Мы больше не разговаривали. И когда покинули аэропорт, просто сказали друг другу: «Счастливого пути» и разошлись. Было очень жаль. Когда я села в такси, протянув водителю бумажку с адресом, заботливо написанную Озоновским, мне вдруг почудилось, что от моего сердца шли невидимые нити. И они порвались, когда я уехала от Павла… Мне будет его не хватать… Странно, что я так привязалась к незнакомому человеку за время одного полета…
Про Озоновского я вспомнила лишь у ворот католической школы: громоздкой, серой, готической…
Уже темень. Близится ночь. А я одна. «А Германа все нет», – зачем-то сказала я про себя. К тому же, я попросила водителя остановиться не у самой школы, а напротив книжного магазинчика. Ну, не попросила, конечно. Я тщательно следила за дорогой, когда мы отъехали от центра города, а увидев магазинчик, около которого расположилась небольшая площадка, выложенная булыжником, замахала руками. И сразу же протянула купюру. Водители везде одинаковые. Что в Москве, что в Париже. Даже в бунтующем.
Когда такси уехало, оставив меня одну на небольшой площади перед магазинчиком, я поежилась. В Москве бы за такую купюру водитель хотя бы поинтересовался, что мне нужно в этот час в таком месте. А в Париже, должно быть, этот водитель подумал, что у меня свидание.
Странно, что я не спросила Озоновского, как звучит на французском «Парижская католическая школа». Может, Озоновский ждал, что я ему позвоню и спрошу об этом? И вообще, как я буду объясняться со школьниками? И о чем с ними говорить? Зачем? Почему? Я по-прежнему не понимала ничего. Больше всего не могла понять, зачем я сюда конкретно прилетела…
Наверное, я оказалась в Париже для того, чтобы простить Озоновского. Тяжело было думать о нем плохо после пяти лет, проведенных вместе. Ведь для чего-то же он меня сюда отправил одну…
Я, конечно, могла бы доехать и до самой школы… Но мне очень захотелось, ни смотря ни на что, проделать до этой самой школы путь пешком. Я ведь очень люблю сказки… Как там говорил Озоновский? Выйти с площади, подняться на пригорок, спуститься, потом налево и прямо…
Интересно, этот его сын хорошо говорит по-русски? Я совсем ничего не знаю о сыне Озоновского! И он мне ничего о нем не рассказал! Общие детали не в счет! Я даже не знаю, как его зовут! Ужас! Я не спросила, потому что была в шоке и мне было не до подробностей! Но Озоновский! Он-то почему ничего толком мне не объяснил? В этом тоже был некий смысл? Был ли вообще в этом какой-нибудь смысл? Но отступать некуда. Уже почти ночь. Я чертовски устала и хочу спать. Чтобы попасть обратно в аэропорт, переночевать там и улететь обратно в Москву, мне нужно такси. А где его взять?
Наконец, я оказалась на той самой узкой улочке и стала пристально рассматривать мрачное, высокое, серое здание. Каменные горгульи, сидящие на крыше, были так высоко, что я толком не смогла их рассмотреть, что меня в данный момент только порадовало. Я подошла к крыльцу, над которым светила тусклая лампа, и еще раз огляделась. Чуть поодаль от крыльца шел довольно высокий забор. За забором различалось шоссе. Голые ветки деревьев хорошо давали разглядеть дорогу. Когда деревья цветут, в этом месте, наверное, становится еще более жутко, чем сейчас… Да и сейчас как-то уж слишком темно. Ничего толком не видно. Звезды на небе мелкие и тусклые.
Я нажала на звонок. Внутри стояла тишина. Ни единого шороха. Я стояла и ждала. Прошло уже минуть пять, но ничего не происходило.
Я была на грани истерики. Меня стал обуревать страх. Стою ночью черт знает где, на узкой улочке, людей и машин нет, по – французски не говорю… Но в панику я впасть не успела. Послышался шорох, лязг, шаги, и женский голос спросил что-то по – французски. О, ужас! И что говорить? О чем меня спрашивают? Никаких инструкций по этому поводу Озоновский мне не давал.
В отчаянии я крикнула:
– Мария Крылова! Я из Москвы! От профессора Озновского!
– О! Мадемуазель! – раздалось за массивной дверью.
Послышался лязг. Вероятно, помимо замков, дверь закрывали на засов.
Тоненькая, маленькая женщина, закутанная в черный плащ, повела меня вглубь здания. Она молчала. Я тоже.
Внутри было темно. Светильники на стенах почти не давали света. Женщина повела меня вверх по лестнице. Затем мы куда-то свернули. Прошли по коридору. Снова свернули. Снова оказались на лестнице. Снова поднялись. Лабиринт. Одна я отсюда не выберусь. Интересно, здесь выдают путеводитель?
Наконец, мы оказались в узком коридоре, с двух сторон которого шли белые двери. Все это напоминало коридор общежития. Чем, по сути, это и являлось. Вероятно, мы оказались в той части крыла, где живут преподаватели. Почему они здесь живут, кстати?
