Москва, психиатрическая клиника имени С.С. Корсакова при Московской Медицинской Академии имени И.М. Сеченова.
Длинные ртутные лампы дневного света под самым потолком светили во всю свою мощь, прогоняя все тени, и без того бесплотные и немощные. Большое, надежно закованное стальным забралом решетки, окно в конце коридора напоминало портал благодатного света, сияющего посреди, и без того белоснежного и светлого, коридора. Сквозь ослепительный свет солнечного весеннего утра в окне, этаком безмолвном и беспристрастном страже между свободной, легкой и головокружительной волей и молчаливым, благодетельным и немым острогом клиники, виднелись деревья и кусок улицы. Весна в этом году очень долго не желала прилетать в Москву на своих легких крыльях, словно набирая силы где-то там, далеко, вне власти морозной, кованой зимы. А потом весна пришла. Прилетела, словно спартанка на тетриппе1, и сразу, с ходу вступила в свои права. Сразу стал таять не по обычаю залежавшийся снег, половодя луга и переполняя реки, сразу мороз переменился на солнечные капели, сразу проталины поползли, словно змеи, по оттаивающей земле… И почти сразу деревья, еще не дождавшись ухода снегов, стали рождать сочные почки и распускать мелкие еще, изумрудно-сочные листочки. Майское солнце светило во весь жар свой, поливая деревья и землю благодатным светом своим и грея теплом. Бездонное голубое небо словно и само низвергало свет с высот своих, и тот плавил последний снег и сверкал, отражаясь в стальных кровлях и стекле окон. Но этого не было у узников этих стен и своих недугов. Точнее, конечно, было, но лишь у тех, кому было разрешено гулять во внутреннем дворе, в коем был очень милый парк, однако, закованный в кандалы больничной ограды.
Надо сказать, что клиника имени С.С. Корсакова, что на улице Россолимо, была весьма хорошей больницей с отличными врачами, передовыми технологиями и, главное, добрым (в большинстве своем) отношением к пациентам. Из-за этого, возможно, и была у больницы хорошая репутация и хороший процент выздоровления больных.
Длинный, чистый коридор с двумя сестринскими постами, на которых дежурили внушительного вида санитары, вероятно, способные в одиночку биться против десятерых, был безупречно белого цвета, с серым кафельным полом и пластиковым кантом по стене. С другой стороны располагались белые металлические двери с зарешеченными окошками в верхней их части. Справа от каждой двери, на стене, располагался номер палаты и настенный планшет со сведениями о пациенте: фамилией, именем, отчеством, диагнозом и фамилией лечащего врача.
Группа облаченных в белые халаты и шапочки людей из семи человек двигалась по коридору, на время останавливаясь у некоторых палат. Это была группа студентов Московской Медицинской Академии во главе с ассистентом Журавлевым – одним из любимых студентами преподавателей, уделявшим много времени на приобщение студентов к практике и много рассказывающем об интересных случаях болезней.
– Так, коллеги, – начал по своему обыкновению Журавлев, остановившись у одной из дверей. – Вот тот случай, ради которого стоит посещать наши с вами занятия. Пациент сорока лет, Гудалов Вячеслав Сергеевич. Хотя сам он в последнее время утверждает, что это его ненастоящее имя. В стационаре прибывает впервые, у нас он без малого три месяца. Личность уникальная, случай из ряда вон выходящий.
Студенты заглянули в иллюминатор в двери. В белой палате у стены стояла больничная кровать, в углу прикрученный к полу столик, на котором лежала Библия и еще несколько книг, и стоял прикрученный же стул. Напротив же окна, весь охваченный солнечным сиянием, был силуэт Гудалова. На истинное изумление всех, он отжимался, стоя на руках в центре палаты. Тело его и ноги были прямые, словно свеча, а мощные руки сгибались почти под прямым углом в локтях. Ростом он был что-то около ста восьмидесяти пяти сантиметров и настолько мощного телосложения, что было даже страшновато. Больничный костюм, будучи пошитым не индивидуально, облегал его рельефную фигуру. Казалось, мышцы его были тверже самих больничных стен, а в сочетании с очень складным, довольно коренастым даже при его росте телосложением, это производило огромное впечатление. Довольно короткие темно-русые волосы, четкий подбородок, прямые губы, крепкий нос чуть с горбинкой от перелома, четкие брови и спокойные, глубокие, очень внимательные, словно бы знающие гораздо больше, чем все остальные, серо-зеленоватые глаза. На предплечьях его были довольно странные татуировки, походящие на колдовские пиктаграммы, на ладонях были вытатуированы христианские кресты; остальные части тела были закрыты. На руках его имелись глубокие рвано-резаные шрамы. Также шрам проходил по левому виску, скуле, щеке и шее. Еще один был на горле.
