Глава 13
– Слушай, Васильич, пойдём, сходим в городской парк. Он же здесь недалеко. Погода прекрасная, а я в этом парке не был, считай, с юности. Как школу закончил, так потом в парк бегать перестал, времени не стало. Почему-то во всех городах центральные парки при Советской власти были имени Горького. Ты не в курсе почему? Васильич? – с ехидством спросил Кулаков.
– В курсе, Гена, в курсе! Всё-таки работал в Обкоме профсоюза и заведовал отделом культуры и спорта. Установка такая была партийная после смерти Горького. Да тебе-то какая разница? В парк ходят не из-за названия, а для того, чтобы отдохнуть. Пошли и мы развеемся, я там тоже давно не был. Когда Егор ещё был маленьким, то водили его туда поиграть на детские площадки, аттракционы, – и Симаков начал собираться.
Двое пожилых мужчин медленно шли по тенистым аллеям зелёного парка, негромко переговариваясь друг с другом. Иногда присаживались на пустую скамейку, минут через десять вставали и продолжали обход старого парка.
– Когда не получил от тебя ответ на моё поздравление к Новому Году в январе 81-го, я забеспокоился. Думал, может военные действия в Афганистане мешают тебе ответить или почта плохо работает, хотя все письма от советских специалистов через посольство проходят, а там, по сути дела, дипкурьеры её доставляют. Но к восьмому марта ты всегда поздравлял Зинаиду и не прислать поздравления?.. Я не знал, что думать. Тут командировка у меня в конце марта образовалась в Москву. После решения своих рабочих проблем, решил навести справки о тебе. Благо связи в Министерстве Иностранных Дел остались. Только эти связи не пригодились. Отослали меня в трест «Зарубежспецсвязь» к твоему куратору, а тот и выдал…. Оказывается, что загранкомандировка инженера-связиста Кулакова Геннадия Петровича в НДРА закончилась 27 октября 1980 года. Кулаков Г. П., рейсом «Кабул – Ташкент – Москва» прибыл в аэропорт «Шереметьево-2». Прошёл пограничный и таможенный контроль, но в тресте для оформления дальнейших документов, так и не появился. После ноябрьских праздников объявили в розыск, но до сих пор ничего неизвестно. Это было для меня ударом. Я, конечно, выяснил какое отделение милиции занималось твоим поиском, но и там ничего не узнал. Получалась какая-то сложная загадка, которую я никак разгадать не мог, – развёл руки в стороны Симаков.
– Слышал я подобную байку про себя. Вначале в Афганистане мне об этом сказали, а потом информацию о моём отъезде подтвердили в Советском Консульстве Пакистана. Даже справку выдали, что Кулаков Г. П. покинул территорию Афганистана 27 октября 1980 года. Чушь всё это, Васильич! Кинул меня Советский Союз, крепко подставил, – с горечью сказал Кулаков.
– Я понимаю твою обиду. В тот раз я попросил продлить мне командировку, но моё руководство мне в этом отказало. Тогда я взял две недели без содержания. Бесполезно, никаких концов так и не нашёл. Нервы расшатались, прилетел домой и месяц на больничном пробыл. Чуть ли не каждую неделю звонил в московское отделение милиции, которое занималось твоим поиском. Ничего…. Да и как тебя могла найти московская милиция, если ты туда и не прилетал? Сейчас-то я понял, а тогда? – который раз Симаков пожал плечами.
– Васильич, я на тебя не в обиде. Ты сделал всё, что мог. Расскажи-ка лучше про наши скалы. Был там ещё раз, или нет? В 83 году ниша должна была открыться. Сам понимаешь, у меня возможности быть рядом с таинственными скалами не было никакой, – неожиданно перевёл разговор в другое русло Кулаков.
– В 83 году я об этом помнил и собирался подняться к скалам. В напарники хотел было взять Коцаренко, помнишь такого? – спросил Симаков.
– Обижаешь, Васильич, прекрасно помню! Хороший мужик! – восторженно ответил Генка.
