В вездеходе, в тепле, Крапивину стало хуже. Кашель не останавливался. Сиплое его дыхание становилось всё тяжелее. Леся один раз на него посмотрела, другой, и быстро притянула ему с боковой панели кислородную маску.
– Снимайте шлем, наденьте. Так будет легче. Здесь воздух почти пригоден, как в горах. Просто на всякий случай каждый таскает свой кислород, – скомандовала она. – Сейчас едем к нам, отец знает, что делать. Лекарства все есть. Вы сами вряд ли справитесь. Или справитесь?
Крапивин мотнул отрицательно головой, отстегнул шлем, напялил маску. Стало холоднее, но дышать так, кажется, и правда легче. Серьезно прихватило, нет, ему точно не справиться самому. Всё его обычное лечение заключалось в том, чтобы напялить на себя ворох одежды и завернуться в плед или одеяло, и лучше не одно. Но даже просто отлежаться не всегда получалось. Теперь же он понимал, что всё гораздо хуже, лёгкие будто обожгло и забило, и этот чертов кашель.
Всю дорогу от шлюза до жилого блока они молчали. В глазах стоял шагающий в тумане Пифагор. Когда проехали шлюз и оказались в городе, Крапивин вдруг тихо подумал, что он погорячился и поход за Пифагором ему, наверное, не по силам. Да похоже и никому не по силам. Поэтому и лежит там, на глубине, звездолет. Как же было сформулировано в одном старом отчете? Тогда звездолет разведчик ушел на большую глубину в океан на Лире, поднимать не стали. Что-то про «риск, превышающий возможности».
В Галаге Крапивин бывал и раньше, а вот за купол не выбирался. Теперь, после перехода через шлюз, после густых клубов тумана, после этого мертвецкого холода, город показался уютным фойе кукольного театра: мягкое покрытие стен зданий, дороги. Миниатюрные дома раскрашены во все оттенки фиолетового и жёлтого. По обочинам везде часто встречаются скамеечки. Искусственное освещение приглушено и включается вслед за тобой. Холодно, выше минус тридцати температуры здесь не поднимались. Но уютно, как дома. Технологический транспорт сюда не заезжал, а местные вездеходы плелись со скоростью пешехода. Но и пешеходы здесь встречались не часто.
В Галаге всего три улицы, и теперь вездеход полз по третьей, самой дальней. Машина еще слегка курилась паром, однако из шлюза вышла уже сухой и чистой. Дорога, спроектированная роботами, тянулась гладкая, прямая.
После блуждания по медейским каменистым россыпям и стуже захотелось спать. Если бы не кашель…
Крапивин завозился и приподнялся на заднем сидении на локте – по центру улицы двигалась странная пара. Крапивин и раньше встречал их на улочках Галаги: два гуляющих шара. Они плыли над дорогой медленно, рядом, иногда чуть соприкасаясь, отталкиваясь, разлетаясь в стороны. Теперь уже Крапивин не мог их назвать людьми слизняками и лишь следил за ними даже с улыбкой, будто увидел старых знакомых.
Они прилипали к стенам, отлипали, опять летели. Услышали шедший позади транспорт и разошлись в разные стороны. Крутанулись. Повернулись и смотрят? Леся подняла две раскрытые ладони и качнула ими вправо-влево. Будто вдруг вздумала станцевать. Сказала Крапивину:
– Почти приехали.
– Кто они? – слабо улыбнулся Крапивин.
– Они удивительные, – Леся обернулась, ее дутые варежки взлетели вверх.
«Восторженная девушка», – подумал Крапивин. А Леся говорила:
– Знаете, Оломея достигла почти бессмертия очень простым способом. Они стали очищать память. Отец говорит – по сути обычный гипноз, только медикаментозный. Живут себе по пятьсот лет и больше. При том, что и так жили лет по сто пятьдесят. Я вам конечно называю цифры в пересчете на наши годы, земные. А эти двое… – тут Леся как-то странно будто проглотила слова. – А эти отказались. Они сбежали на Медею и теперь очень стары. Но, вы не поверите, Оломея ищет таких, ловит, и принудительно лишает воспоминаний. Считается, что они могут нарушить спокойствие других сограждан, напомнив им невольно то, что те хотели бы забыть… Странная теория.
