Маркса и Ф. Энгельса. Незадолго до описываемых событий я сдавал кандидатский минимум, в том числе и экзамен по марксистко-ленинской философии. Готовясь к последнему, мне пришлось перечитать и изучить много первоисточников, в том числе и «Антидюринг» Ф. Энгельса, поэтому поиск нужной цитаты не занял много времени, но я, каюсь, намеренно оттягивал момент своего триумфа, наблюдая за мрачными, напряженными лицами политработников. Наконец, я торжественно положил раскрытый на нужной странице том сочинений Ф. Энгельса перед Виктором Ивановичем. Дословно цитата звучала так: «Любая армия, проведя в мирных условиях 10 лет, превращается в бюрократический аппарат и утопает в бумагах». Прошло около 28 лет, возможно, я переставил пару слов местами, но суть от этого не пострадала, гарантирую.
Начпо медленно прочитал указанные ему строки. Поднял глаза и пристально посмотрел на меня. Я стоял по стойке «смирно», но лицо и глаза по всей вероятности выдавали мои чувства. Начпо снова углубился в нетленную литературу. Перечитал. Поднял голову и посмотрел, на этот раз – на замполита. Если бы можно было испепелять взглядом, на месте капитана 3 ранга явно не осталось бы ничего, кроме горстки пепла, впрочем, последний явно предпочел бы подобный исход, судя по обильному поту, выступившему у него на лбу и висках. Начпо перечитал абзац в третий раз. Резко оттолкнувшись от стола, встал. Было очевидно, что он нашел какой-то выход из сложившегося положения. Обойдя стол, Виктор Иванович обнял меня за плечо и повел к дверям.
– Тенгиз, молодец, что изучаешь первоисточники, но применяешь ты их неправильно. В данном, конкретном случае… – мы остановились около дверей, – работа была написана в то время, когда еще не было армии социалистического типа, так что к нам данное высказывание отношения не имеет. Тебе понятно?
Клянусь, я стал уважать начпо намного больше. Найти в течении одной минуты такой элегантный выход из столь щекотливой ситуации мог только незаурядный человек. Поняв, что гроза миновала, я попытался слабо возразить, скорее для проформы, чем из принципа:
– Виктор Иванович! – теперь можно было и по отчеству. – Но ведь Энгельс прямо пишет: любая армия!
– Эх молодость, молодость! Правильно, любая существующая на момент написания данной работы армия. Армии социалистического типа тогда не существовало. Понятно? Не расстраивайся, все ошибаются. Это ничего, ты еще молодой, научишься читать между строк. Беги на лодку, вам скоро отходить, – голос, лицо и вся фигура начпо просто излучали доброту.
Закрывая за собой дверь кабинета, я услышал рев раненого бизона. Конечно, я должен был бы поспешить на свой атомоход, но невольно притормозил. Подслушивать под дверью я никогда бы не стал, но здесь и не было такой необходимости: голос каперанга было прекрасно слышно и в конце коридора. Я никогда не использовал ненормативной лексики (и не собираюсь), но по долгу службы и в повседневной жизни постоянно слышал непарламентские выражения от людей разных рангов и социального положения – от матросов до адмиралов флота, и от дворника до… до самого «верха», одним словом, но столь изысканных выражений, произнесенных с таким чувством, – не доводилось ни до, ни после.
Дожидаться конца разноса я не стал, хотя, чего греха таить, очень хотелось.
По всей вероятности, механик и командир были в курсе происходящих событий, ибо крайне удивились, увидев меня, прибывшего на лодку без замполита, да еще и в прекрасном расположении духа, однако расспросов не последовало. Замполит проскользнул на борт перед самым отходом лодки. Вид у него был далеко не бравый. Последующие месяцы он явно старался меня избегать. Насколько я понял, его тоже никто никогда и ни о чем не расспрашивал, сам же он, разумеется, не распространялся о том фиаско, которое потерпел в этой схватке.
Тем не менее история стала достоянием гласности. О ней знали многие, но все делали вид, что ничего не произошло. Я тоже помалкивал – таковы были правила игры. Только спустя много лет, уже в другом государстве, я рассказал о том, как меня пытались сделать «стрелочником», близким друзьям, по просьбе которых и передаю сейчас эту историю на суд общественности, не будучи, впрочем, уверенным, что она хоть кого-либо сейчас заинтересует.