Женщина открыла дверь, тут же отдала мне ключ, зашла, включила свет и провела по воздуху рукой, словно говоря «Добро пожаловать». Я кивнула головой. Да уж, иного я от школы и не ожидала. Узкая маленькая комнатка. Узкая железная кровать. Шкаф. Стол. Одна полка. Маленькое окно с серыми жалюзи. Туалет. И маленькая ванная комната. Вместо ванны – душ.
Я поставила свой чемодан у кровати. Ужасно хотелось есть. Надеюсь, меня догадаются накормить ужином? Хотя бы напоить чаем?
Женщина кивнула в сторону открытой двери, сказала что-то и изобразила, будто ест бутерброд. Слава богу, меня накормят! Я энергично закивала головой.
Путь до столовой был такой же длинный и запутанный, как и путь до комнаты. Как я вернусь? Меня же не оставят одну?
Столовая была огромная, холодная, плохо освещенная. Вдоль стен стояли деревянные столы с деревянными скамьями.
Мне поставили на стол тарелку пустого риса, кусок черного хлеба с маслом и стакан холодного чая. Жуть! Я бы никогда не стала есть такой скверный, мягко выражаясь, ужин! И вообще, я ненавижу масло. Хоть бы сверху сыр положили, как это делают в наших школах… Но альтернативы не было. Я съела все. Даже хлеб с ненавистным маслом. И все равно осталась голодной. Но не настолько, чтобы умереть с голоду. А завтра я что-нибудь придумаю. Эх, надо было сразу догадаться, что в католической школе так скверно кормят…
До комнаты меня проводили, что-то сказали на французском, должно быть, пожелали спокойной ночи.
В комнате было прохладно, особенно после душа, и я легла спать в водолазке. Одеяло в пододеяльнике было тонким и слегка колючим. Такое ощущение, что я оказалась не в школе, а в армии.
Но не смотря на все неудобства, я тут же уснула. Как ни странно, на этот раз я не видела снов. Или просто их не запомнила…
… Кто- то потряс меня за плечо. Я потянулась, не открывая глаз, и пробормотала:
– Какого черта?.. Сколько сейчас?
В ответ я услышала французскую речь. Все встало на свои места. Я в католической школе, будь она не ладна!
Та же женщина в черном платье в пол жестами объяснила мне, что ждет меня в коридоре, чтобы проводить в столовую. Я кивнула, и когда моя провожатая вышла, в бешеном темпе начала приводить себя в порядок. На утренний душ времени не было. Не беда. В принципе, я и не испачкалась.
Я ополоснула лицо и надела джинсы. У меня не было сил, времени и желания посетить перед поездкой магазин и выбрать себе соответствующие наряды.
Меня снова проводили в столовую. Спутница жестами объясняла мне, видимо, что я должна запомнить дорогу. Я жестами спросила ее, нет ли путеводителя. Женщина меня долго не понимала, а когда поняла, рассмеялась сосем не по-католически, но спохватилась вовремя. Потом она показала рукой на себя, стукнула себя в грудь, кивнула, изобразила, как пишет на своей ладони, а потом эту ладонь протянула мне и подняла брови. Я поняла и ответила: «Мерси». У меня будет путеводитель.
На завтрак был горячий чай и жареный на подсолнечном масле черный хлеб. Я была так голодна, что мне показалось, вкуснее этого завтрака я ничего на свете не ела.
Моя провожатая кивком показала следовать за ней. Я ее тронула за плечо.
– Мария. Мари. А ты? Имя?
– О, Мари. Жюли.
– Жюли. Мерси, Жюли.
На этот раз мы шли еще дольше. Свернули на другую лестницу. Поднялись на самый последний этаж. Прошли в самую глубь коридора. И оказались у массивной дубовой двери. Жюли постучала три раза. Не сразу, но дверь приоткрылась. Жюли рукой показала мне, что я пойду одна. И не успела я сказать ей очередное «месри», как она ушмыгнула и слилась с темнотой в своем черном платье.
Я зашла в комнату, аккуратно прикрыв за собой дверь. Передо мной расстилалось огромное пространство. Вероятно, гостиная. Большой диван, несколько кресел, массивный стол и столик для чая. Еще здесь располагалась барная стойка и некое подобие кухонного закутка. Из гостиной вел длинный коридор. Вероятно, тут было еще несколько комнат. Огромное окно гостиной выходило на просторную, полукруглую лоджию. Здесь было тепло, наверное, даже чересчур, а полы сплошь покрыты ковролином с мягким ворсом.
На кресле, повернутом к окну, сидел мужчина. Поскольку кресло было огромных размеров, в нем, наверное, вполне можно покемарить, я могла видеть только одну его ногу в черном ботинке. Вероятно, мужчина сидел, перекинув ногу на ногу. Все остальное было просто не разглядеть за массивной спинкой кресла. Быстрым жестом руки мужчина показал мне на диван. Я села. Мужчина резко развернул кресло, и я увидела его…
Хорошо, что я сидела, иначе бы ноги мои непременно подкосились. Да я и сейчас как-то странно завалилась на бок. Потрясение. Шок. И вся жизнь пролетела у меня перед глазами. Оказывается, так бывает… Я вдруг подумала, что вся моя жизнь была ожиданием перед этой встречей…
… Это был он. Человек из зеркала. Человек из моих снов. Человек, которого я видела в Парижском метро. Человек в песочном костюме. Вернее, сейчас на нем был черный костюм, но это сути не меняло. Это он, мой Песочный человек.
