Про Медею и леммингов

Кэп высадил отпускника в космопорте в Галаге, на Медее, заправился и уже через пару часов Крапивин плёлся в очереди на выход. Плёлся потому, что тянул за собой тележку с Пифагором, посылкой и своим рюкзаком, а впереди двигалась какая-то то ли труппа, то ли группа. Музыканты или циркачи, кто их разберёт. Ещё сложнее было назвать их людьми. Это был народ с Оломеи. Похожие на слизняков, они шли-не шли, ползли-не ползли, перебиваясь какими-то рывками. То взбрасываясь, то опадая и прилепляясь к полу, к стенам студенистыми тушами, затянутыми в литые, тянущиеся как резина комбезы. Цвета комбезов были, как сказал бы Лапин «пастельными», он так называл всё мутноватое и непонятное.

Один из слизняков нёс шест. На шесте была натянута струна. На струне крутился второй. Он походил на кулак, вцепившийся в струну. Кулак этот ничего, казалось, не делал, но струна тоненько выла. Тоскливо так выла. Или это он подвывал?! Тут Крапивин чуть не рассмеялся, но сдержался, так и до скандала межпланетного недалеко. Обидятся ещё. Потом пожалел, что никогда не разговаривал ни с одним человеком-слизняком, никогда не слышал их голос. О чём думает человек-слизняк? Кроме того, он никак не мог решить, за кого их принять: за артистов с репризой или за певца с песней и музыкальным инструментом.

Он обернулся. Почему обернулся, сам не знал. Почему не сделал этого раньше?! Любовался поющими оломейцами!.. Пифагора на тележке не было. Его не было нигде…

Стоять здесь и озираться можно долго, толку от этого никакого. Такое уж место, просматривается на раз. На Медее в Галаге космопорт древний, огромный и пустынный. Рассказывают, что таких космопортов несколько и никто не знает, сколько их на самом деле.

Все эти глыбы-строения одинаковы: просты и монументальны. Каменное невероятно-ровное поле, стены из великанских блоков и огромный, давно вышедший из строя маяк в скале. Сама Галага с новеньким маяком ютилась возле космопорта. Небольшой стандартный жилой объект для токсичных сред, принадлежавший Оломее, разворачивался он со всеми жилыми помещениями и хозблоками в течении нашей земной недели. Здесь обычно обитал малочисленный обслуживающий персонал, туристы, разного рода-племени учёные, аферисты-неудачники, тёмные личности, иногда и временные поселенцы в надежде обрести землю обетованную. Но Медея-то больше походила на Нифльхейм. Минус сто пятьдесят за бортом, а аборигены, как говорили – неразумные, жили только в подземных озёрах, в пещерах. Безглазыми драконами называли их одни, посмеивались и поправляли – «протей гигантский всего лишь» – другие.

Ядовитые туманы клубились за стенами двух улиц герметично упакованного посёлка. Огромного роста шестигранные роботы иногда виднелись в белых клоках метанового тумана и походили на ледяных гигантов. Они иногда ремонтировали купол, иногда – дорогу. Ровное полотно дороги, выложенное чьими-то неизвестными конечностями не известно когда, уходило за стылый мертвенный горизонт. Может, там был раньше город? Может, ещё что. Может, эти огромные ровные поля вовсе и не были космопортами для их создателей. Никто не знал и знать не хотел, во всяком случае хозяйка Оломея – точно. Встречались они в космосе по странной задумке кого-то давно канувшего в Лету в самых нужных местах и были как колодцы в пустыне. К ним так и относились – берегли, и встретить здесь можно было кого угодно.

Сейчас на пустынном поле космопорта находились только две машины – небольшой транспортник, прибывший недавно с Оломеи, и лежавший в дальнем углу на брюхе звездолёт без опознавательных знаков.

Огромное поле было пустым, серое каменное – оно матово блестело в свете трёх прожекторов, начищенное роботами-уборщиками, у стены справа неподвижно застыли манипуляторы кранов, ручеёк живых существ тянулся сквозь узкий огороженный прозрачными щитами перешеек к выходу в Галагу. Прозрачный купол уже закрылся, выпустив наш корабль. Пар клубился, исчезая, под потоками тёплого воздуха, подкачиваемого при открытии крыши из пещеры с тёплыми источниками.

