Человек у окна
Один из самых холодных дней выдался в день освобождения Алексея. Воздух хрустел, прорезаясь сквозь бессмысленные слои одежды. Подошвы дерматиновых ботинок утопали в белом песке.
Он не был дома десять лет, но помнил каждый пригорок и каждое дерево. Помнил покосившийся домик бабы Шуры, жива ли она? Помнил железный гараж Максима Ивановича, в нем когда-то стоял ржавый «Урал». На месте пустыря теперь возводят дом, большой и бестолковый. Школу обнесли забором. От кого отгородились?
Алексей хрустко ступал по такой знакомой и такой чужой улице. Пограничная. Граница между было и стало. Было жарко и липко, когда Алексея забрали в промозглый одинокий край. Стало холодно и сухо.
Алексей закурил. Горький воздух обжег горло, заставил откашляться и выбросить сигарету в сухой снег. Еще целый блок таких в пакете, вместе с клетчатой шведкой, двумя парами носков и рабочими рукавицами. Алексей научился неплохо строчить. Отцу бы пригодились в хозяйстве, если бы не помер два года назад.
Все сложнее становилось идти. Не холод сковал движения – страх постепенно парализовал мышцы. Как там Тамара, дети? Николашка, наверное, уже и в армию сходил, а Тосенька совсем невестой стала. Алексей перестал отвечать на письма от своих пять лет назад, так легче. О смерти отца известили телеграммой, с опозданием.
Сойдя с поезда, Алексей двинулся на кладбище. Отыскал – рядом с мамой. Посидел он у могилки, рассказал, как жил, как исправлялся. Выпил за упокой. Когда чекушка опустела, он приложился лбом к ледяному мрамору, перекрестился, даст Бог, свидятся еще на том свете. Ноги сами понесли вглубь кладбища. Свои-то с краю, третья аллея от входа. А те двое в глубине, в низине.
Он сразу их узнал. Может, тела их уже изъедены червями, но Алексея они ни на минуту не покидали. Чистил ли он снег, строчил ли рукавицы, курил ли, пил ли чай, рядом все время стояли две тени. Одна маленькая, едва доставала до пупка, вторая – могучая, с тяжелым взглядом. Не раз Алексей задавался вопросом, почему этот гигант не одолел его, сухого и жилистого. Почему не выбил нож, не воткнул его в горло, чтобы навсегда избавить белый свет от пропащей души? Так и смотрели на него с укоризной.
Чем ближе Алексей подходил к дому, тем быстрее бежала кровь, все громче стуча в висках. Снял перчатки, руки обожгло. Улица темная, с кругами желтого света у каждого двора. Собака залаяла – знакомые визгливые нотки. Неужто Тошка еще живой? Алексей подкрался на полусогнутых к штакетинам палисадника. Из сугробов торчали голые палки с шипами. То ли калина, то ли рябина. Куда делась яблоня, что сладко пахла весной, созывая пчел из местных пасек?
Тошка рвал цепь. Помнит.
Плотные шторы на окнах скрывали то, как все переменилось. Лавка у калитки новая, со спинкой. Ее почистили от снега еще днем. Едва заметный слой белых пылинок покрывал сейчас зеленые доски. Алексей вдохнул колючий воздух, грудь сдавило. Он гулко сел, достал сигареты. На снег упал листочек, пароль от карточки. Алексей аккуратно убрал его во внутренний карман.
Послышался голос. Басовитый, знакомый. Был у него друг. Генка Лаптин. Они как-то прогуливали школу, стащили соседскую курицу, решили на костре пожарить. Порешили ее Генкиным перочинным ножом, не с первого раза, кровожадно и неумело.
Снова голос. Точно Генка.
Алексей сидел с сигаретой в зубах, забыл прикурить. Выбросил. Тамара гостей позвала? На нее это не похоже. Она любила Новый год в семейном кругу отмечать. Последние письма как раз под праздники были. Писала, что Николашка в Краснодаре, рядышком, служит. Они с Тосенькой вдвоем отмечают, а первого бабу Нюру проведают.
Попробовал открыть калитку. Заперта на ключ. Никогда не запирались. Тошка снова завопил. Дверь отворилась, в прямоугольнике яркого света показалась длинная фигура. Генкина. Он постоял, прикрикнул на Тошку, тот замолчал. «Детвора, наверно», – сказал он в дом и закрыл дверь.
Алексей расслабил шарф, давая воздуху место. Когда отдышался, перелез через забор, там, где штакетина уже десять лет как сломана. Подошел к Тошке. Узнал поганец, руки стал лизать шершавым языком. Алексей заглянул в окно на кухне, самое большое. За тонкими гардинами Тамара разделывала селедку. На голове кудряшки, такие же, как в юности, когда они только познакомились. «Химия» называлось.
Алексея что-то толкнуло в грудь. Он огляделся. Никого. Тошка примостился на носок ботинка. Тамара засмеялась, на румяных щеках проступили ямочки. Алексей улыбнулся, кажется, впервые за долгое время. Тосенька промелькнула. Тонкая, воздушная, настоящая красавица. Дверь снова открылась, Алексей прижался к стене.
– Тоша, Тоша, – позвала она. – Иди, что дам!
Пес нехотя поднялся с хозяйского ботинка и побежал к двери. Тося бросила ему коржик. Тошка снова улегся у ног Алексея и принялся неохотно жевать угощение. Видно, зубы уже не такие острые, да и сытый он.
Алексей вернулся к окну. Тамара что-то сказала и прикусила нижнюю губу. Это всегда сводило Алексея с ума. Даже за тысячи километров, когда тоска заедала, стоило вспомнить это ее движение, и слезы проступали, принося с собой утешение.
Машина подъехала. Генка засеменил к калитке, впустил гостей. Николашка приехал, с девушкой. На собственной машине. Алексей не разглядел марку, но дверцы мягко хлопнули. Значит, хорошая машина, дорогая.
В окне теперь видно всех. Николашу и молодую красавицу с кругленьким животиком. Тосеньку с детским личиком, но уже такую высокую. Тамару, счастливую, и Генку, доброго и порядочного.
Алексей опустился на колени, погладил Тошку. Тот снова облизал замерзшие пальцы. В доме шумно говорили и не заметили, как чья-то тень проплыла мимо окна. Алексей перелез там же, через сломанную штакетину. Лавку уже покрыл тонкий слой инея. Алексей достал листок с паролем, завернул в него карточку и просунул вместе с рукавицами в почтовый ящик. Хорошие рукавицы, в хозяйстве пригодятся.
Он посмотрел на шумный дом, прикоснулся к машине, еще теплой, и двинулся по такой знакомой и такой чужой улице. Мимо дома бабы Шуры, мимо школы, мимо сарая, где они пацанами прятались от пьяного деда с заряженным ружьем, мимо пастбища, к лесопосадке, где они с Генкой жарили курицу.
Алексей шагал по белой пустыне. Дома остались позади. Он то карабкался вверх, то на согнутых ногах спускался. Легкие саднило от ледяного воздуха. Память стала изменять, он то и дело поскальзывался. На одном из бугорков плоская подошва проехала в сторону, и Алексей упал лицом в сугроб.
Снег резал глаза и ноздри. В рассыпчатой белизне растекался алый цветок. Алексей обтер онемевшей рукой рот и перевернулся на спину. Тошка жалобно завыл. Воздух не двигался. Алексей глубоко вздохнул. В груди лопнула струна, и боль отступила.
Две тени стояли неподалеку. Маленькая и большая. Он поднялся и заковылял к этим двоим. Давно уже ждут.