– Я ему ни о чём до последнего момента не хотел говорить. Он после Военной Академии у нас в округе большим военным начальником стал. Не получилось в тот год ничего. Радикулит меня свалил. Да, это даже не радикулит был, с радикулитом бы я справился. Нерв между позвонками защемило. Ни лечь, ни встать, ни сесть. К врачам обратился, а те мне говорят, что операцию надо делать. Никаких гарантий об удачном исходе не дают. Левая нога стала отниматься. Зина Егору позвонила в Москву, а тот уже там, по своим каналам, договорился положить меня в кремлёвскую клинику. В самолёт на носилках заносили. Буквально в течение двух суток сделали все необходимые обследования и прооперировали. Потом врачи сказали, что ещё бы неделя, другая и операция была бы бесполезна. Мне светило остаток дней в инвалидном кресле провести. В середине мая была операция, месяц в клинике провёл, ещё два месяца в Москве под наблюдением врачей. Только в конце августа разрешили домой улететь. Не смог я в то лето к скалам сходить. Вот такая незадача получилась, Гена, – сокрушённо пояснил Симаков.
– Тяжело тебе пришлось, – посочувствовал Генка.
– В принципе, после операции я в горы с рюкзаком больше и не ходил. Однодневные прогулки, налегке, каждый выходной, а походы остались в прошлом. Жаль, но что делать? Годы летят и с каждым прожитым днём мы всё больше и больше отдаляемся от своей молодости, зрелых лет, здоровья. Стареем Гена, стареем, но прожитого не жаль, всё у нас было хорошо, не так ли? – и Симаков с улыбкой посмотрел на Кулакова.
*****
К вечеру за Кулаковым зашёл Хамид. Генка уже проснулся, но продолжал лежать на своём ложе. Вставать не хотелось. Он просто лежал и думал. Думал о том, что будет дальше? Как выбраться из этой чужой страны? Хамид зашёл в сопровождении Исмаила. Исмаил сказал Генке, что Кулакову пора перебираться в дом Мустафы.
– Нет-нет, Геннадий Петрович, я тебя не выгоняю из своего дома! Но в данном случае мы должны выполнять распоряжение Мустафы. А он приказал, чтобы ты и Хамид жили в его доме и во всём помогали его престарелой матери. А чего там помогать? Скотину накормить, навоз убрать, дров наколоть, да воды принести. Весь наш скот на зиму в нижний кишлак отправили. Там зимой снег редко бывает, трава зеленная круглый год. Правда, летом всё выгорает, поэтому летом весь наш скот и скот нижнего кишлака у нас. По весне, когда снег сойдёт, будет тебе работа. Будешь с овцами, да козами по горам лазать. А пока за скотиной ухаживай, которую мы себе на пропитание оставили. Вечерами, когда будешь свободный от всех дел, заходи ко мне в дом, чаю попьём, поговорим. Я скажу Хамиду, чтоб он отпускал тебя ко мне, когда делать будет нечего. Книги у меня можешь брать, читай! Всё легче жизнь будет казаться. Ну, давай, иди! Хамид тебя ждёт! – сказал Исмаил.
– Спасибо тебе, Исмаил. Вижу я, ты хороший и добрый человек. Мир твоему дому. Я очень рад нашему знакомству, – и Генка пожал Исмаилу руку.
Дом Мустафы находился рядом и внешне был очень похож на дом Исмаила. Когда мужчины вошли внутрь дома через низкую дверь, их встретила маленькая, сухонькая старушка, которая косо бросила взгляд на Кулакова и начала что-то строго выговаривать Хамиду. Хамид стоял, понурив голову, и молча выслушивал недовольство старухи. Наконец та перестала ворчать и удалилась. Генка начал оглядываться по сторонам и отметил, что внутри дом такой же, как и дом Исмаила. Великолепные ковры украшали стены большого зала, а на коврах висели картины в золочёных рамках. Генка не был большим знатоком по части изобразительного искусства, но видел, что это были не дешёвые репродукции, а настоящие картины, писаные маслом. Кулаков насчитал 12 картин. Под каждой картиной висело какое-нибудь оружие, старинное огнестрельное или холодное. У Генки создалось впечатление, что он находится в одной из комнат какого-нибудь восточного эмира или шаха.
