Дана почувствовала сразу, как он вошел. Хотя не скрипнула дверь, не дохнуло сквозняком и не было шагов за спиной. Вот так бесконечно ждешь и не можешь отучить себя от этой разрушающей ненавистной необходимости ждать как проклятый, несмотря на все увещевания разума, несмотря вообще ни на что, и тут, по непонятному импульсу внутри, вспыхивает спасительный трепет.
Ооо, Боже милостивый! Все ради этого, ради молниеносного мгновения, в которое вмиг излечивается многочасовая боль, когда понимаешь, что ждал, заточенный внутри истерзанного сознания, не зря и хочется упиваться этим считанным мгновением безмятежности, каждый из которых равен суткам истощающего ожидания. Вся воля, столько времени стойко держащая тебя на ногах со сжатыми добела мыщцами, тянущими вздутые вены от напряженных пальцев по поверхности предплечий, дает сбой. Так падает без сил за финишным створом атлет, преодолевший многокилометровую дистанцию, и, в первую очередь, себя самого, а теперь, выпучив глаза, отдающий последние силы, лежа на земле, ради одного – чтобы жадно надышаться жизнью, обжигающей легкие. Секундное мгновение пересечения финишной черты, после нескончаемых лет тренировок. Постоянное насилие над собой, чтобы на некоторое время превратиться в счастливую сомнамбулу. Существо, проживающее дьявольски долгую ненавистную жизнь, в постоянном ожидании считанных минут счастья и безмятежности. Сколько таких сейчас едут в одном с вами вагоне метро?
«Он пришел. Он здесь» – трепетно подумала она, но не подала виду, хотя мгновенно почувствовала, тот самый, спасительный, прилив спокойствия и улыбка заиграла на ее лице.
Дана не могла понять свои ощущения. Не понимала, она злиться на него, или на себя, или на все происходящее. А может ее просто стало угнетать одиночество. Это непонимание раздражало ее. А еще, тот ее сон. Ведь она не спала, но в итоге оказалась снова на снегу, по ту сторону. И он был там. Этот врач присутствует везде, во всех измерениях.
Она повернула голову в пол оборота – он слонялся между пирамидами, останавливаясь между отдельными, внимательно, детально рассматривал их, иногда даже приседая и ковыряя в кубиках пальцем.
Та серьезность, с которой он относился к ее занятию, удивляла ее. Он не был похож на ненормального, но как-то по-особенному, до одержимости, верил в то, что они делали, круглые сутки, помогая ей во всем.
Дана снова взглянула на него в ракурсе ее последнего сна.
Его белый халат распахнулся, когда он, опустившись на колени, рассматривал последние пирамиды, считая кубики и фиксируя все на листах своего планшета. Со спины он был отлично сложен. Бессменная белая повязка на его лице двигалась от его дыхания.
«Если мне снится такое значит я… значит он… Нет-нет, не в коем случае не он! Я. Дура. Да в чем дело? Ага, идет. Тссс»
– Здравствуй Дана.
– Привет, – Дана заглянула в его глаза, лицо было скрыто повязкой.
«Зеленые. Грустные»
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он
Дана сделала неопределенное движение рукой, наклонив голову в сторону.
– удалось что-нибудь вспомнить?
Она покачала головой, он нахмурился. Дана заметила, что, когда он так сделал, на его лбу появилась большая вертикальная складка, глаза показались еще более усталыми.
Странно, какое вселенское значение начинают приобретать глаза, когда, нижняя часть лица скрыта. Они не только становятся образом человека, но и, одновременно, сочетают в себе мимику всего лица и уже видишь линию рта, разрез губ, нос, изгиб скул, мочки ушей. И именно свет глаз определяет привлекательность всей внешности.
– Нужно многое переделать, ты сделала там неправильно, – сказал он, все еще хмурясь и брови его разделяла все та же большая вертикальная складка, – мы неверно расставили часть фигур. Смотри, вон там, видишь? Он повернулся и указал рукой на дальнюю часть комнаты, где стояли пирамиды:
– я ведь объяснял, как нужно, но ты, видимо, прослушала. Пойми – очень важно, чтобы была идеальная симметрия. Понимаешь?
Дана не ожидала такого наскока. Она стояла, хлопая ресницами, и смотрела на него. Несколько дней она занимается эти треклятыми пирамидами и скоро они будут снится ей во сне, а тут, выясняется, придется все переделывать.