Только трости не было. И усиков. А кожа была слегка загорелой, а не бледной.
Мужчина встал и слегка поклонился мне. В его поклоне мне почудилась какая-то насмешка.
В отличие от моих видений, где он был какой-то неясной и размытой фигурой, выглядел этот человек просто сногсшибательно. Костюм сидел на нем идеально, ботинки были – само изящество, весь его вид выражал уверенность и самодостаточность. Он был широкоплеч, высок, темные волосы спускались чуть ниже ушей и неожиданно закручивались на концах, пронзительно – серые глаза смотрели насмешливо, стремительно уходящие к вискам брови он слегка вздернул, а его губы меня просто заворожили. Вид у него был располагающий и легкий. На первый взгляд. Потому что присутствовала в его облике какая-то суровость и сила. Как у домашнего зверя. Вроде бы ручной, но дикий. Бывают такие мужчины, чью брутальность не перечеркивают даже закручивающиеся на концах волосы. У Озоновского были такие же волосы. Только с проседью.
У меня засосало под ложечкой. Сказать, что я была в шоке – не сказать ничего. Меня словно парализовало. Живым оставалось только мое сердце, которое бешено колотило в грудную клетку. Кровь прилила к моему лицу, я стала задыхаться и резко выдохнула. Наверное, я побледнела, потому что мужчина, пристально, но с легкой усмешкой рассматривавший меня, подошел к бару и налил в бокал коньяка. Руки у него были красивые. Как и у Озоновского.
Мужчина протянул мне бокал. Я не могла не отметить, что этот мужчина грациозен и аристократичен, но в то же самое время несколько небрежен, и это явно было врожденным чувством, а не игрой на публику.
Начни он меня сейчас целовать, я бы отдалась ему без малейшего сожаления. Нет, даже с радостью. Сожаление, как раз, вызывал тот факт, что мужчина, конечно же, не собирался этого делать. По крайней мере, в ближайшее время.
Глаза у мужчины вдруг резко потемнели, словно он прочитал мои мысли, стали темно-серыми, почти черными, как море перед штормом, и просвечивали меня, как рентген. Я никогда и ни у кого не видела таких глаз. У Озоновского были обычные карие глаза, а радужка никогда не меняла цвет. Обычно, когда говорят, – серые глаза, – подразумеваются глаза серо-голубые. Но у этого человека глаза были чисто – серыми, без примесей, какого-то стального цвета. От этого лицо казалось немного холодным и суровым, а взгляд – пристальным. И только губы, изогнутые усмешкой, да еще эти его волосы смягчали облик. Мне отчего-то вспомнилась глупая псенка из моего детства: «Твои серые глаза режут сердце без ножа; В них такая глубина, утонуть в них навсегда – мечта моя»… И вообще, весь этот мужчина вызывал во мне какое-то бурление. Адреналин. И страх, и желание. Он был чертовски притягателен. Я вздрогнула от такого сравнения. Раньше я никогда и никого не сравнивала с чертом. А с кем еще сравнить человека, которого однажды видишь в зеркальном коридоре, усеянном свечами?.. Да, мужчина слегка напоминал Озоновского. У него был такой же тонкий, прямой нос, у него были такие же темно-каштановые волосы… Только Озоновский был добр и мил, по крайней мере, внешне, а этот человек внушал какую-то непонятную опасность. Не о ней ли толковал мне Озоновский? Что и говорить – копия превзошла оригинал…
Мужчина вдруг тихо сказал что-то на французском своим глубоким, низким, но уже знакомым мне голосом… Я слышала его голос во сне! Эту фразу я тоже слышала во сне! Это действительно происходит? Или я до сих пор сплю?
Я взяла протянутый мне бокал и выпила залпом.
– Франсе?
– Русский. И сносный английский, – сказала я, прокашлявшись.
– И как же вы собираетесь жить во Франции, зная английский? Во Франции англичан терпеть не могут. Лучше говорите на русском. Или на латыни. Вы, должно быть, превосходно знаете латынь. Еще вы можете притвориться глухонемой.
– Возможно, я последую вашему совету. Спасибо.
Мужчина рассмеялся.
– Значит, ваши познания в языках удручающи. Мы это исправим. Мария эээ?
– Мария Крылова.
– Я думал, Озоновский выдаст вам французский паспорт и ко мне прибудет Мари Озон. А вы, оказывается, даже не знаете французский. Меня зовут Люк Озон. Для вас – просто Люк.
– Озон, – пробормотала я.
– Верно, – ухмыльнулся Люк. – Ваш профессор Озоновский Сергей Петрович на самом деле – Серж Озон. У него два гражданства.
– Почему я этого не знаю? – спросила я у Люка.
– А должны знать? Простите за нескромный вопрос, сколько же вам лет? Двадцать четыре?
– Двадцать шесть.