Бежать спрашивать, просить помощи было не у кого. Кругом одни машины и роботы, оломейцы не поймут. Да Крапивин и ушей, глаз-то у них не видел. Как к ним обращаться?

Оставалось связаться с посёлком, найти того, кто заказал деду посылку, и надеяться, что тебе захотят помочь в поисках робота.

Крапивин опять встал в очередь, уставился в огромные стены-окна. Надо ждать. В таких местах не получается спешить. Здесь будто останавливается время. Потому что никто ничего не знает о твоём времени, оно у каждого своё.

Там дальше по переходу, в каменном лабиринте за полем, есть терминал для связи. Попробовать выйти на заказчика музыки ветра. Почему-то казалось, что это должен быть землянин, ну кому ещё она нужна?

– Чёрт! – выдохнул Крапивин, по-прежнему пялясь в огромное каменное окно, похожее на иллюминатор.

По дороге в белом туманном мареве шагал Пифагор. Он отчётливо виднелся и также отчётливо удалялся! Куда?! И главное, как? Не мог он идти сам…

Вдруг переводчик выдал на всегалактическом коде:

– Они все туда идут, но лучше его остановить, разобьётся.

Крапивин обернулся. Мысли галопом пронеслись в голове: «Всё-таки землянин?! Ну кто?! Кто ко мне мог обратиться здесь, только землянин!!! Тот самый, заказчик…»

Они уставились друг на друга. Бесформенное существо в местном дутом бесцветном морозоустойчивом комбезе подняло правую верхнюю конечность.

– Леся, – представилось существо. – Этой шкурки вам хватит ненадолго. Минус сто пятьдесят два сегодня. Это если выйти за купол. Как он.

Значит, девушка. А шкурка – крутой комбинезон, который он приобрёл только после трёх вахт, стоил как самолёт.

– Я вас жду. Папа просил встретить, – опять сказало существо.

Понятно, что тут непонятного. Но вместо того, чтобы представиться, Крапивин первым делом выдал:

– Так и подумалось, Леся, только ради бога простите, это всё потом, хорошо? Куда шагает Пифагор?! Да… Здравствуйте! Данил. – Выпалил он, лихорадочно представившись в конце, отвернулся и отыскал взглядом маленькую фигурку Пифагора в клубах тумана.

Девушка повернулась и пошла через узкий перешеек между выходом и полем. Крапивин за ней. Они протискивались мимо толстых как воздушные шары оломейцев, мимо трёх допускающих роботов. Роботы деловито опутывали сотней манипуляторов, свисавших с потолка. Это нельзя было ускорить, просто надо было ждать, ждать. Один робот сканировал, сверял, пропускал или не пропускал. Лесю пропустили, Крапивина нет. Другие проверяли багаж: опять сканировали, крутили, просвечивали, сверлили лазером или что там они делали. Висящие с потолка пиявки-манипуляторы держали крепко. Как однажды в сердцах сказал кэп: «Допотопный терминал, убил бы!»

Наконец Крапивин вырвался к выходу в Галагу. Длинный переход-лабиринт, каменные вековые стены, к ним невозможно привыкнуть.

В остальном всё уже было знакомо, гостиница забронирована. Поэтому Крапивин понёсся к вездеходу, стоявшему у обочины неширокого шоссе – эта самая Леся махала с водительского места. Вездеход был обычный, местный, похожий на грушу. Крапивин взобрался на высокое сиденье, Леся что-то там задала на малюсеньком сенсорном экране, и машина… поползла. Поползла, иначе не скажешь. Крапивин выдохнул. Леся, глядя вперёд, сложила руки на коленях. Дутые перчатки торчали в разные стороны, как самые обычные великанские варежки на резинках.

– По Галаге иначе нельзя, – сказала она по-русски.

