Много лет назад, в 1974 году, я учился в Высшем военно-морском инженерном ордена Ленина училище в городе на Неве, колыбели трех революций, Северной Пальмире и прочая, и прочая, то есть в Ленинграде. Город действительно восхищал нас, курсантов, своей красотой, изяществом, историческими памятниками, культурой коренных ленинградцев.
Почему военно-морское училище носило имя сугубо сухопутного человека – председателя ВЧК Феликса Эдмундовича Дзержинского – было для нас секретом. Впрочем, никто особо об этом и не задумывался. ВВМИОЛУ им. Ф. Э. Дзержинского, или, как все ее любя называли, Дзержинка, была и остается старейшей кузницей инженерных кадров для российского, затем советского, и вновь российского ВМФ. Тысячи офицеров флота с благодарностью и любовью вспоминают годы, проведенные в ее стенах. За более чем 200 лет своего существования Училище размещалось в различных помещениях, несколько последних десятилетий – в здании Адмиралтейства, одном из символов Ленинграда, пардон, Санкт-Петербурга.
Психология людей довольно забавная штука. Пока город носил имя вождя революции, В. И. Ленина, все упорно именовали его Питером, но как только «историческая справедливость» восторжествовала, и город обрел свое старое имя, его (с не меньшим упорством) стали называть Ленинградом. Психологи, возможно, когда-нибудь объяснят данный феномен неистребимым в народе духом противоречия или другим образом, но к истории, о которой идет речь, название города не имеет ровным счетом никакого отношения.
Другая особенность человеческой психики заключается в том, что со временем из памяти стираются многие малоприятные воспоминания, уступая место хорошим, добрым, забавным эпизодам, фактам, событиям, скрашивающим долгие дни и вечера на старости лет. По всей вероятности, это своего рода предохранительная механизм человеческого организма, ибо, накопив за многие годы жизни огромное количество отрицательных воспоминаний и не менее отрицательных эмоций, люди к концу жизни или впадали бы в черную меланхолию, или начинали мстить за старые обиды, или просто сходили бы с ума, правда, это только в том случае, если им есть с чего сходить, но я опять отвлекся.
Итак, речь пойдет о забавном эпизоде из курсантской жизни, любезно сохраненном моей памятью на протяжении трех десятилетий, хотя, должен признаться, на моем пути за эти годы были и более значимые события. Некоторые имена и фамилии, по понятным причинам, я заменил, но это ни в коей мере не отразится на сути описываемых событий. По ходу повествования мне придется давать некоторые пояснения, ибо иначе современный или (смею надеяться) будущий читатель не поймет побудительные мотивы тех или иных действующих персонажей.
Теперь представьте себе времена «махрового застоя» (в современной трактовке). Мы дружно строили коммунизм, знали, что от нашего успешного усвоения знаний зависит обороноспособность нашей Родины – Союза Советских Социалистических Республик (поверьте, в те времена это был не пустой звук) – и старались учиться в меру своих сил и способностей, тем более, что у нас был и дополнительный стимул – в случае наличия «хвостов» курсант автоматически лишался увольнения, а в особо тяжелых случаях («завале» сессии) – отпуска.
Сейчас мало кто помнит о социалистическом соревновании, социалистических обязательствах, но в те времена это было святое. Социалистические обязательства курсантов обычно заканчивались вызовом на социалистическое соревнование однокашника из своего или параллельного класса. Не знаю, кого вызывали на социалистическое соревнование командиры рот и начальники факультетов, но и у них были свои стимулы. Роты, в которой набиралось определенное количество отличников, объявлялись отличными. Командир отличной роты получал надбавку в 70 рублей, что при его денежном довольствии около 250—280 рублей было весьма существенно. Соответственно, командиры рот были готовы на все, чтобы улучшить свое материальное положение. Преподаватели, такие же офицеры, как и командиры рот, чудесно понимали последних и зачастую были снисходительны к мелким промашкам курсантов, особенно в тех случаях, когда рота имела шансы стать отличной или подтвердить это высокое звание. Были случаи, когда курсанты, явно идущие ко дну на экзамене, объявлялись больными и отправлялись в санчасть. «Заболевшие» исключались из экзаменационной ведомости и могли сдавать «заваленные» предметы после сессии хоть до посинения, на любые оценки: на судьбу отличной роты это уже не влияло. Должен отметить, что эти маленькие «хитрости», как правило, не отражались на качестве подготовки будущих офицеров флота, так как сильнейший профессорско-преподавательский состав Дзержинки делал все возможное, чтобы заинтересовать курсантов своими дисциплинами и передать им необходимые знания в полном объеме. Причем Дзержинка не являлась каким-то исключением из правил – подобные порядки царили практически во всех учебных заведениях Министерства обороны Советского Союза.