Люк замолчал. Он все так же пристально разглядывал меня. Казалось, что он раздевает меня взглядом. Оказывается, этому выражению имеется подтверждение. Я начала краснеть и чтобы избавиться от наваждения, спросила:
– Расскажите, как получилось, что Озоновский на самом деле – Серж Озон.
– А вам никогда не казалась странной его фамилия? – усмехнулся Люк.
– Казалась. Но много ли на свете странных фамилий?
– Видите ли, Мари, мать моего отца – русская женщина. Отсюда и прекрасное знание русского. И наследство в России. Почему же отец решил обосноваться именно там, а не во Франции, – мне неведомо. Неисповедимы пути Господни.
Я вздрогнула. Почему-то эта фраза из уст этого человека, показалась мне кощунством. Не успела я подумать, почему, как Люк снова заговорил.
– Отец часто бывает во Франции. И мы часто разговариваем по телефону. Но, не смотря на это, несколько чужие друг другу люди. Так бывает.
– Да. Бывает.
Тут у Люка зазвонил на столе телефон.
– Извинтите, Мари, – сказал он и снял трубку.
– Алло… О! Си!
И он начал говорить что-то на итальянском. Я слушала его, как музыку. Я вообще люблю итальянский. Я всегда мечтала его выучить.
Затем Люк положил трубку и посмотрел на меня.
– Извините еще раз, – сказал он.
– А сколько языков вы знаете?
– Много, – усмехнулся Люк.
– Как вам это удалось?
– А в этом нет ничего сложного, Мари.
Мы смотрели друг на друга и мне казалось, что Люк сейчас стоит около меня, я даже ощущала его дыхание на своем лице… Хотя я понимала, что это невозможно и всего лишь игра моего воображения.
– Ну, что ж, Мари, давайте по делу. Значит, вы собрались писать диссертацию?
– Я, честно говоря, не собиралась писать никакой диссертации. Тем более, в середине учебного года. Но…
– Понятно. Можете не говорить, Марисабель. Это влияние профессора Сержа Озона. Или вам проще называть его этой диковинной фамилией Озоновский?
– Не более диковинной, чем имя Марисабель, – в ответ его постоянной полу- улыбке – полу-насмешке, я тоже усмехнулась. В глазах Люка словно вспыхнули искорки. Я замерла.
– Я же полиглот, Мари. Ваше имя имеет много интерпретаций. И каждая из них – прекрасна.
– Вы мне льстите, – выпалила я.
– О, мадемуазель Мари мне не верит? – тихо рассмеялся Люк. – Напрасно. Ваше имя много для меня значит.
– Почему же? – удивилась я.
– Так. Это личное. Что ж…
Люк вдруг стал собранным, серьезным. Я, словно повинуясь его чувству, тоже вся подобралась. Люк взял сигарету.
– Разрешите?
– Разрешаю, – кивнула я. – Даже более. Я бы тоже с удовольствием покурила.
Люк встал, подошел ко мне, подал руку. Больше всего хотелось ударить эту руку. Плюнуть на все. Уехать в аэропорт. Улететь в Москву. В деревню. И никогда не сталкиваться с Озоновским и его сыном. И с мифами. Но помимо воли моя рука легла в его руку. Люк сжал ладонь. Все. Тиски вечности. Так я подумала, и даже не удивилась.
– Что за странное имя – Магдалена? – спросила я.
– О, это производное от имени Мария – Магдалина, – как-то тоскливо ответил Люк и добавил что-то на французском.
Эту фразу я тоже очень хорошо запомнила. Я узнаю, что она значит.
На крытой лоджии мы сели в плетеные кресла, напротив друг друга.
– Что вы преподаете в академии моего отца? – спросил Люк, грациозно закуривая.
– Истории сказок.
– Вот как?
– Это несколько разных предметов. Русский фольклор. Сказки народов мира. Мифы. Легенды. Я преподаю сказки народов мира.
– Занятно, – улыбнулся Люк. – Вам здесь нравится, Мэгги?
– Нет. Ни в Париже, ни в этой вашей католической школе. Извините.
Люк рассмеялся.
– Ладно – Франция. Это я понять могу. Хотя не совсем. Не так уж далеко Средиземное море и Атлантический океан. Остановимся на Париже. Может, мне показать вам город?
– Экскурсия? – хмыкнула я. – Сена, Лувр, Елисейские поля, собор парижской богоматери, Эйфелева башня, так? Я могла что-то забыть. – Я посмотрела Люку в глаза. – Например, подземку.
Но Люк никак на это не отреагировал. Даже бровью, как говорится, не повел. Даже выражение глаз у него ничуть не изменилось. Я думала, что он удивится, вздрогнет, все в таком духе, но нет. Напротив, это его позабавило. Хотя, может это и есть реакция? Просто я ждала иной.
– Значит, Мари, вы любите природу, – кивнул Люк. – Я так и думал… И что, не хотите побывать на Атлантическом океане?
– Конечно, что за вопрос, это же океан! – воскликнула я и смутилась.
Когда Озоновский живописал мне месторасположение Франции, даже тогда это меня не вдохновило. Но теперь это предлагал Люк, и я была от этого в восторге.