Вот так. Можно сказать, на краю мира встретились земляки. С одной стороны, это могло случиться и в другом месте, окажись она там, и люби её отец музыку ветра. С другой стороны, странное это дело слышать здесь родную речь, когда её совсем не ждёшь. Будто оказался ты в декорациях, заблудился между фанерными крашенными щитами. А всё настоящее, то самое с детством велосипедно-блинным маминым-бабушкиным, оно где-то далеко, тут лишь эхо его откликнулось, докатилось. Надо бы что-то ответить, да разве сразу сообразишь.

– Знаю, – буркнул растерянно Крапивин.

Две улицы в десять одноэтажных домов, красивеньких, неровных, похожих на груши, как и всё на Оломее. Но тепло и уютно, понемногу унифицировано сразу под всех прибывающих, как всегалактический код. А что ещё надо, если о доме не приходится думать порой месяцами. Ну и что, что в жилой блок приходилось забираться как в нору.

Машина продолжала ползти, но вдруг свернула. Показался шлюз.

Огромная камера медленно наполнялась густым паром, медленно светлела. Тарахтел на всегалактическом автопилот. Открылись ворота.

Белый густой туман охватил машину и, казалось, понёс. Скорость заметно прибавилась. Дороги не было видно, лишь двойное стекло вдруг пошло мелкими звёздочками. Но сильнее загудели обогреватели, и звёздочки вскоре исчезли.

Ненадолго стала видна дорога. Каменистая и пустынная. Крапивин дёрнулся на сиденье, оглядываясь, пытаясь охватить огромное, открывающееся в иллюминатор пространство, надеясь отыскать Пифагора. Нет. Скалы, клочья густого тумана, дорога и каменистые россыпи.

– Быстро шагает ваш Пифагор. Но далеко он уйти не мог. А у нас, между прочим, не больше двух часов в распоряжении, машина начнёт остывать. Кислорода хватит подольше, – сказала Леся. – А если высадите меня, то продержитесь ещё дольше.

– И искать буду дольше, – сказал Крапивин. Повернулся, попытавшись разглядеть в этом огромном комбезе попутчицу. Но разглядеть не удавалось, оставался голос как ориентир. Негромкий, небыстрый такой голос. – Вы извините меня. Растерялся, честно говоря. Спасибо вам, что вообще встретили! Сейчас бы я бегал по Галаге в поисках помощи. А Пифагор удивительный. И вот ведь – не мог он пойти. У него аккумулятор отключен! Ну как?! И куда он мог рвануть?

– Только я видела таких, как ваш Пифагор, четверых. Все шли туда. Отец рассказывает ещё о троих. Вот так же как Пифагор, отправляются в путь. Каким образом они проходят этого Цербера на входе – непонятно. Скоро сами всё увидите. Давно он у вас?

– Около трёх месяцев. Только-только кэп к нему привык, чуть на довольствие не поставил, – невесело усмехнулся Крапивин. – Да. Но дикое место совсем, эти оломейцы, ни глаз, ни ушей… Как вы тут живёте?

Леся помолчала. Потом сказала:

– Отец здесь работает. Мама с ним, обычное дело. А я с ними. Привыкла. А оломейцы… Знаете, у них есть и уши, и глаза, и они как-то настраиваются на твою волну. Папа биолог, он может про них рассказывать бесконечно. Он говорит, что они пытаются настроиться на одну волну со всеми, кого встречают, даже вооружаются какими-то устройствами, антеннами… но не всегда выходит.

– Получается, эти в очереди… кто они? Вы ведь тоже видели их?

– О, это и есть те самые, из чудаков. Они хотят услышать весь мир.

– С ума сойти, – пробормотал Крапивин. – Чудак человек-слизняк, выходит. Простите, это я их так за способ передвижения прозвал про себя. Нехорошо, конечно.

Его это прямо потрясло – по жизни он любил чудаков, когда шуруют своим путём, странным на чей-то взгляд. Идёт вот такой человек-слизняк, прилипает ко всему подряд, тащится со своим непонятным скарбом. Ты сторонишься, растерянно подпихиваешь его, помогая пройти, внутренне сочувствуешь, что у него вот так трудно протекает жизнь. А теперь он даже позавидовал.