– Неотложка была вызвана очевидцами, обнаружившими его в невменяемом состоянии в одном из дворов города. Ощутимого сопротивления санитарам бригады Гудалов не оказал. Врачами был констатирован хорео-атетоз2, стойкий галлюцинаторный бред и мидриаз3. Первые тридцать минут на внешние раздражители абсолютно не реагировал. Затем вышел из состояния хорео-атетоза и стал крайне буйным пациентом, к счастью, уже в палате. Буянил он два дня кряду. Сам он и без того атлет, а в состоянии припадка сами представляете. Не иначе, как впятером, да с шокерами, его скрутить было невозможно. Двоим санитарам он сломал руки, еще одному сломал челюсть, три ребра и бедренную кость… – эти слова Журавлев произнес, особенно выделив. – В следующие дни стал, словно слон, спокойным, уравновешенным, не проявлял ни малейшей агрессии. На лицо галлюцинаторный вариант шизофрении катотонической формы, шубообразного течения с истероподобными припадками. Хотя, не типично, что изначально галлюцинации были сразу визуальными, а не вербальными. Пациент проявляет характерный, стойкий религиозно-мифологический высокосистематизированный бред с признаками бреда величия. Атипично то, что при наличии ярчайшей продуктивной симптоматики, его негативная симптоматика крайне скудно выражена. Ни аутизма, ни амбивалентности4, ни абулии5 у него не отмечается; на лицо лишь некоторая холодность к окружающим, скудность эмоциональных реакций и некоторая полярность суждений. Он очень здраво мыслит, образован, все воспринимает адекватно. Не подходит ни под один психологический тест. Сейчас охотно общается с лечащим врачом, на лицо некоторые улучшения. Очень просит, чтобы его выпустили погулять во внутренний двор.
– Вениамин Иванович, – спросил один из студентов. – А кто его лечащий врач?
– Гудалову повезло. Хотя, могло ли быть иначе в его-то случае? Заведующий отделением, Марк Анатольевич Драгомиров.
– А в чем его лечение на данный момент состоит?
– Вот, коллеги, – ответил Журавлев, прищурившись и поднял палец. – В этом-то и состоит главная аномалия. Было бы неправильным сказать, что Гудалов толерантен6 к препаратам нейролептического и транквилизаторного ряда. Больше, они оказывают на него атипичное действие. При трансорбитальном введении нейролептиков с помощью электрофореза, или транскраниальной микрополяризации мозга, или других способах введения происходило любопытное явление. Просто артефакт! Казалось бы, для снятия приступов и обострения целесообразно применять галоперидол или лепонекс в высоких дозах, или другие нейротропные препараты. Но нет. Все бесполезно. Гудалов впадал в состояние стойкой каталепсии7 – просто сидел в одной позе.
– Но это же характерный симптом при шизофрении? – спросил один из студентов.
– Да, – усмехнулся преподаватель. – Но не в таком проявлении. Стоило санитарам с инъекцией появиться в палате, больной мгновенно садился и, что-то бормоча, впадал в нечто вроде анабиоза8. А препараты на него не действовали. Во время такой каталепсии температура его тела снижалась до 24,2 градусов, частота дыхания падала до одного в минуту, частота сердечных сокращений – до десяти-пятнадцати. Ни на какие раздражители он не реагировал. Все рефлексы отсутствовали, даже зрачковый и роговичный. А ритмы мозга на электроэнцефалограмме были вообще ни на что не похожи. Просто крайне низкочастотные и малоамплитудные.