– Как – нибудь я вам это организую, Мария.
Я молчала и смотрела на Люка во все глаза. А он снова усмехнулся и сменил тему разговора.
– Ну, а чем вам не нравится эта школа?
– О, школы я вообще ненавижу, – призналась я. – Времена меняются, а в школах все всегда остается по- старому. Злые учителя и правила, правила, правила.
Люк рассмеялся громче.
– Возможно, вы правы, Мелани. Но это же католическая школа. Само название обещает вам суровые будни.
– Во имя чего? Во имя светлой загробной жизни, так, что ли?
Люк поперхнулся дымом, прокашлялся. На его лбу ненадолго вздулась жилка, а я ею залюбовалась.
– Вся идеология бога – в лишениях, – тихо сказал Люк. – Мы не заставляем в нашей школе страдать. Мы закаляем. Не может верующий человек быть всегда перенасыщенным и богатым. Тогда у него будет вера в деньги. А бог и деньги – это абсолютно разные категории. Моя задача объяснить детям, что все мы перед богом равны, не смотря ни на что: статус, положение в обществе, одежда, еда – все это не имеет значения. Как бы ни банально это звучало, но настоящая ценность человека – это его душа. Поэтому я ввел школьную форму. Это грубый пример, но он должен приучать к равенству.
– Все звучит правильно. Просто замечательно. Ну, да. Ну, да. А вы тоже питаетесь в местной столовой?
Люк хохотнул.
– Не волнуйтесь за детей. Когда вы вчера прибыли позднее, чем ожидалось, на кухне вам дали то, что осталось от ужина. Ну, а сегодня вы еще и не завтракали. Завтрак был еще не готов.
– Ко вчерашнему рису подавался бефстроганов?
Люк улыбнулся. Улыбка выдавала удовольствие. Не ясно, что так пришлось ему по душе? Моя язвительность?
– Мэрилин, поймите, в нашей школе оказываются сироты или дети из бедных семей, для которых наши трапезы – это праздник каждый день. Либо это дети из чересчур богатых семей, которых так разбаловали, что умоляют избавить их от перенасыщенности. И не только перенасыщенности едой. Наша школа нужна для таких людей. Необходима.
– Как же вы сюда попали? – Я не решилась спросить, зачем Люк эту школу обосновал.
– Я – безотцовщина, Мэрион. Бог мне был нужен, чтобы смириться. И я смирился. Я прошел этот путь. И свои деньги я трачу не на себя, а на эту школу.
– Но вам тоже остается. И похоже, немало.
Мы замолчали. Люк вздохнул.
– Вы хотите подловить меня на чем-то подлом, Марион?
– Нет, – слукавила я.
Мы снова помолчали.
– Эта школа – для трудных детей. Персонал питается в отдельной столовой. Служащим воспитателям и учителям выдается второй ужин из этой столовой.
– Все как по нотам. А вы тоже питаетесь едой из этой столовой? – Не на шутку разошлась я, забывая про то, как сосет под ложечкой.
– Да, Марленикен. Да. – Произнес Люк невозмутимо.
Я обомлела. Люк смотрел на меня серьезно. Его глаза казались мне айсбергами, мне даже стало холодно. Я поежилась. Именно так звал меня Песочный человек в моем сне.
– Это имя – Марленикен, – медленно произнес Люк, – Вам наиболее созвучно.
– Да что вы? – только и смогла произнести я.
– Да. Уж поверьте полиглоту, мадемуазель. – Люк вдруг хлопнул в ладоши. – Все, берем тайм – аут. Сейчас я позвоню Жюли и она принесет нам ужин из столовой для персонала. Спорю, что вы голодны. – Люк достал из кармана мобильный. – Как хорошо, что человечество изобрело мобильную связь! Как вы думаете, почему, Марленикен?
– Ну, как же… Прогресс…
– До чего дошел прогресс, до невиданных чудес, – пропел Люк.
– Это из фильма «Электроник», – удивилась я. – Вы его смотрели?
– А почему нет? Вот вы же смотрели.
– Да. Но я до двадцати семи лет жила в России. В отличие от вас.
– А фильм старый, советской эпохи, вы застали Союз? – Люк щелчком выкинул сигарету с лоджии.
– Немного.
– Понятно. А у меня наполовину русский отец. И кстати, бабушка тоже русская, просто вышла замуж за француза. Соответственно, у меня русские корни. Русское наследие. Гены. Зов крови, – Люк рассмеялся. – Так вот, Марленикен. Прогресс – это козни дьявола.
– Бред! – Я тоже попробовала выкинуть сигарету с лоджии посредством щелчка. Это удалось, но пепел упал мне на колени. Я хотела стряхнуть его, но Люк перехватил мою руку.
– Не нужно этого делать. Испачкаете платье.
Он подошел ко мне, присел, обхватил мои колени и легко дунул на подол платья. У меня закружилась голова. Ужас! Ужас потому, что такого восторга я, наверное, никогда не испытывала ни с одним мужчиной, если он находился в непосредственной ко мне близости.
Люк тут же встал, быстро набрал на мобильном номер и бросил пару фраз на французском.