– Ловит? Не знал, ничего себе, – просипел Крапивин, опять попытался разглядеть разницу между шарами. И хмыкнул: – Нет, мне их не отличить.
– Не отличить. Они у меня здесь, – Лесины варежки опять взлетели, теперь к ушам. Раздалось уже привычное хмык-хмык.
Крапивин подумал: «Точно восторженная», осторожно рассмеялся и опять зашёлся в кашле. Он видел лицо Леси за защитным пластиком. Нос её казался длинноватым, глаза маловатыми, смеялась она, кажется, постоянно… нет, когда шли за Пифагором, вроде бы, не смеялась. Пытался представить, какие они эти люди, ее отец, мать, столько лет живущие в стуже, в маленьком кукольном городишке Оломеи, под которым лежит древний звездолет людей-деревьев… Он пытался представить один из кораблей с острова, лежащим на большой глубине в пещере. Деревья прорастали почему-то в кукольный город, росли всё выше, между ними летали шары-оломейцы…
– Вы уснули, – раздался голос Леси. – Мне вас не вытащить.
Выбрались из вездехода и забрались в двери. Иначе не скажешь. Двери были узковаты по меркам землян, то ли для сохранения тепла, то ли из экономии, то ли еще для чего-то. А может, как теперь стало вырисовываться для Крапивина, это все из-за миниатюрных размеров хозяев городка, оломейцев. Как-то раньше и не задумывался об этом. А теперь вспоминались эти два шара. Оказывается, в них очень хрупкие существа. Беглецы. Не хотят, чтобы им прочистили память. «Кто же захочет… Еще вопрос, кто решает, что надо мне выбросить из головы», – думал Крапивин, проходя по маленькому полутемному коридорчику.
Потом подумалось, что, может, поэтому Оломее нет дела и до лежавшего на большой глубине звездолета. Что он может напомнить им? Или просто решили выбросить из головы все болезненное, тоскливое? Живи и радуйся. Как идиот. Вот оно и долголетие, ура. А кто-то сбежал… Крапивин вдруг рассмеялся сам с собой: «Вот ты и застрял, нет, чтобы с девушкой беседовать, ты заблудился в трех соснах: пифагорах, оломейцах и себе».
В жилом блоке Митяевых было тепло и очень тесно. К этим миниатюрным помещениям Крапивин был привычен. Он лишь устало огляделся, насколько можно оглядеться в доме, куда попал случайно и застал всех врасплох. Хотелось стащить с себя комбез, упасть скорее, зарыться во что-то теплое и уснуть.
Но люди оказались гостеприимны, шумны, кружили вокруг него, обложили заботой, будто мягкими маленькими подушками, которыми, казалось, завален дом.
Всё свободное пространство было здесь убито мелочами и безделицами. Три зоны разгорожены раздвижными стенами. Сейчас они по-домашнему собраны гармошкой. Потому что все – дома, один разговаривает с другим, третий – вставляет реплику, обычное домашнее дело.
Крапивин кивал и пытался ответить сразу троим, каждый выражал сочувствие. Они заматывали его пледами-грелками, обычными пледами, кто-то прибавлял температуру в помещении, кто-то включал бойлер.
Митяев, как он сам представился, оказался очень шумным, даже местами взрывным. Между делом, на ходу, он выкрикнул, что звать его Всеволод Кириллович. Он непрерывно перемещался в этом узком пространстве, и казалось, должен был непременно застрять при своих довольно круглых габаритах, снести что-нибудь при очередном вираже между этажеркой и откидной столешницей, между узким диваном и полкой с анализатором и всяким хламом, но странным образом обходилось.