Теперь Вы, уважаемый читатель, немного представляете себе обстановку в любом высшем военном училище МО СССР в начале-середине 70-х годов и сможете до конца оценить комизм происшедшего.
Наш 332 класс готовился к сдаче экзамена по иностранному языку. Зубрили правильные и не очень глаголы, времена, специфические выражения, пополняли свой словарный запас. Произношение особо никого не волновало, ибо все равно никто из нас не имел права общаться с иностранцами, о чем с будущих офицеров заблаговременно взяли подписку. Мы, технари, должны были хорошо знать специальные кораблестроительные термины и уметь делать сложные технические переводы. Понимая, что разговорная речь нам все равно никогда не пригодится, преподаватели нас особо не мучили, пытаясь выработать оксфордский или кембриджский прононс у абсолютно безнадежных в этом плане будущих инженеров. Вследствии вышеперечисленных причин большая часть курсантов с трудом изъяснялась на чудовищном английском, но зато делала прекрасные переводы сложнейших технических текстов. Командир нашей роты, капитан-лейтенант (в то время) Ефим Михайлович Булавкин, был молод, честолюбив, любил курсантов и старался всеми силами поддержать звание отличного подразделения. В сущности, как я теперь понимаю, тогда он был не намного старше нас. Ефим Михайлович часто заходил в каждый из трех классов своей роты, пытался настроить нас на отличную сдачу предмета, хотя, честно говоря, он больше мешал, чем оказывал помощь. В один из таких его заходов в наш класс к Булавкину подошел курсант, назовем его Сашей Петренко, и очень вежливо попросил разрешения обратиться.
Получив разрешение, Саша, глядя прямо в глаза комроты, проникновенно произнес:
– Товарищ командир! Вы меня и мои возможности хорошо знаете. Английский я сдать не смогу. Прошу Вашего разрешения не ходить на экзамен. Потом, спустя несколько дней как-нибудь сдам.
Ефим Михайлович, по всей вероятности уже мысленно включивший в свой скромный семейный бюджет надбавку за отличную роту, потерял дар речи. Наконец, обретя способность говорить, он кратко изложил курсанту все, что он думает о нем и о его способностях. Петренко чуть ли не плакал, но стоял на своем: экзамен он сдать не сможет, а посему не будет и пытаться.
Немного успокоившись, Булавкин вспомнил, что Саша при всех своих недостатках очень исполнительный и дисциплинированный курсант, и поступил до гениального просто:
– Курсант Петренко! Приказываю Вам прибыть на экзамен и сдать его!
Приказы в военной организации не обсуждаются, а выполняются, поэтому в ответ последовал молодцеватый ответ:
– Есть прибыть на экзамен и сдать его!
И чуть менее бодрым голосом: «Только я его все равно не сдам, товарищ капитан-лейтенант…»
Ефим Михайлович размышлял несколько минут, и озадачил Александра неожиданным вопросом:
– А один билет выучить сможешь?
– Смогу, но ведь их двадцать шесть!
– Это мои проблемы. Выбирай билет.
– Самый легкий – восьмой, но товарищ командир…
– Учи восьмой билет и ни о чем не думай!
– Товарищ командир, но помимо билета задают дополнительные вопросы, я на них не отвечу!
– Дополнительных вопросов не будет! Сдавать пойдешь седьмым по счету, возьмешь билет, который будет лежать сверху. Вопросы есть?
Вопросов не было. Булавкин удалился. Петренко совсем было упал духом, но тут на помощь пришли товарищи. Практически весь ответ на восьмой билет был изложен в транскрипции русскими буквами, Саша с воодушевлением взялся за работу и спустя два дня, к экзамену, довольно бойко мог его воспроизвести.
Наступил судный день. В класс запустили четверых курсантов, они взяли билеты, сели за парты готовиться, а остальных попросили подождать своей очереди в коридоре. Саша заметно нервничал, но держался молодцом: Ефим Михайлович заверил его, что все идет по плану. Наконец, первый сдавший экзамен курсант вышел. Пригласили следующего. Тот бодро постучал в двери и на чистейшем английском с рязанским акцентом произнес:
– Мей ай комин?