– Что ж, Мари, сейчас вы отобедаете. Со мной. Вы не против?
Конечно, нет! Это крикнули мои желания. Я же просто кивнула.
– Для обеда, конечно, рановато, но если хотите, загляните ко мне после обедни.
– А что у вас в это время? Полдник?
– Зачем вы мне дерзите, Мария?
– По поводу прогресса… На чем вы остановились?
– Ах, прогресс! – усмехнулся Люк.
– Это логично. А козни дьявола – это сказки.
– Да? – Глаза Люка снова потемнели, лицо его стало серьезным. – Теперь я понимаю, почему мой отец отправил вас сюда, ко мне, Мария… Значит, вы пять лет изучали религию и мифы, и не верите ни в то, ни в другое?
Да уж, – мрачно подумала я. Яблоко от яблони недалеко падает. Что отец, что сын. Оба пытаются меня в чем-то убедить. Зачем?
– Вы верите, как бог создавал Землю? – с вызовом спросила я.
Люк хохотнул.
– О, Мари, это заявка! Вы зацикливаетесь на поэтических деталях и не обращаете внимания на главное. Не зрите в корень.
Я вздохнула.
– Зачем же тогда эти поэтические отступления?
– Вот именно за этим, – кивнул Люк. – Чтобы некоторые вещи понимали избранные. Нельзя, чтобы все и всё понимали конкретно.
– Почему?
– Чтобы не разрушать мир таким, каков он есть.
– Ничего не понимаю. Значит, я не избранная.
Люк сказал, глядя мне в глаза, что-то на французском. Фраза даже показалась мне знакомой. Либо я ее где-то слышала. Либо просто знаю. Но вот откуда?
– Что? – спросила я.
– Я говорю о том, что мир нужен таким, каков он есть. И чтобы не разбивать его целостность, нужны избранные.
– Бога ради! – воскликнула я. – Совершено ничего не могу понять! И кажется, даже не хочу! Кстати, на французском это звучало гораздо короче.
– Метафора.
– Нет, это все бред!
– Вы сопротивляетесь, Мария.
– Да. Несомненно! Я люблю мир таким, каков он есть, черт возьми, и точка!
– Многоточие.
– Что?
– Не вспоминайте черта.
– Не вспоминают бога всуе.
– Мария!
– Нет, вы скажите, что это значит? Как это прогресс – козни дьявола? – распалилась я.
– Это же элементарно, Мэри. Если бы человек довольствовался заповедями божьими, до сих пор жил бы в Эдемском саду. Не было бы электричества, газа, не было бы ничего. Люди жили бы в деревянных избах, топили печи, вместо света у них были бы свечи, и это был бы Эдем. Но нет. Человеку захотелось в космос. В глубины океана. Захотелось, чтобы щелчком зажигался свет и загорался газ. Чтобы заиграла мелодия, и ты услышал того, кто сейчас далеко от тебя. Это же исполнение желаний.
Тут в дверь постучали.
– Да, Жюли! – крикнул Люк.
Это действительно была Жюли. Она несла большой поднос с тарелками.
Люк показал рукой на столик для чая. Жюли молча поставила на него тарелки и ушла.
– Ну, Мари, давайте угощу вас католической едой, – усмехнулся Люк и сделал приглашающий жест в комнату.
Мы сели за столик. Я рассматривала тарелки.
– Ну, Марленикен? – насмешливо спросил Люк. – Вы разочарованы? Думали, принесут фуа – гра?
– Ненавижу фуа – гра.
– А вы пробовали?
– И не собираюсь. Мне противно само осознание того, что я съем больную циррозом печень несчастной птицы. Редкостная мерзость со стороны человечества!
– Совершенно с вами согласен, – улыбнулся Люк. – Впрочем, жареные лягушачьи лапы, жареные змеи и даже крысы, улитки, устрицы, раки, креветки, осьминоги, даже морская капуста – все это извращения.
– Даже морская капуста?
– Дело не в том, что это капуста, Мари. Дело даже в том, что морская капуста – просто водоросли. Дело в том, что человечеству хватает пищи. А то, что он за пищей опускается на дно океана и собирает все, в чем есть хоть микрон мяса или хоть один какой-нибудь витамин, которого и так достаточно… Это все…
– Тоже козни дьявола?
– Несомненно, Мария. Ведь кто-то сделал на этом деньги. И продолжает их выкачивать из снобов. Богатство, материальное богатство, – это то, чего не предложит вам бог. Это прерогатива дьявола.
– Дьявол так же не чист на руку, как и все торговцы, – хмыкнула я.
– А что вы вообще знаете о дьяволе, Марленикен? – спросил Люк и глаза его снова потемнели.
– Ну… – растерялась я. – Это дух противоречья и отрицанья… искуситель… – ляпнула я первое, что пришло на ум. На ум пришло что-то из школьной программы, я даже устыдилась. Я-то закончила, все-таки, Академию.