– Чай попьем, Ли, по пять грамм достань там в шкапчике. У меня сядем, там места больше, – говорил он, хорошенько отстукав Крапивина костяшками пальцев по груди, тот закашлялся, хозяин дома кивнул: – Ничего, обойдется, но скорее всего, пневмонией переболеть придется… Пейте, мне это в свое время помогло… И за стол! Лекарства сытый желудок любят.
Чай пили со сладкими липкими завитушками с Оломеи с не выговариваемым названием. Потом хозяйка решила, что гость голоден и принялась греть в микроволновке суп с морепродуктами из брикетов с Земли. Крапивин попытался отмахнуться, но не тут-то было. Хозяин принялся просвещать по поводу пользы горячего питания. И гость смирился, со смехом уткнулся в свою пластиковую миску, слушая и кивая. К тому же от теплой еды кашель ненадолго стихал.
Хозяева же продолжали перебрасываться шутками, расспрашивали, пересказывали медейские новости, умудряясь при этом рассказать и о себе.
Отец Леси оказался смотрителем местного маяка.
Считалось, что на таких объектах требовалось присутствие разумного существа, и нанимались на них существа со всех концов Галактики. Митяев подучил код всегалактический, отправил заявку. «А её взяли и приняли! Ну не летел сюда никто», – рассказывал он.
Приехал сначала один. Оломея обеспечила ему жилище, подходящее для землянина. В его жилом блоке было больше кислорода, тепло и присутствовал даже удивительный микроскопический зимний сад – на шести квадратах, как хвалились хозяева, выглядывая из-за какого-то редкостного серого куста в мелких жёлтых цветках.
Потом Митяев стал без конца болеть, а когда встал вопрос об увольнении, то подтянул сюда «группу поддержки» в составе жены и дочери. Всё просто – пока он дежурил на маяке, дом-конура остывал в целях экономии согревающего аэрогеля до «уличной» температуры градусов до минус тридцати. Капсула-уголок с зимним садом дольше сохраняла тепло, но и она остывала в конце концов. Сад облетал… Нужно было живое существо, чтобы дом отмечал внутри себя жизнь.
«Группа поддержки» активно сопротивлялась, но зарплата оказалась очень убедительной, к тому же отпуск давали на земные полгода. И жена и дочь остались.
– Накопить на дом у моря и уехать отсюда к чертям! – рубанул воздух ладонью раскрасневшийся с пяти грамм Митяев. И уже тише добавил: – Но привыкли. Мало того, жена вот теперь тоже работает на маяке.
Леся, увидев, что Крапивин уже засыпает, подперев щёку кулаком, перебила отца и рассказала про Пифагора.
Тут Митяев хлопнул себя по лбу, поискал на этажерке что-то, нашел и навел на Крапивина маленький пистолетик. Забеспокоился, засуетился, командуя Крапивину, жене и дочери на ходу:
– У вас жар. Быстро в укрытие! Дочь, два, нет, три грелкопледа гостю. Ли, теплое питье! Лежите, лежите, пожалуйста. Сейчас, главное, лекарства и покой.
Когда больного уложили в подушки и пледы, и он хотел уже закрыть глаза, Митяев опять навел пистолетик ему в лоб. Сам себе кивнул. И задумчиво продолжал стоять возле Крапивина, задумавшись и при этом возмущенно взметнув кустики седых бровей вверх.
– «Ходил ли кто вниз»! Как вы себе это представляете?! – наконец приглушенным, из уважения к больному, голосом возмутился он. – Больных на всю голову здесь нет и лишних людей тоже. Дроны слетают, посмотрят, где ваш Пифагор! А так всё давно известно. Мёртвый корабль. Лежит носом вниз, много веков лежит, живых никого, разумеется. Идёт какой-то сигнал. Вот роботы эти и маршируют, как крысы к Крысолову.
