Лондон,
сентябрь 1878 г.
Груз прошлых лет мы несем с собой всю жизнь. Иногда это опыт яркий и заслуживающий уважения, словно лежащая в кармане новенькая монета. Порой же его хочется с себя стряхнуть, как приставшую к одежде ворсинку. Многие из моих воспоминаний вызывают лишь сожаление и стыд, и время от времени я задумываюсь: как нам удается благополучно жить, несмотря на багаж нелепых и неблаговидных поступков, которых из жизни не вычеркнуть.
Я совершил немало ошибок с тех пор, как впервые попал в Ламбет и надел форму столичного полицейского. Уж двенадцать лет минуло… Расследование убийств и розыск пропавших людей – не для тех, кто опасается раз за разом ступать на ложный след, прежде чем найти искомое. Подобные промахи возникают в результате неверных гипотез, которые, в свою очередь, основываются на недостаточном знании. Эти оплошности могут обеспечить вам несколько бессонных ночей, и все же они поправимы.
Есть ошибки и другого рода, ошибки непростительные, которые наносят вред близким людям. И уж совсем плохо, когда осознаешь свои просчеты много лет спустя. Частенько в подобных случаях уже ничего не поправить – время потеряно безвозвратно. Тяжело найти себе оправдание, когда задним числом понимаешь: следовало сто раз подумать, к каким последствиям приведут твои поступки. Урок этот не усвоишь заранее. Лишь оступившись, впоследствии представляешь цену своего промаха.
Порой, встречаясь по вечерам с Белиндой, я слушаю, как она зачитывает вслух отрывки из книги, что занимает ее мысли.
Как-то раз она пересказывала мне греческий миф о человеке, потерявшем жену из-за укуса ядовитой змеи. Музыка послужила ему пропуском в подземный мир, и там герой мифа убедил Аида отпустить любимую. Правда, бог царства мертвых выдвинул одно условие: ни сам мужчина, ни его жена не должны оглядываться, покидая загробный мир. Что же сделал глупец? Обернулся, дабы удостовериться, что супруга не отстала. Не совладал с собой, бедняга… Врата ада открылись, и женщина пропала навсегда.
С другой стороны – как не утратить самообладание, если не помнишь себя от ужаса?
Мне было девятнадцать, когда, лишившись от страха рассудка, я бежал из Уайтчепела, имея при себе лишь сумку с одежкой да горсть монет, что втиснула мне в руку ма Дойл. Улепетывал без оглядки. Вот только, в отличие от того человека из мифа, оглянуться как раз следовало.
Поступи я тогда как человек разумный, через тринадцать лет передо мной не разверзся бы ад.
Первого сентября я проснулся с восходом бледного осеннего солнца. В душе царило ощущение внутреннего благополучия. Такое случалось нечасто. Пришлось приложить усилие, чтобы вспомнить: отчего мне так хорошо? Валяясь в постели, я прислушивался к умиротворенной воскресной тишине своего маленького дома. За окном поскрипывали по булыжной мостовой колеса тележки уличного торговца, били колокола расположенной неподалеку церкви Святого Варнавы. Службы я более не посещал, однако веру в Бога не утратил. В Бога разумного и беспристрастного, хотя порой справедливое начало нашего мира меняло знак – подобно тому, как плохо закрепленный на кнехте лодочный канат вдруг разматывается, и лодка плывет в непредсказуемом направлении.
Уставившись в потолок, я с чувством глубокого удовлетворения собрался с мыслями. Уже три месяца мне приходилось исполнять обязанности суперинтенданта речной полиции. На днях мы раскрыли дело контрабандистов, совавших взятки работникам таможни. Те в ответ занижали вес груза, соответственно уменьшая сумму налога. Целый месяц я трудился без продыха, а теперь испытывал заслуженное облегчение. С моей шеи словно свалилось тяжелое ярмо – так бывало всегда после окончания важного расследования. Вчера в газетах даже отозвались о наших действиях вполне положительно. Господь не даст соврать: благожелательность публики нам требовалась как воздух.
При воспоминаниях о прошлогоднем судебном процессе о взятках в полиции я до сих пор поеживался. Как дружно проклинали тогда нас, детективов, за мошенничество… Заголовки газет кричали, как очистился бы Лондон, окажись вся наша шайка на дне реки.
А потом мы распутали случай с апрельскими убийствами на Темзе, да еще призвали к ответу контрабандистов, и отношение к полиции потихоньку стало налаживаться. Разумеется, репортажи о наших успехах содержали множество неточностей. Конечно, никто не вспоминал об утомительном следствии, ложных уликах и бесчисленных часах, проведенных на улице – так что особой достоверностью газеты не грешили. Тем не менее полиция представала в выгодном свете.
Открылась дверь соседней спальни, которую занимал Гарри. Гго быстрые ноги застучали по лестнице, и я выбрался из кровати. Камин в моей комнате давно прогорел; было холодно и сыро – давали о себе знать отголоски дождливого августа.
Стоя у окна в ночной рубахе, я поглядывал на двухэтажные кирпичные домики через дорогу, стоявшие стена к стене, как и на моей стороне улицы. Золотистый солнечный свет, напоминающий цветом корочку хорошо пропеченного хлеба, отражался от окон верхних этажей, и я прищурился. Черт, приятно сознавать, что на сегодня планов нет! Ну, разве что забежать на чашечку чая к Дойлам… Совсем закрутился с расследованием и своими новыми обязанностями на Уоппинг-стрит – уже месяц не видел ни ма, ни Элси с Колином. Соскучился…
Внизу засвистел вскипевший чайник.