– Понятно, – хохотнул Люк. – Вам больше запала в голову русская литература и Гете, чем все остальное, что вы изучали в Академии у моего отца немалых пять лет. Впрочем, академия – всего лишь красивое словцо. По сути, это обычный педагогический институт, просто название поменяли. Там, конечно, готовят не только педагогов, но думаю, вы меня прекрасно понимаете.
– Да? – вспыхнула я. – Тогда объясните мне!
– Почему нет? Затем вы сюда и прибыли, – улыбнулся Люк. – Понимаете ли, Мари, бог дает человеку испытания взамен на любовь и понимание. Согласитесь, немногие сделают такой выбор. Большинство не желает никаких испытаний. Просто хочет спокойной жизни. Есть и другая категория. Та, которая хочет материального достатка в переизбытке, власти. Взамен на душу. В сущности, такая же сделка, как и с богом. Просто люди, идущие на сделку с дьяволом – трусы. Они боятся смерти. Но, Мария, никто не хочет умирать. Потому что никто не знает, что его ждет за чертой. Так вот. Люди, отдавшиеся богу, просто умирают с молитвой на губах. А те, которые отдались дьяволу, продолжают с ним торговаться, вымаливая дни, месяцы и даже годы. Вам никогда не приходило в голову, Мария, что это не дьявол плох, а те люди, которые заключили с ним сделку? Ведь люди, идущие за богом, не торгуются. Они принимают свою смерть. А, Мари?
– Ну… Вы ввели меня в замешательство…
– Почему же? – насмешливо спросил Люк. – Дьявол – тоже творение божье. Сын бога. Но для Бога он оказался неудачником. И что сделал бог? Прогнал собственного сына. Дьявол – безотцовщина. Отсюда его отрицание. Одиночество. Непонимание.
– Вы все так объяснили, что я начинаю вам верить. И жалеть дьявола. Которого оболгали нечестные, трусливые люди, – язвительно протянула я.
– Вы бы все равно пошли за богом, Мария?
– Это как-то привычнее…
– Надежнее?
– Да.
– Вот это и есть миф, – развел руками Люк. – Все остальное – религия.
Эта фраза произвела на меня больше впечатления, чем весь наш предыдущий разговор о боге и дьяволе. Я выдохнула.
– О… Это как-то слишком неожиданно… Я пять лет изучала дьявола в разных обличьях и вдруг вы, в один момент, даете мне объяснение, которое я не получила за все время учебы…
– Что вы, Мари, это всего лишь вступление, – усмехнулся Люк. – И даже присказка, в некотором роде.
– В каком именно? – поинтересовалась я. – В какой момент вы литературно соврали?
– Браво, Мари, – с искреннем восхищением произнес Люк. – Я немного наслышан о вас от моего отца… Вы ведь воспринимаете библию, так сказать, нестандартно?
– За это он меня и отправил сюда, – кивнула я. – А вы кто? Учитель?
– О, не тот учитель, за которым следует идти. Я всего лишь объясняю суть вещей, а не то, чем они кажутся.
Я не нашлась, что ответить. Его слова произвели на меня колоссальный эффект и заинтриговали. Да, Люк умел пользоваться словами, как никто другой. Откровенно признаться, я была просто потрясена и очарована. И не только словами, сколько самим Люком. Вся моя наглость, храбрость – это все, безусловно, напускное. А вот Люк не играл ни словами, ни самим собой, в отличие от меня. Я вздохнула и снова растерялась. Интересно, Люк понял, какое произвел на меня впечатление? Интересно, как на него реагируют другие девушки и женщины? Так же, как я? Глупо? Я смутилась и пробормотала, чтобы хоть как-то реабилитироваться в глазах этого человека:
– Кажется, если я ничего не путаю, Джим Моррисон писал, что вещи не такие, какими они кажутся нам. И, тоже по памяти, Уильям Блэйк что-то писал об этом. «Есть ведомое и есть неведомое, а между ними – двери. Если открыть двери восприятия, ты увидишь вещи такими, какие они есть на самом деле». Раньше я этим увлекалась. Когда училась в музыкальном.
– Теперь понимаю, отчего вас потянуло в музыканты, – склонил голову Люк. – Кстати, Моррисон был наркоманом, а Блейк… Словом, не думаю, что нам нужно вступать в дискуссию на тему, есть ли гении на самом деле, или это просто люди с нездоровой психикой, поэтому предлагаю больше не затрагивать эту тему… Поживите здесь, понаблюдайте, пообщайтесь… как можете… а там уже видно будет.
– Не знаю, – протянула я. – Вы спросили, за кем бы я пошла. Я бы ни за кем не пошла. Ни за богом, ни за дьяволом. Я хочу идти сама по себе.
– И это правильно, – улыбнулся Люк.
– Зачем же тогда все эти разговоры?
– Для общего развития.
– Вы только запутываете меня.
