Он проходил это место не впервые, и каждый раз выхватывал боковым зрением нечто, что не вписывалось в прежний облик редколесья. Конечно, с памятью у него уже было не очень, да и зрение тоже подводило в последнее время, но по опыту он знал, – сомнения без повода не тревожат, и наверняка стоит остановиться и присмотреться, дабы понять, что к чему. Вот и теперь, понадеявшись на то, что там, куда он спешит, его обождут, замер посреди поляны, и некоторое время не двигался, чтобы урезонить дыхание. В лесу может напугать даже собственное, а вот, чтобы расслышать постороннее, следовало сперва справиться с одышкой.
Как только он перестал быть помехой лесу в собственных глазах, тот тоже ослабил хватку безмолвия, и понемногу начал выпускать из кулака тех, кого так берёг.
Первым на разведку вылетел комар. В попытке разузнать, кто есть кто, стал морочить голову, кружась и напевая на ухо человеку последние сплетни. Когда же от него отмахнулись без досады, присел на руку, ткнулся хоботком, но не уколол, ощутив запах ручья, что питал все колодцы в округе. Один глоток или случайное омовение не обманули бы его, – он сидел на руке человека, кровь которого была настоена на воде родного родника.
– Свой! – неожиданно громко воскликнул комар и слетел на траву.
Лес, не медля, разжал влажную ладонь и, потирая глаза, оттуда выпрыгнула вспотевшая белка, следом сбежала взъерошенная мышь и, припадая на хвост, выпорхнула трясогузка. Косули, оправляя жакеты, что щекотались промеж лопаток извечным размерным ярлычком, поджидали, пока, неуклюже пятясь, сползёт нескладный лосёнок, – так, спиной вперёд, обыкновенно спускаются с печи старички. Последним с ладони леса сошёл кабан, да и то, его пришлось расталкивать всем миром, ибо он дремал, при каждом удобном случае.
Итак, вроде бы всё было на своих необыкновенных местах. Обсматривая друг друга и округу для верности, все сошлись на том, что единственное, чего не было заметно доселе, – эдакое невиданное нечто, неведомо когда подкравшееся и расположившееся у всех на виду, прямо в самом центре поляны.
Потрепав человека за штанину, кабан хмыкнул и пробасил:
– Ну, что ж, по всему судя, оно твоё.
Человек присел на корточки и, пригибая голову набок, как собака, принялся рассматривать. По виду «это» напоминало сваренные макароны, по форме – скорее ракушки:
– Не, не моё. – Замотал он головой, – Я такие не ем. Да, если бы и ел, откуда бы им взяться, на этом-то месте?
– Да ты попробуй на вкус! – подначил его кабан.
– Не стану, и не уговаривай, – отказался человек, поднимаясь на ноги.
– Ну, тогда я! Я и мухоморами не брезгаю… – предложил кабан и потянулся, чтобы откусить.
– Ты обожди, осторожнее, – попросил его человек, – не надо много-то. На всякий случай…
Кабан согласно икнул, и, откусив небольшой кусочек, принялся жевать. Жевал долго, с чувством. Собравшиеся, затаив дыхание, следили за ним.
Через некоторое время кабан-таки чавкнув, проглотил жвачку, и сообщил, пожав плечами:
– Не знаю даже, что и сказать.
– Что?! Что!? – вопросы посыпались со всех сторон:
– Горько?
– Кисло?
– Сладко?
– Да, никак! – возразил кабан и хихикнул.
– И не пахнет ничем, – сообщил лосёнок. Он чуть ли не втянул в просторную ноздрю «эту странную штуку», силясь уловить её запах.
– А, да, оно как резиновое, – добавил кабан, недолго подумав.
– Та-ак… – зловеще протянула его супруга. – И откуда мы знаем про резину?! Где ты опять шлялся?.. – грозно продолжила она, но её прервала трясогузка:
– Я, я знаю, что это такое.
Собравшиеся разом обернулись на её слова. Отсидевшая хвост трясогузка, заметно хромая, подошла ближе, ещё раз пригляделась, и, кивнув головой, произнесла:
– Точно, я его узнала, это оно.
– Ну, так и что это, в конце-то концов, – за всех поторопил птицу человек.
– Ослиное ухо, – почесав за своим, сказала трясогузка, – Обыкновенное ослиное ухо.
Все принялись смеяться над шуткой, но трясогузка, возмущённо остановила воцарившееся некстати веселье:
– Вы это зря. Я вовсе не шучу!!!
Человек краем воротника утёр слезящиеся от смеха глаза, и, сочувственно глядя на птицу, спросил:
– Ну, что вы, право, откуда у нас тут ослы?!
Трясогузка, покачав с сожалением аккуратной головкой, вздохнула и произнесла размеренным тоном, которым объясняют что-то неразумным младенцам:
– Это – гриб. И называется он – ослиное ухо.
Лес, молчавший по всё время разговора, зашевелился, зашумел:
– А я- то думаю, обратят ли они внимание или нет, а, как заметят, – разберут ли, что это такое. Ну, молодцы, потешили старика. – И, прилично чихнув, добавил, – Он издалека, знакомьтесь, теперь будет жить с нами. Дружелюбен, скромен, неприхотлив, хороший семьянин…
Лес, перечисляя, загибал волосатые пальцы, шуршал вдогонку что-то ещё, но человеку пора было спешить, а прочие тоже торопливо расходились, каждый по своим делам. Никто не был против нового соседа, но каждому хотелось быть вот также вот представленным, и чтобы одно лишь хорошее, вслух.