– Очень низкий тета-ритм? – спросил кто-то из группы.
– Тета… – словно усмехнувшись, ответил преподаватель. – Далеко не тета. Почти прямая с едва заметными, очень редкими подъемами очень низкой амплитуды. И никакие воздействия на пациента не действовали. Так он сидел неделю-другую, не меняя никаких показателей гомеостаза. Даже глюкоза в крови почти не менялась. А потом, как по приказу, выходил из этого анабиоза, сразу, без последствий. И так повторялось, пока ему не отменили психотропные и нейротропные средства. Сейчас ему делают гипербарическую оксигенацию, проводят сеансы релаксации, дают перорально метаболические препараты – ноотропил. И он чувствует себя лучше. Одним словом, коллеги, уникум. Артефакт. Над ним еще предстоит очень длительная и очень тяжелая работа. Гудалов не подчинен ни обычным правилам, ни принятым моделям. Драгомирову придется искать индивидуальный путь, совершенно индивидуальный. Вот так наши психиатры и работают. И вам, коллеги, тем, кто из вас изберет путь лечащего врача, предстоит масса трудностей. Просто все, чему мы вас учим и что написано в книгах – пустые догмы, а каждый пациент – индивидуум. И он этих догм не знает, а поэтому уникален и исключителен, – Журавлев вздохнул. – Ну что? Давайте, пятнадцатиминутный перерывчик, да? Давайте. В аудитории продолжим.
Ассистент, а следом и студенты, быстро покинули коридор дома скорби, и он вновь наполнился прозрачной тишиной, пронзаемой ослепительными лучами солнца. А во всей больнице жизнь шла своим чередом. И лишь в окне виднелся кусок улицы: лоскут дороги, два обрывка тротуара по бокам, фонарный столб и серая стена какого-то дома вдалеке. Все было как всегда, седьмого мая в десять часов сорок две минуты утра…
– Гриш, вот скажи мне, пожалуйста, – помешивая ложкой черный чай в белой кружке, сказал высокий, накаченный санитар, армянин по национальности, вальяжно развалившийся за столом в комнате сестры-хозяйки, которая где-то ходила по каким-то делам. – Разве справедливо за нашу с тобой работу так мало получать? Ну, в натуре, ни в какие ворота не лезет! Как проклятые, на хрен. А эти психи чертовы че хотят, то и творят. Семена вон вчера один из этих припадошных искусал. Слышал? Ему на руку пять швов наложили. Во народ! Меня там не было…
– Пять швов! – фыркнул Григорий, запивая чаем кусочек сахара. – Ты-то у нас без году неделя здесь. Ничего еще не видел. А я давно вот. Абрашу нашего покалечили ого-го. А он лосенок тот еще был. Тут одного буйного привезли – жуть. Боксер какой-то бывший, что ли, или десантник. Он Абраше сломал несколько ребер, челюсть и бедро, представляешь? Еще двоим по руке сломал. У Вити-то был отрыв локтевого отростка, вывих с разрывом связок и перелом со смещением локтевой кости. Этот козлина у нас до сих пор. Правда, не буянит давно. Но ты поаккуратнее с ним, если что. Он в сто восемнадцатой палате.
– Запомню. Пусть только вякнет у меня, мразь.
– И не вздумай, Авет. Во-первых, не справишься, – предостерег Григорий, интенсивно покачав головой. – Впятером не могли одолеть, только шокеры помогли. А во-вторых, за злоупотребление служебным положением с тебя с живого Драгомиров не слезет.
– Гадость, – бросил Авет, допив чай и небрежно поставив чашку возле пепельницы с еще дымящейся сигаретой. – Несправедливо это все. Все на психов пашем, а они на нас бросаются. Да и режим. Как батраков, блин, гоняют нас. Не присядешь целый день. Как белки в колесе…
– Ноги отваливаются? – послышался из-за двери низкий, чуть хрипловатый голос. – Вы чашки-то не затерли, целый день чай пить? А за курение в вещевой можете и премии лишиться…
В дверях стоял среднего роста мужчина, крепкий, но отнюдь не атлетичный. Лет сорока пяти, одетый в костюм с галстуком и ослепительно белый халат. Аккуратная бородка обрамляла его подбородок, а темно-русые виски уже трогала седина. Карие глаза смотрели на мир строго, очень внимательно, мудро и очень-очень устало. Глубокие морщины изрезали его лицо.