Хамид жестом показал Кулакову следовать за собой, и они опять вышли во двор. Во дворе Хамид подошёл к пристройке и открыл дверь, приглашая Генку войти внутрь. Помещение, куда вошёл Кулаков, чем-то напоминало то, в котором Генка лежал, когда был раненый. Такая же печка, такой же набор мебели и кухонной утвари, такие же нары и матрасы. Генка сразу понял, что в этой комнате ему придётся жить вместе с Хамидом не один день. Хамид опять-таки показал жестом Кулакову на его спальное место, а сам сел на свои нары, давая понять, где и кто будет спать.
Потянулись бесконечно однообразные дни. Генка давно потерял им счёт. Какой день недели, какое число, всё это не имело никакого значения. Работа была ежедневная, без всяких выходных и праздников. Кулаков должен был каждое утро натаскать воды из родника, находящегося в 150 метрах от дома. В доме имелось две ёмкости, литров по сто каждая, сваренные из нержавеющей стали. Где Мустафа заказывал эти ёмкости и как их доставили в кишлак, он решил немного позже спросить у Исмаила. Кстати говоря, у Исмаила стояли такие же ёмкости. На это занятие у Генки уходило времени чуть больше одного часа. Куда старуха девала около двухсот литров воды в день, для Генки осталось загадкой. После утренней зарядки с водой, следовал символичный завтрак из кислого молока, лепёшки и чая. Затем шла работа в кошаре, кормёжка скота, пара десятков овец и коз, и уборка навоза. До обеда Кулаков управлялся с этой работой. Проблемы с дровами и отоплением решались после обеда. Работа была не тяжёлая, но однообразие утомляло.
Дня через два, после того как Генка появился в кишлаке, выпал снег, который пролежал всю зиму. Ночами было очень холодно, особенно утром, когда надо было таскать воду, но за этим занятием Кулаков отогревался. Неожиданно вечером, по Генкиным подсчётам примерно через месяц, появился Вахид. Он зашёл в пристройку, когда Хамид и Генка пили чай и каждый пробовал учить друг друга своему языку. Надо сказать, что у Хамида в этом деле способности были намного лучше, чем у Генки, хотя Генка и знал уже много обиходных слов на «дари». Вахид поздоровался с Хамидом, Генке кивнул и сказал Хамиду, что Инженера Мустафа ждёт у себя дома. Генка и сам понял, просто махнул рукой Хамиду, когда тот попробовал объяснить Генке, что сказал Вахид. Кулаков накинул на себя грязно-серый балахон и пошёл в дом Мустафы. Мустафа и Исмаил сидели, а вернее сказать, лежали возле стола и прихлёбывали горячий чай.
– А, Инженер! Здравствуй Инженер! Мне уже сказали, что ты хорошо себя ведёшь! Это хорошо. Но для тебя плохие новости, для меня плохие новости. Нехорошо! Ладно, садись пока, чай себе наливай, – снисходительно разрешил Мустафа.
– Спасибо, я уже чай попил, – сказал Генка и присел за стол.
– Узнавал я через своих людей, больших людей, – Мустафа поднял указательный палец правой руки вверх, – нет Кулакова инженера-связиста в Афганистане. Улетел в Москву! Вот, посмотри, справка с твоего посольства, – Мустафа положил перед Генкой справку, – что ты улетел. Закончил работу и улетел домой. Не знаю я, кто ты такой! Кто ты?
– Сколько раз тебе говорить, Мустафа, что я Кулаков Геннадий Петрович, инженер-связист. Если ты веришь этой справке, то это твоё дело. Но я не улетел в Москву, а сижу сейчас перед тобой! Я и сам не пойму, почему тебе или кого ты просил, дали такую справку? Обычно посольство таких справок не даёт, – возмутился Генка, в тоже время, внимательно изучая справку.
– А мне, вот, дали! – растягивая слова, сказал с гордостью Мустафа.
– Да вижу, что дали, только всё это фикция! – глядя прямо в глаза Мустафе, сказал Генка.
– Что такое фикция? Ты что говоришь? – Мустафа перевёл взгляд на Исмаила, как бы требуя разъяснения этого слова.