– а что не так?
Он взял ручку и развернул к ней планшет с листами.
– Смотри, ты сделала вот так, – он стал рисовать короткие быстрые штрихи, – и получается, что здесь и здесь теперь разночтения, – он, со значительным нажимом, подчеркнул на листке ее ошибку. – сейчас нам нужно вот эту часть переместить вот сюда и точно рассчитать, в дальнейшем, чтобы не пришлось снова переделывать, хорошо? Ты слышишь меня, Дана?
Она стояла растерянная и смотрела на листы, сложив руки на груди, но блуждала мыслями где-то далеко. Ее смоляные черные волосы были собраны на затылке, но две пряди, выбившись, спадали вдоль ее лица, чуть касаясь щеки.
– Послушай, – сказала она, убирая прядь за ухо, – я так устала, честно, давай потом, а?
– Дана, пойми нельзя, время идет, а нам нужно…
– Потом! – громко крикнула она, оборвав его, – Нужно, но – потом!
Повисла пауза, в которой Дана бросила на него разочарованный горящий взгляд. Она почувствовала себя набитой дурой, поверила в какую-то полнейшую хрень, занимается какой-то несусветной глупостью. Находясь в клинике, не делает процедур и не принимает лекарств, а целыми днями складывает дебильные кубики в пирамиды. Что это за хренова методика такая!? И почему он отчитывает ее как детсадовскую девочку!?
Он попытался взять ее за руку, чтобы что-то сказать. Дана отдернула руку, оставив ее высоко на весу и отвернулась вполоборота:
– не трогай меня! – зашипела она, – иди и сам собирай свои пирамиды!!…
Она оборвалась на полуслове, эйфория от его прихода сменилась раздражением. Он относится к ней, как к объекту с историей болезни, врачебному эксперименту. То, что он никогда не снимал маску, сейчас показалось подтверждением того, что она заразна и он обращается к ней, как с очередной пациенткой, которых тысячи лежат в открытых настежь палатах больниц.
– Что опять что-то не так? Ты меня бесишь! И эта комната меня достала! Почему я сижу тут безвылазно, как за решеткой? Где люди? Где лекарства в стаканчике, а? И ты кто такой? Что уставился на меня? – грубо сказала она, в ответ на его настойчивый взгляд, – Что? Ну, говори! Чистоплюй в масочке, заткнулся!? – она вырвала исчерченные листы из скрепки на его планшете, и веером бросила из на пол – все это херня! Очнись, методика твоя полное гавно, а я – твой реально тяжелый случай! Ну и что ты будешь делать теперь, а? Что? Не знаешь? А я скажу тебя, напрягай свою тощую жопу и топай отсюда к главврачу или кто у вас там, чтобы он отправил тебя домой! Ты уволен! А то, что тебе не нравится то, что я сделала, так это я сейчас быстро исправлю – разбомблю все к чертям!
Дана быстрым шагом направилась в выстроенным фигурам, но Милан резко схватил ее за руку. Цепко, как тот самый маньяк из ее сна с рукой-крюком. Второй рукой, он сильно прижал ее к стене. Она отлетела. Прогремел глухой удар и Дана вскрикнула, уставившись на него дикими глазами.
– ты что, сдурел? – взвилась она, – отпусти меня, урод!
Дана попыталась высвободится, но он, внезапно, свободной рукой, одним движением, отдернул штору окна слева от нее. Дана похолодела от увиденного – за стеклом был разрушенный город с развалившимися зданиями, и выбитыми стеклами, за которыми не было света. Дома, напротив, торчали, как раскрошенные почерневшие зубы и не было ни одной живой души, город хранил мертвенное гробовое молчание. Дана разжала пальцы, и врач ослабил хватку. Она медленно сползла по стене, глядя перед собой.
– Где я? – спросила она громким шепотом.
Она смотрела перед собой помутневшими зрачками, в которых как на фотопленке запечатлелись разрушенные мертвые здания.
– Это не имеет значения, – тихо ответил он.
И у нее не было сил ему возразить. Она сидела, приоткрыв рот и обняв колени руками.
– Кто ты? – спросила она едва различимо.
– я тот единственный человек в этом городе, который здесь, чтобы помочь тебе. На тысячи километров нет ни одной живой души. Только ты и я.
Он посмотрел на Дану, затем подошел и осторожно обнял. По ее щекам сползали одинокие крупные как бусины слезы.