– Марк Анатольевич… – просящее обратился к доктору Григорий, встав из-за стола. – Прощения просим. Мы минутку всего…
– Перекур-то даже в армии священное дело, – добавил Авет. – Мы пока там без дела все равно.
– «Перекур» на рабочем месте – это плохо, – сухо и сурово сказал Драгомиров. – Первый и последний раз прощаю. Курить только в курилке. А еще раз пост так оставите – с работы полетите. Да, а больше всего меня Ваши слова, – доктор указал на Авета. – Расстроили. Про пациентов, я имею в виду. И теперь молитесь, чтобы в Ваше дежурство у больных травм не было. Плодотворного дня.
Этими словами доктор вышел из вещевой и удалился.
– Ни хрена себе, – изумился Авет. – Че это за хрень такая?
– Это наш завотделением, – улыбнулся Григорий, следуя вместе с товарищем к своему посту. – Да нет, он на самом деле мужик хороший. Трудоголик, правда, тот еще. И всех остальных по себе меряет. Он терпеть не может, когда люди халтурят. С живого не слезет, заметив. Так что ты с ним не ссорься лучше. Он мужик-то крутой, а, главное, не плохой по натуре-то.
– Сволочь, – низко чертыхнулся Авет. – Вот всякие гады наверху сидят.
– Да нет, – возразил Григорий. – Если работать на совесть, то Драгомиров мимо глаз это не пропустит. Да он таким-то сам не так давно стал. Меньше года. И понять его тоже можно.
– А что такое?
– Да жена у него год назад умерла. А любили они друг друга по-настоящему. Детей у них не было. Месяца два он весь никакой был, на работу даже не ходил. Говорят, демонологией увлекся, а потом с головой в работу ушел. И так до сих пор. Даже ночевать домой не всегда уходит. Я не знаю, как он так может. Так и до истощения морального недалеко. Но, видимо, ему легче так. Бог весть.
– Ясно, – усмирив гнев, вздохнул Авет. – Ладно, пес с ним. Жалко мужика, жалко. Ну, пошли.
День стремился уже на убыль, хотя солнце все еще ярко сверкало в вышине небес, изливая на изумрудные листочки деревьев благодатный елей света и тепла своего. На круглых больничных часах было уже полчетвертого, когда уверенной громкой поступью доктор Драгомиров шел по коридору к палате пациента Гудалова. Сказав санитарам, что беспокоиться нечего, Марк Анатольевич вошел в палату. То, что санитар рассказал другу о докторе, была правда. Одиннадцать месяцев назад жена Драгомирова погибла, после чего он два месяца почти безостановочно пил. Он пытался покончить с собой, но крюк для люстры в потолке не выдержал, когда самоубийца начал в панике биться руками и ногами. Наверное, малодушие остановило его от повторения попытки. Ибо в Бога Драгомиров не очень-то верил, хотя и не отрицал. Что же до демонологии, так ей он, в принципе, всегда увлекался. А после смерти жены однажды даже пытался вызвать демонов, начертывая печати Соломона для их заклинания. Правда, у него ничего не вышло, и завершился весь ритуал алкогольной комой. К счастью, в тот же вечер, уже без сознания, его обнаружил его друг, доктор того же отделения клиники, Николай Свиридов. Огласке этот случай не подвергся, благодаря порядочности Свиридова. Именно с тех пор Драгомиров и ушел в работу с головой, не давая никому спокойного житья. Работая как ломовая лошадь, заведующий отделением требовал того же от подчиненных. Правда, не было в больнице более знающего, внимательного к больным, заботливого и самоотверженного человека.
– Здравствуйте, Вячеслав Сергеевич, – поздоровался Драгомиров, протягивая руку вставшему с кровати пациенту. По сравнению с врачом, тот казался огромным, грозным вождем варваров, покрытым какими-то мистическими татуировками. – Можно с Вами побеседовать?