Жена Лия Александровна оказалась полной противоположностью мужу. Тонкая, высокая она молча слушала и иногда вставляла что-нибудь неожиданное. Вот и теперь она ушла к своему ноутбуку и через пару минут сказала, устало посмотрев поверх узких очков для чтения и компа:
– Ваш Пифагор застрял на карнизе.
Все повернулись к ней.
Леся покачала головой.
– Папа, у нас нет времени на общую часть, переходи к первой главе, а лучше к последней.
Леся работала удалённо учителем в одной из колоний и объединила в себе странным образом отца и мать. После снятия комбеза оказалась существом беспокойным и тихим, бледным, среднеупитанной комплекции, с чёрными быстрыми глазами и отстранённым взглядом будто со стороны.
Митяев возмущённо набрал воздуха и развёл руками. Выдохнул растерянно:
– Вам, девушки, всё бы о главном, а главное оно для каждого разное. Как человек обрисует себе картину происходящего в неизвестной для него местности?
Он обернулся к Крапивину. По честности здесь негде было и повернуться. В этой части комната была заставлена пластиковыми книжными шкафами. «Нет, чтобы снести это все на диск, в читалку, сколько бы места освободилось…» – думал Крапивин, разглядывая корешки книг. Но их было плохо видно, пластик помутнел. От смены температур не только зимний сад облетает.
И вдоль одного из шкафов лежал Крапивин, как очень важный больной на единственном угловом диване, десяток вязанных вручную подушек утыкали его со всех сторон. На маленьком столике стояли кружки с чаем и блюдо с кучей всевозможных малюсеньких печений. Оказалось, что их пекла Леся.
Крапивин впился глазами в Лию Александровну, прохрипел торопливо, боясь, что разговор опять унесется куда-нибудь в другую сторону:
– Где можно увидеть? Пифагора на карнизе? Он сильно разбился? – И кивнул Всеволоду Кирилловичу: – Так и есть, Всеволод Кириллович. Лучше всё-таки взглянуть с разных сторон.
– Зовите меня Всеволодей, так короче. Тут все меня так зовут. Кто выговорить может.
– Сева! – покачала головой Лия Александровна.
– А так только тебе можно. Всё бы вам сокращать! – проворчал он, воздев указательный палец к низкому потолку. Подошёл к жене, прописал что-то на её ноутбуке и сказал Крапивину: – Смотрите. Да на потолок смотрите, так удобнее. А где нам тут видеопанель держать? Теснота…
Потолок стал чёрно-серым. Прорисовался кусок неприветливой каменюки. На уступе в небольшом круге холодного света отчётливо виднелся Пифагор. Лежал грудой, почти ничем не отличаясь от камней. Робот и робот, может, и чужой. Сколько их туда шагнуло? Да только аккумулятор новенький, чистенький, накануне выданный кэпом, сверкал бляхой фирмы Ксона…
– Это он, – сказал Крапивин, прищурившись и уставившись в потолок.
Он согрелся, даже не так, он чувствовал, что перегрелся, дико хотелось спать, иногда думалось, кто все эти люди, но их голоса возвращали и возвращали его из сонного гнезда на этом чужом диване на чужой планете. Он был в каком-то будто подвешенном состоянии, все казалось нереальным. То ли оттого, что хотел спать, то ли потому что проглотил столько лекарств и вряд ли они были просто витаминами.
«Скорее всего самые убойные, – думал Крапивин, опять впадая в состояние полусна, когда вроде бы все слышишь, видишь, но будто из-за стекла. Слышно было, как Митяев просит жену увеличить картинку. – Можно представить, что помогло Митяеву, когда он тут в одиночестве боролся с пневмонией. В прошлом году сам так лечился, будто впрок, будто чтобы потом года три не болеть, и заглатывал все, что попадало под руку. Потому что завтра надо быть как огурец, потому что больше некому, или просто приедет Ксю. А как иначе, если на Земле проездом, всего на неделю. Ксеня, Ксенечка, соскучился, такой вот дурак, сказать могу это только в бессознательном состоянии».