Машина быстро летела по-над землёй. Каменистые плешины выныривали изредка из густого тумана. Глаза лихорадочно искали в этих обрывках пейзажа то, что могло походить на Пифагора.

– Да мне-то что? – усмехнулась Леся. – Но на самом деле, без своей защитной скорлупы они выглядят как те самые наши инопланетяне со старых-старых картинок. Тощие, глазастые, головастые человечки. Вес у них небольшой, кожа очень тонкая, они очень восприимчивы к окружающей среде. И лёгкие. Вот и перемещаются таким странным образом в своих скафандрах.

– Ничего себе. Каждый раз говорю себе, а почему ты решил, что все должны быть похожи на тебя, – рассмеялся Крапивин.

– Вот да, – сказала Леся и наверное тоже рассмеялась – в наушниках послышалось тихое «хмык-хмык».

– Но когда же мы приедем? – опять вырвался вопрос.

А машина остановилась. Туман был такой плотный, что казалось – это снег, горы снега, и можно его брать руками.

Они пошагали куда-то вперёд. Дорога гладкая, рыжая, будто проржавевшая давно-давно от этой вечной стужи. Чувствовался подъём в гору. Леся, похожая на большую серую гусеницу в своём толстом комбинезоне с баллоном-рюкзаком за плечами, шла впереди. Вдруг она оглянулась, махнула руками…

Но он уже и сам увидел. Впереди опять было ровное полотно дороги. Так бывает, едешь на подъёмнике, уже надоест, вот уже и горушка вроде бы кончается, приехали… но нет, за горушкой следующая горушка, опять тащится старенький трамвайчик в небе. Вот и здесь оказалось, что дорога уходит дальше, вокруг густой туманище, всё смешалось, земля и небо, и Пифагор его марширует среди облаков.

В наушниках раздался голос Леси, почему-то она сказала шёпотом:

– Сделайте же что-нибудь, пока он не шагнул. Там трещина в скале, дорога давно разрушена. Я думала, что он уже упал… а он ещё не упал…

Чёрт… Будто он волшебник Изумрудного Города!.. Что, что сделать?!

И он отключил обогрев на своём комбезе. Система противно и пронзительно свистнула, оглушив его самого, и принялась наращивать обороты. Ещё через секунду его комбез уже оглушительно призывал спасти своего недалёкого хозяина, ткнувшего с какого-то перепуга не в ту кнопку.

Леся, прижав огромные варежки к груди, посмотрела на Крапивина. Посмотрела на Пифагора. Крапивин молчал. Время пошло. Теперь они оба молчали. А что он должен был сделать?! Ну Пифагор же помощник или кто?

А помощник этот удалялся. И ушёл в туман!

– Нет. Не реагирует. Осталось совсем немного, – проговорила Леся и опять шёпотом, – метра два, он у края. А у вас ещё меньше… времени. Ну что за безответственность?! – выпалила она возмущённо ему в ухо. – Я что делать с вами буду… просто в голове не укладывается, как так можно. Если всё закончится благополучно… я с вами… я с вами… разговаривать не буду! Ой…

Пифагор появился из тумана. Сначала макушкой и ногой этой его, корявой и похожей на сук. Крапивин много раз думал – зачем она такая, наверное, функционально. Он по-прежнему верещал на всю округу своей аварийной системой. Запотело стекло, или застыло? Ничего не было видно. Леся сквозь верещание аварийки вдруг скомандовала:

– Держу его. Включайте тепло!

Крапивин молчал, чувствуя, как уже окончательно высвистело тепло из комбеза, перехватило-обожгло дыхание, заныли руки, и думал: «Нет. Подожду ещё. А вдруг уйдёт назад? Он сильный, вырвется на раз-два. Ещё чуть-чуть… Ещё есть секунд десять… не надо включать тепло. Ну зачем, Леся? Чтобы Пифагор почувствовал себя ненужным? И говорить ничего не надо, вдруг услышит… до сих пор не понимаю, как он слышит. Вот и ты, Леся, шепчешь, значит, у тебя тоже есть подозрение, что Пифагор может услышать… Прости, Леся, что на «ты», но зачем мне, в самом деле, думать на «вы», думать я вообще могу, как захочу…» В голову лезла всякая ерунда, секунды показались вечностью.