– Разумеется, Марк Анатольевич, – отозвался больной. Голос его был полон достоинства, некоего могущества. – Знаете, мне странно, что Вы меня по имени и отчеству зовете, учитывая то, что я говорил Вам, что они не настоящие.
– Я по паспорту Вас зову, – улыбнулся в ответ доктор. Манера его и голос были совсем иными, нежели при общении с санитарами. – Он-то у Вас настоящий.
– В этом мире, Марк Анатольевич, у человека может быть много паспортов, и все настоящие, – загадочно произнес Гудалов и посмотрел в окно.
– Ну и как же Вас звать?
– Настоящего имени я Вам не скажу, – покачал головой Гудалов. – Таковы правила. А имен у меня много было. В степях Монголии меня звали Черным Всадником, на Тибете – Рукой Судьбы, в Европе – Мертвой Ночью… Пожалуй, Берсерк, как нарекли меня в Канаде, наиболее подходит мне. И я хотел Вас попросить. Тут все почти называют меня Тамплиер, а ведь я никакого отношения к ордену Храма Соломона не имею и даже не похожу на его рыцарей. Попросите их, пожалуйста, меня так не называть.
– Хорошо, – кивнул Драгомиров, положив на стол диктофон. – Не возражаете, если я наш разговор запишу?
– Возражаю, конечно, – спокойно ответил Гудалов. – Но разве это имеет значение?
– Безусловно, – ответил доктор и отключил диктофон. – Вы о чем-то еще хотите попросить?
– Если честно, то да, – ответил Тамплиер. – Давайте на «ты» перейдем, так ведь удобнее гораздо.
– Отлично, – поддержал Драгомиров. – Ты общался с Веней из соседней палаты?
– Нет, разумеется. Ведь последние месяца три меня из камеры не выпускают.
– Ну, знаешь, – ответил доктор, покачав головой. – Если бы ты тогда столько санитаров не покалечил – в одиночке бы не сидел. Но у тебя же стабилизируется все, так что скоро, я считаю, на общий режим уже перейдешь.
– Скорее бы, Марк, скорее, – вздохнул Гудалов. – Так воздухом давно не дышал. Переведи ты меня в общую палату, там хоть гулять дают. А что с этим Веней-то?
– У него появились похожие на твои галлюцинации.
– А они разве только у нас с ним? – спросил Тамплиер как-то загадочно. – Знаешь, сколько людей видит и слышит то, что скрыто от большинства? И не все они ложатся в клинику. И уж точно не все больны шизофренией. Хотя, естественно, не все действительно видят демонов. Так о чем мы сегодня беседовать будем?
– Ты упоминал, что ты знаешь несколько языков, – сказал Драгомиров, погладив бороду.
– Да, знаю, – подтвердил больной. – Но вряд ли ты сможешь меня проверить, разве что найдешь языковеда.
– То есть, это редкие языки, – уловил доктор, что-то черкнув в блокноте. – Ну, может быть, я и знаю что-то? Я раньше увлекался этим, как и демонологией. Я читал на старофранцузском, старославянском, кроме известного мне английского, немецкого, французского, итальянского, испанского.
– Это впечатляет, – признался Гудалов. – Я из такового только английский знаю. А еще арамейский, шумерскую клинопись, тайный язык бокоров9 Вуду, иероглифы ацтеков и известный едва ли восьми сотням людей в мире древний запретный язык вавилонских магов; еще санскрит, енохиальные ключи.
– Ого, – вздохнул Марк Анатольевич. – А ты и практики Вуду знаешь?
– Разумеется. И не только Вуду. Я владею многими колдовскими практиками. Среди них Вуду, йога, некоторые шаманские ритуалы, некоторые медитации и концентрации Шао-линь, заклинания элементарных магий, каббалы*. Разумеется, всего по чуть-чуть. Я ведь не ведьмак*.
– И ты можешь продемонстрировать? – спросил доктор, заглянув прямо в глаза пациенту.
– Я делал это не раз, – отозвался Тамплиер, посмотрев на дверь. – Входил в глубокий транс, выключая почти полностью организм. Я не желаю стать овощем после дозы ваших лекарств.