Он вздрогнул и очнулся. Показалось, что в двери поскреблись, будто кошка. Откуда на Медее кошка? Увидел, что Митяев смотрит на него.
– Говорите, это и есть Пифагор?
– Да, это он, – сонно кивнул Крапивин, уставившись в потолок. – Аккумулятор на спине, видите, ксоновский? В отпуск полетел, называется. Хотел деду с отцом его показать. И ведь от родной Пифагоровой звезды, от острова, даль далёкая! Ведь получается, это их корабль, тех, кто Пифагора создал?
– Почему нет? Что вас удивляет? – быстро откликнулся Митяев. Он тоже разглядывал Пифагора. – Миновать Медею невозможно. Все известные пути проходят через неё. И путей-то кот наплакал. Это кажется, что бороздить по космосу можно туда-сюда. Но вы ведь знаете, что я вам рассказываю. Поэтому рано или поздно Пифагор здесь бы оказался. А звездолёт… Существует версия, что эти космопорты построены той самой погибшей цивилизацией, что образовала остров. Леся, отправь дрон проверить, на месте ли Пифагор? – вдруг сказал Митяев.
Крапивин ошалело перевёл глаза с него на Лесю, с Леси на Лию Александровну, опять на Митяева. Закашлялся.
Митяев с довольным видом качнулся с носков на пятки, с пяток на носки. В своём домашнем спортивном костюме он сейчас походил на довольного толстого кота. Сказал будто между прочим:
– Леся нам написала, когда вы отправились за Пифагором. Я отправил дрон, так что это немного устаревший снимок.
Но Крапивина поразило другое. Он наконец просипел:
– А что?! Его положение на этом карнизе может измениться?!
Он-то уже почти похоронил своего Пифагора, и вдруг – «на месте ли Пифагор»! Будто он может встать и отправиться… куда может отправиться Пифагор?!
Митяев удивлённо на него посмотрел. Пожал плечами.
– Что ему сделается? Он робот, который реагирует на какой-то сигнал! Если удачно упал, встанет и пойдёт дальше. И точно не назад, к вам. Он вниз пойдёт.
– А что там? Внизу? – спросил Крапивин. – Нет, я знаю, что там пещера, звездолёт этот, будь он неладен, почему его никто до сих пор не достал! Но куда движется Пифагор, вам известно?
– Смотрите, – вдруг вклинилась Лия Александровна в этот нескончаемый поток вопросов без ответов.
Хозяйка дома выглянула из-за широкой спины мужа и кивнула на потолок. Улыбнулась и добавила:
– У Севы прекрасная стая дронов. Он, можно сказать, исследовал с ними всю пещеру вдоль и поперёк, и даже поднял одного из пифагоров.
Крапивин лежал, вцепившись раздражённо в пледы, готовясь выдать ещё ворох вопросов, и вдруг рассмеялся. Пифагоры…
– Стая, – задумчиво повторил он вслух.
В его переохлаждённом мозгу и оранжевом небе Медеи уже красиво кувыркались и пикировали дроны… как голуби, и поднимали Пифагора наверх. Нет, пожалуй, голубя маловато, нужен кондор какой-нибудь.
На потолке тем временем в лучах поискового квадрокоптера и клубах плотного тумана мелькала серая скала, чернели провалы. Потом туман рассеялся и показался нос большой машины. Кружили в снопе света пылинки. На носу лежал белоснежный безглазый дракон.
В дверь опять поскребли. Теперь уже Крапивин не сомневался, что услышал этот тихий звук, будто кто-то скребет по столешнице. И услышал не только он. Лия Александровна с перепуганным лицом метнулась к двери. Открыла… Тощее существо вошло, крадучись и держась за стенку.