– Фикция, это…, – и Исмаил начал объяснять Мустафе значение слова на своём языке.
– Нет, это не фикция! – выслушав разъяснение Исмаила, возразил Мустафа, – Это настоящий документ! Печать есть! Вот, подпись, тоже есть!
– Я не подвергаю сомнению печать и подпись, они подлинные…
– А я что говорю?! Это не фикция! Это документ! – распалялся Мустафа.
– Документ это, документ! Успокойся Мустафа! Я и сам не могу понять, почему советское посольство от меня отказывается? Оно должно беспокоиться о судьбе советского человека! А тут получается, что советская власть делает всё возможное, чтобы обо мне никто, и ничего не знал. Нет человека и нет проблем! Но я сижу перед тобой живой и уже здоровый. Своей смертью, пока, умирать не собираюсь. Не веришь мне – твоё дело. Доказывать тебе, что я не верблюд, а инженер-связист, не собираюсь! – и Кулаков подвинул к Мустафе посольскую справку.
– Какой верблюд? Зачем верблюд? У меня есть верблюд! Не один верблюд! – Мустафа начал размахивать руками, но тут его с улыбкой успокоил Исмаил, сказав несколько слов на своём языке, – А, шутки шутишь, Инженер! Ну, ладно, шути, – разрешил Мустафа.
– Мне не до шуток, Мустафа! Раз тебе в посольстве выдали такую справку, то там считают, что меня нет в живых. Это обидно, очень обидно, когда ты ещё живой, а тебя уже похоронили! Жалко мне Мустафа тебя. Ты не сможешь поменять меня на своего сына, потому что я, по их версии, нахожусь в Союзе. Жалко мне и себя, потому что теперь мне придётся жить всё время на чужбине. Вот такие у нас печальные дела, – с горестью подвёл итог Кулаков.
– Инженер! У меня для тебя есть и хорошая новость! Я тебе говорил, что знаю ещё одного инженера, который в Америке большой человек стал. В Читрале его семья живёт. Видел я его недавно, разговаривал. О тебе разговаривал. Говорил ему, что у меня есть русский инженер-связист, как ты себя зовёшь. Говорил, что ты Кулаков Геннадий Петрович. Рустам очень удивился и сказал, что может быть, – тут Мустафа опять поднял указательный палец правой руки, – он тебя знает. Он говорил мне, что хочет тебя видеть. Только сейчас у него времени нет. В Америку улетел. Весной вернётся. Когда снег в горах уйдёт я тебя повезу к Рустаму.
– Мустафа, а фамилия Рустама не Сайдулаев? – спросил Генка.
– Вах, Инженер! Ты совсем смешно спрашиваешь! Это у вас, у русских есть имя, фамилия и ещё, как это? По отцу называют…
– Отчество, что ли? – подсказал Генка.
– Вот, отчество! У нас совсем по-другому зовут. Откуда я знаю, как фамилия Рустама? Рустам, он и есть Рустам! Лет ему, может столько, сколько и тебе. Он говорил, что в Ташкенте учился.
– Я тоже в Ташкенте учился. Был у нас в группе узбек, его Рустамом звали. Вместе в общежитии, в одной комнате два года жили, как сейчас с Хамидом. Когда закончили учёбу в институте, мы одно время переписывались, а потом, после Ташкентского землетрясения, потерялся он где-то. Мой адрес не изменился, а письма, которые писал я ему, вернулись назад с пометкой: «Адресат выбыл». Так что я до сих пор не знаю, что с ним случилось.
– Может, ты и правду говоришь. Рустам мне говорил, как он в одной комнате с русским жил. А вот я тебя сейчас проверю. Откуда ты приехал учиться в Ташкент? – хитро прищурившись, спросил Мустафа.
– Из Алма-Аты я приехал. У нас был техникум связи, а при техникуме филиал Ташкентского института связи. Три первых курса учился в Алма-Ате, при техникуме, а последние два должен был учиться в Ташкенте. Вот тогда я и познакомился с Рустамом. А Рустам, как он мне говорил, в Термезе родился. Это я тебе говорю, чтоб ты лишних вопросов не задавал.