– Лично я трактую это как атипичную каталепсию действительно уникального течения.
– Если назначишь мне еще уколы, у тебя будет возможность изучить подробнее эту теорию, – заверил Тамплиер, глубоко вздохнув.
– И где ты этому научился? – задал прямой вопрос Драгомиров, посмотрев в окно в самое бесконечное небо.
– Чему-то в Ордене, чему-то у друзей в других странах.
– Вячеслав, ты никогда не углублялся в подробности, что это за Орден. Какое-то мистическое общество, чьим клириком10 или адептом ты являешься?
– Я заметил, – усмехнулся Тамплиер, подняв палец. – Ты очень любишь называть все мистическим. Но в Ордене нет ни адептов, ни клириков, ни магистров. Там все по-другому. Пока, я считаю, нам рано об этом. Довольно обиден тот факт, что я доверяю тебе, все рассказываю, а ты держишь меня, как смертника, в одиночке, – Гудалов махнул рукой. – Хотя, я отчасти понимаю. Довольно страшно выпускать из кандалов человека, которого смогли усмирить только шокерами, тыча исподтишка впятером. Забудь.
– Не волнуйся, – заверил Драгомиров. – Скоро тебя переведут. Так чему же учат в твоем «Ордене»?
– Всему, – ответил Берсерк, покосившись на блокнот врача. – Теории, конечно, правде. И воспитывают физически.
– Так же строго, как в монастыре Шао-линь? – задал наводящий вопрос Драгомиров.
– Нет. Куда более жестче. Обучают всему – от стрельбы из гранатомета до сражения на мечах. Учат убивать одним ударом, спать на морозе, плавать подо льдом, жить в пустыне, неделями не есть, не чувствовать боль, слышать во сне, спать стоя… Не буду дальше перечислять. Я, на самом деле, не очень настроен говорить об этом. Хотя, возможно, скоро расскажу.
– Знаешь, Вячеслав, – резко сменил тему Драгомиров. – Меня вот что всегда интересовало. Татуировки на ладонях – для чего они нужны?
– В основном для экзорцизма11, – посмотрев на свою же ладонь, ответил Тамплиер. – Они очень помогают.
– Понятно, – кивнул Марк. – А эти символы на предплечье?
– Это сирийские охранительные печати, – поведал Берсерк и, встав, подошел к окну. – От демонов. Низких уровней, конечно.
– Не возражаешь, если я спрошу тебя кое о чем? – сказал Драгомиров и, нарисовав на листе круглый символ вроде колдовской пиктограммы, показал его пациенту. – Что это?
– Это печать Асмодея* из Лемегетона12 царя Соломона, – нехотя, но сразу ответил Берсерк. – Больше никогда меня не испытывай. И не рисуй их тоже, как бы уничтожен ты не был. Дьявол не может помочь. Не может никого вернуть.
Глаза Марка мелко забегали, и он моментально покрылся потом. Стараясь не выдавать волнения, он продолжил:
– В смысле? Я не очень понял.
– Давай без фальши. Я же не вру тебе. Но, если хочешь, скажу яснее. Тебе повезло тогда, что ты был слишком пьян, чтобы правильно совершить ритуал. Хотя, Астарот*, которого ты вызывал, вряд ли сам явился бы тебе.
Пауза повисла в воздухе, и Тамплиер увидел, как Драгомиров побелел и хотел что-то сказать.
– Не переживай, я никому не скажу, – перебил Берсерк. – И мне этого тоже никто не говорил. Да и сам подумай, разве кто-то знал, кроме тебя, что ты заклинал Астарота?
– Гкм… Откуда ты знаешь? – сухо выдавил Марк.
– Я не очень хорошо владею телепатией, но некоторые мысли людей всегда на виду.
– Телепатия? – уточнил Марк.
– Да. С психокинезом еще хуже. Кстати, ты очень плохо поддаешься внушению и гипнозу, к сожалению, для меня.
Драгомиров хотел что-то ответить, но Берсерк его опередил:
– Запомни навсегда. Как бы ни были сладки соблазны Дьявола, все они – ложь и обман. Мне очень жаль тебя. Но твоя жена пребывает в Царствии Божием, и ей куда лучше, чем нам с тобой.