Гарри… Готовит себе чай, мне кофе. Наверное, я придерживался привычек прошлого столетия, ибо слабеньких напитков по утрам пить не умел. Научил Гарри заваривать кофе как следует, тем более что он сам сказал: сделает все, чтобы я на него не ворчал.
Гарри Лиш, племянник ма Дойл, переехал ко мне в Сохо полгода назад после смерти отца. Мать его умерла еще раньше. Некоторое время он кантовался у Дойлов, а потом ма пришла к выводу, что Уайтчепел – не его место. Слишком хорошо образован, да и речь его скорее уместна в Мейфэре, нежели в Мерсисайде. Мальчишке едва исполнилось шестнадцать, а он уже был серьезно настроен изучать медицину, так что я подыскал ему место в госпитале Святой Анны, у моего приятеля, Джеймса Эверетта – отличного врача, хирурга, который заведовал отделением мозговых травм и умственных расстройств.
Завтра Гарри собирался уехать на пару недель на стажировку в Эдинбургский госпиталь. Такую возможность предложил ему Джеймс, который нашел в мальчике прилежного и внимательного ученика.
Я натянул рубашку и брюки со специальным карманом для короткой дубинки. Память о днях, когда носил форму полисмена… По воскресеньям у меня был выходной, однако Дойлы жили в самом центре Уайтчепела, а там ушки надо держать на макушке. Плеснув горсть воды в лицо и пробежавшись расческой по волосам, я прихватил дубинку и спустился на первый этаж.
– Доброе утро, Микки! – приветствовал меня Гарри.
– Доброе. – Я принял из его рук чашку. На столе лежала записная книжка, которую Гарри всегда брал с собой в госпиталь. – Сходишь со мной к Дойлам?
– Я бы с удовольствием, – виновато моргнул мальчик, – но у нас сегодня намечается особая операция.
– В воскресенье?
Он кивнул, и его карие глаза загорелись.
– Доктор Эверетт будет делать трепанацию черепа женщине с кровоизлиянием в мозг.
Вкус кофе вдруг показался мне кисловатым. Впрочем, не стоит остужать научный пыл молодого медика.
– Полагаю, ты будешь только наблюдать?
– Да, со специального балкончика, – с сожалением кивнул Гарри и тут же просиял: – Ассистировать будет Ричард!
Ричард – студент второго курса университетского колледжа – уже служил в госпитале. Гарри он взял под свою опеку.
– Как же это случилось? – поинтересовался я. – Как кровь оказалась в голове?
– Наша больная упала с лестницы. Если не сделать операцию, то кровяные сгустки начнут давить на внутренние участки мозга. – Он приложил палец к виску. – У пациентки уже проявились вторичные симптомы: судороги, спутанность сознания и так далее.
– Ого… А во сколько операция?
Запрокинув голову, Гарри допил свой чай.
– В десять утра, но я хочу прийти пораньше, к анестезии.
– Ну да, разумеется.
Наверняка зрелище увлекательное…
Скрывая улыбку, я спрятал лицо за чашкой.
– А потом, вряд ли тетя Мэри ждет меня в гости, – пробормотал мальчик, потянувшись за пальто. – Я ведь был у них во вторник, застал тетю и Элси, – добавил он, продевая руку в рукав. – Колина не было. Впрочем, как всегда.
Наверное, мне следовало насторожиться при изменении его тона, в котором сквозили боль, напряжение и подавленность. Почему я не заподозрил неладного? Увы, момент для далеко идущих выводов был совершенно неподходящим. Гарри уже побежал вверх по лестнице, бросив на ходу:
– Подожди меня, я быстро.
Я же во время разговора шарил по столу, разыскивая под газетами свой блокнот – черт, куда он запропастился? – и сигнал тревоги остался незамеченным.
Допив остатки кофе, я удовлетворенно кивнул: осадка на донышке не было. Педантичный мальчишка, наверняка добьется успеха в профессии, требующей особой точности. Блокнот наконец нашелся, и я натянул пальто. Ботинки Гарри застучали по лестнице; я махнул ему от входной двери и отпер замок.
Мы вместе дошли до угла, где и распрощались. Я постоял, провожая взглядом его худощавую мальчишескую фигуру. Торопится, даже шапку не надел… Понятно, не хочет пропустить самого интересного.
Улыбаясь, я развернулся. Мальчик мне нравился, и мы наконец научились понимать друг друга. Белинда говорила, что у нас с ним много общего: оба сироты, оба умны, однако есть и не слишком приятные черты – ни один из нас терпеть не может быть кому-то обязанным. Так что походили мы друг на друга куда больше, чем я готов был признать. В глубине души я соглашался с Бел, хотя различия у нас с Гарри тоже имелись. Порой в голову приходили печальные мысли: кем бы я стал, будь у меня такое же образование? Чего добился бы под присмотром таких специалистов, как Джеймс? Нет, родная мать тоже учила меня грамоте, а после того, как она пропала, я освоил и арифметику, помогая в лавочке ма Дойл.
Но… Я вспоминал, как Гарри порой ронял фразочки то на французском, то на латыни или рассказывал что-то любопытное из истории. Точно так же вели себя и Джеймс, и мой бывший напарник Стайлз – и вовсе не потому, что кичились своей ученостью. Просто всплывало, вот и все. А я все больше убеждался: человека из нас делает прошлое и через голову прыгнуть невозможно.
С другой стороны, я сделал карьеру в полиции. Сделал себя сам и тем гордился.