Получив разрешение, подошел к столу экзаменационной комиссии.
– Комрад инстрактор! Нейвал кадет Поляков! Мей ай тейк тикет?
Взяв билет, Женя внимательно прочитал его и огласил:
– Тикет намбр элевен.
Петренко был потрясен: эти фразы он не учил. Поискав глазами командира роты, Саша робко приблизился к Ефиму Михайловичу и тихо сказал:
– Товарищ командир! Все равно не сдам!
Последовала немая сцена из «Ревизора».
– Ты же готовился! Что произошло?
– Там надо еще что-то говорить, а я не учил. Мы так не договаривались!
– Ребята! – взмолился Булавкин, наконец поняв, о чем идет речь. – Срочно бумагу и ручку! Напишите этому олуху небесному как надо попросить разрешение войти, как представиться, как попросить разрешение взять билет и, наконец, как назвать его номер! Пишите русскими буквами! А Вам, Петренко, я приказываю выучить эти несчастные фразы и сдать экзамен, или я за себя не отвечаю! Ясно?
Получив в ответ дежурное «Есть! Так точно!», командир роты ушел в другой конец коридора, ибо далеко не был уверен в том, что в его роду никто не перенес инфаркт миокарда, а присутствовать при разучивании Александром этих английских фраз было выше его сил.
Первая часть приказания была выполнена быстро. Сложнее оказалось со второй частью: английские фразы упорно не хотели задерживаться в голове бедного курсанта. Саша методично загонял их в подкорку, а они, подлые, вырывались наружу. Он истово повторял их одну за другой, бессчетное число раз. Вышел еще один курсант, вошел шестой. Зубрежка продолжалась. Наконец наступила очередь Петренко. В момент происшествия я сидел в классе и готовился к ответу, так что все происходило на моих глазах, и я могу изложить последующие события не с чужих слов. Чтобы описать их, необходимо обладать как минимум талантом Николая Васильевича Гоголя, но все же попытаюсь это сделать в меру своих скромных сил и возможностей. Прошу сделать на это скидку и представить себе следующую картину.
Резко распахнувшаяся дверь заставила всех находящихся в классе курсантов и преподавателей вздрогнуть и повернуться лицом ко входу. Петренко со зверским выражением лица и остекленевшими глазами строевым шагом проследовал к столу экзаменационной комиссии. Нечеловеческие усилия продержать в голове вновь заученные фразы те несколько секунд, что требовались для их использования, явственно отражались на его лице. В гробовой тишине звонко отдавались Сашины шаги. Все головы синхронно поворачивались, провожая взглядами его путь на Голгофу. Молча пройдя весь класс почти по диагонали, Петренко встал в полуметре от стола, на котором были разложены билеты. Глядя ясными голубыми глазами прямо в лицо председателя экзаменационной комиссии, он четко произнес:
– Мей ай комин? Комрад инстрактор! Нейвал кадет Петренко! Мей ай тайк тикет? Тикет намбр эйт!
Сделав шаг вперед, Саша взял билет и ознакомился с его содержимым. Командир не подвел: вверху билета красовалась заветная цифра. Подняв глаза на застывшую в шоке экзаменационную комиссию, он наконец осознал, что назвал номер билета до того, как взял его. Не берусь судить, как повел бы себя я в подобной ситуации, не знаю. Скорее всего, я бы растерялся, стушевался и лишился дара речи. Почти наверняка так же отреагировал бы любой другой нормальный курсант или студент на свете, независимо от специальности, национальности, цвета кожи или вероисповедания. Но не таков был наш Петренко! Невозмутимо подняв глаза на преподавателей, он с неподражаемым простодушием изрек:
– Ой, и правда восемь!
От взрыва хохота в коридоре чуть не вылетели стекла. Преподаватели растерянно моргали и старались не смотреть друг на друга. Те курсанты, которые сидели в классе и готовились к ответам, в том числе и я, давились от сдерживаемого смеха, съезжая под парты. Тогда мы не знали, да и не могли знать модного ныне юмориста Михаила Задорнова, но наша гордость за отечественного курсанта выросла до небес.
Председатель комиссии, желая сохранить лицо, разрядил обстановку:
– Идите готовьтесь…
Стоит ли говорить, что Петренко сдал экзамен успешно, рота подтвердила звание отличной, а капитан-лейтенант Булавкин получил вожделенную прибавку к зарплате?!