Где-то в рыжем тумане шептала лихорадочно в ухо Леся:

– Вы включили тепло? Включили? Вы слышите меня? – тут она закричала в полный голос: – Он не слышит! Пифагор, сделай же что-нибудь!

«Кричи, Леся, кричи, я упрямый придурок, и кажется, не могу пошевелиться, где эта кнопка…»

Как Пифагор оказался рядом, он уже не видел. Но включился обогрев! Накрыл дикий кашель.

Его потащили как бревно, затолкнули в вездеход. Леся что-то говорила, что-то про безответственность.

«Терпеть не могу безответственных… – думал Крапивин, пытаясь уже помочь тащившим его, заходился в сухом кашле, и вскоре сидел на заднем сиденье. Или лежал? – А Пифагор-то, получается, спас меня. Шёл, шёл, как лемминг какой-нибудь непонятно почему, непонятно куда, плюнул на свою великую непонятную цель и спас меня…»

А лемминг этот задвинул дверь вездехода, развернулся и пошёл обратно.

Он двигался механически, ему был нипочём холод… Почему он ему нипочем?! Древний металл… которому всё нипочём… Как тот остров.

Они с Лесей как два зомби, вымотанные нелепой и оказавшейся такой бесполезной борьбой со стужей, смотрели Пифагору вслед.

– Непостижимо, – прошептала Леся, принимаясь лихорадочно выбираться из машины. – Это всё. Ну я не могу, больше не могу. Просто нет сил. И не успеть. У нас на исходе время…

– Сядьте же, не успеем! – рявкнул хрипло Крапивин и опять закашлялся. – Да почему пешком-то, Леся, заводите машину, догоним в два счёта!

Пифагор исчез в тумане. Гудели обогреватели, стены вездехода покрывались куржаком.

Леся тихо сказала:

– Нельзя, может случиться обвал. Под нами большая пещера. Это безопасное расстояние.

Пещера… А он такой вот умник: «Заводите, Леся, машину». Отвернувшись к окну, уставившись в то место, где исчез Пифагор, Крапивин спросил:

– Что там? В пещере?

– Звездолёт. Он давно там, на большой глубине, древность неимоверная. А роботы эти запускаются вдруг и отправляются туда. Папа говорит, что там будто вечный двигатель какой работает. Оломейцы пытаются уловить сигнал бедствия с этого корабля, но пока не удалось. А роботы вот слышат что-то. И идут.

На помощь идут. Вот так. Пифагор спас его и вернулся к своей главной цели. Спасти, помочь? Своим? Это ведь те, с острова. Не может быть, чтобы не они. И все роботы, про которых говорила Леся, тоже оттуда. Наверное, не один Крапивин прихватил своего Пифагора с умерших кораблей. Когда этот звездолёт потерпел крушение? Искал землю для своего народа? Или это кто-то из тех, кто решил покинуть остров и погиб уже здесь? А может, и космодром их?

– Получается, не может Пифагор иначе, – сказал Крапивин. – Такая вот задача у него. Нам её с разбегу не решить. Давайте выдвигаться назад, Леся. Просто мне сюда надо будет вернуться.

Они посидели ещё минут пять, заглушив машину. Тишина навалилась глухая, тяжкая, студёная. Далёкое эхо пропрыгало сухим стуком. В морозном воздухе всегда хорошо звуки слышны, хоть был этот мороз здесь стужей лютой, нечеловеческой, а воздух – неживым.

– Всё-таки шагнул, – сказала Леся.

И завела машину. Ехали молча, только Крапивин время от времени принимался выспрашивать, где найти машину и ходил ли кто вниз, к кораблю этому…

Загрузка...