– Ничего, вы потом сами все распутаете. Если захотите. А сейчас предлагаю пообедать. Овощной салат, заправленный оливковым маслом. Куриная отбивная, вареный целиковый картофель и брюссельская капуста. Ничего лишнего, Мари. Никакой роскоши, просто немного аристократизма, – хмыкнул Люк. – В столовой почти всегда готовят только мясо птицы: курицы или индейки. Редко бывает говядина. Колбасы и прочее исключено. Исключена так же тяжелая для организма пища: свинина, баранина, субпродукты. Как видите, я не объедаюсь сам, обделяя детей. Просто для них все попроще. И полезнее. Не жареное, а вареное или парное мясо, рыба. И мало сладостей. Они тоже вредны. Я люблю здоровую пищу. Не гурман и не обжора. Но если хотите, я могу пригласить вас в ресторан. Что вы привыкли есть, Мари?
– О, я тоже не обжора. И люблю вареный картофель. И капусту. Не люблю субпродукты, свинину и баранину. Впрочем, не особо люблю и рыбу. Но я люблю жареное больше, чем вареное и парное. А еще бутерброды и сосиски. – Я хихикнула. – Я не особо заморачиваюсь по поводу полезности пищи. Для меня главное, чтобы было вкусно. Ой, простите…
– Вы меня не обидели, Мари. Я тоже особо ни чем не заморачиваюсь. Просто сам по себе такой. Может, хотите вина?
– Нет, что вы! Не понимаю, как вообще можно пить днем, – фыркнула я.
– Но я же не предлагаю вам бутыль, всего лишь бокал!
– Нет уж. Даже от одного бокала я чувствую себя другой, несу чушь и хочу спать. Так что алкоголь я могу выпить исключительно перед сном.
– Ну, тогда, наверное, минеральная вода, сок, чай, кофе?
– Да! Кофе я очень люблю.
– Я сам вам сварю, – кивнул Люк и направился к бару. – Я умею варить кофе. Но не буду хвастать. Сами оцените.
– А я не умею варить кофе. И не очень люблю вареный.
– Вы просто не пили настоящий.
– Вероятно.
После трапезы, за потрясающим кофе, Люк спросил:
– Ну, вы сыты, Мари?
– Да! Мне хватит до самого позднего ужина. Было вкусно. Передайте это вашим поварам. И спасибо вам, Люк. И вы варите бесподобный кофе.
«А еще вы снитесь мне во сне», – додумала я.
– Ну, что ж, Мари. Теперь осмотритесь. Пообщайтесь с учениками. А вечером предлагаю встретиться на площади перед книжным магазинчиком, вы знаете, где это? – Я кивнула. – Прогуляемся и поговорим.
– Да, конечно, но… – растерялась я. – Боюсь, я заблужусь в вашей школе. И как мне общаться с детьми? О чем? Кем им представляться?
– Я дам вам план, так сказать, местности. Надеюсь, вы разберетесь. Здесь нет потайных комнат и тайных мест, как в замке у Синей Бороды. Ту часть, где расположена ваша комната и мой кабинет, в котором, впрочем, я и живу, комнаты персонала, учеников, столовую, – я обведу красным маркером. Остальное: кладовые, прачечная, гладильная, гардероб, туалетные комнаты для учеников и учителей, кухня, комнаты технического оборудования, классы, – все это вам не нужно. А по поводу общения… Назовитесь писательницей. Скажите, что пишите что-то необычное, мистическое, готическое, подернутое религией… И вы получите массу сведений. Ведь, в общем, за этим вы сюда и прилетели, Марленикен.
– Не знаю…
– Это вы не знаете, Мария. Но это знает ваша душа. Только поэтому вы здесь. Вы думаете, почему нельзя клонировать человека?
– Почему? – послушно спросила я.
– Потому что клонируют человека целиком.
– А как нужно? Наполовину?
– Вы мне дерзите? – поднял Люк брови.
– Вам не нравится?
– Почему? Мне нравится. Ладно, Мария. Что такое человек? Это оболочка и внутреннее содержание. Так вот, оболочку можно копировать с точностью, приближенной к максимальной. Но нельзя копировать внутреннее содержание, суть, саму душу.
– Значит, клонирование невозможно? – спросила я.
– Возможно, Мария. Почему же нет? Если только люди поймут, кто они такие, откуда берутся, куда уходят и как душу вернуть обратно в оболочку, если она не хочет?
– Почему не хочет? – спросила я зачарованно.
– А вы бы захотели снова выбрать свою оболочку, свою жизнь, стиль, словом, всё, что у вас уже было, или выберете новое?
– Выберу новое, – тут же сказала я и растерялась. Люк смотрел на меня с насмешкой.
– Вот видите, Мари. И кстати, так ответит девять из десяти… Ну, вам пора. Мне нужно работать.
– О, да, конечно. Простите!
– Ничего, ничего. И не забывайте, сегодня вечером у магазинчика. И как насчет ужина?
– Насчет ужина не знаю, – пробормотала я.
– Ну, определитесь, скажете. Да, я сам заплачу за ужин, если вы боитесь, что я скуп, как все французы. Не забывайте, во мне сильны русские корни.
В дверь постучали.
– А вот и Жюли, – сказал Люк. – Сейчас она проводит вас к ученикам. Мои ученики немножко знают английский. В отличие от французов и моих воспитателей, учителей и наставников, я признаю английский мировым языком и приучил к этой мысли моих воспитанников… Изъяснение, конечно, ужасное, но думаю, обилие жестов вам помогут.
*** *** ***