– Разве от этого легче? К тому же, откуда мы можем знать?
– Знают те, кто верят, – объяснил Тамплиер. – Но, если есть Тьма, есть и Свет. Если есть демоны, есть и ангелы. А демонов я видел. Их может увидеть каждый.
– Знаешь, Вячеслав, – совсем другим голосом сказал Драгомиров. – Иногда ты меня пугаешь. Если на чистоту, то лично у меня многое не сходится, – впервые в своей карьере Марк позволил себе сказать подобное пациенту. – Если бы не твои кататонусы и припадки, то я бы счел тебя симулянтом, хотя и очень талантливым.
– Признаться, я ошибся в тебе, – ответил Берсерк. – Ты способен слышать правду, страшную правду. Но не готов. Я могу это чувствовать. Когда ты будешь способен принять истину, я тебе все расскажу, и, может быть, ты мне и поможешь. До того, я полагаю, нет смысла в наших беседах. Так что, до встречи, Марк. Да, и не забудь перевести меня на общий режим.
Так ошарашено Марк не чувствовал себя уже очень давно. Выходя в коридор, он с прискорбием чувствовал мерзкое осознание того, что вовсе не он владеет ситуацией, что вовсе не он анализирует собеседника, что вовсе не он ведет счет. Остаток дня прошел неблаготворно и безрезультатно. Собраться с мыслями Марк не мог, анализировать пациентов тоже, а только думал о разговоре с Вячеславом Гудаловым по прозвищу Берсерк.
Черная Ауди мягко катила по мокрому асфальту, отражая зеркально-черным кузовом огни дороги. Призрачные фары вперяли свой белый свет в густую даль, туда, где в их свете искрилась пелена дождя. Дождь окутывал плывущую сквозь его плоть машину и огибался впереди бесконечным черным колодцем с серебристыми стенами. Пустые желтые глаза дорожных фонарей сеяли вокруг призрачный дымчатый свет. А где-то впереди мерцали загадочные и нестойкие, как лунный свет над черной гладью воды, огни огромного древнего города. Огни эти, словно светильники пляшущих эльфов, рдели в неизмеримой дали, огибали машину и в конце своего хоровода оставались далеко позади, отражаясь лишь мельком в зеркалах заднего вида… Тысячеглазый город дремал, окутанный черным плащом владыки ночи и сморенный вековой суетой.
На часах Драгомирова был ровно час ночи, и радио вечным бодрым голосом вещало прогноз погоды. Марк был на полпути к дому. Как всегда, он возвращался из клиники далеко за полночь. И «непочатый край работы» был виною этому только с его слов. Белки его глаз давно приобрели мутновато-розоватый оттенок и часто слезились от неосознаваемого желания их закрыть. Но делал Марк это редко и очень боялся это делать. Ибо, закрыв глаза, он сразу видел сны… А во снах его непременно была она, та, которая была для него всем, та, которую теперь ему было не вернуть… А потому Марк редко и мало спал, удаляя вязкую усталость таблетками и сиропом кофеина, чаем и некоторыми препаратами против сна. Там, за его спиной, оставалась работа, бурлящая круговоротом проблем и решений, трудностей и сотнями поломанных, но не всегда безнадежных человеческих судеб. А впереди был его дом. Его просторная и от того еще более пустая квартира, где его никто не ждал, где он не был нужен никому, лишь потому, что никого не было. Там была его кухня, пустая и мертвая, ибо там он никогда теперь не ел. Там были просторные, богатые комнаты, молчащие под слоем пыли. Там была его спальня с помутневшим огромным зеркалом и холодной, и такой неизмеримо огромной кроватью. Спальня была, пожалуй, единственной комнатой, где Марк, хоть отнюдь и нечасто, но обитал.
«Кто он? – думал Драгомиров, вперяя туманный взгляд в колодец дождя впереди. – Откуда он узнал про мое заклинание Астарота? И правда, если бы ему Коля все и рассказал, то про Астарота он не знал. И печать вряд ли бы он Гудалову описал. А самое главное – зачем ему это делать? Нет, не могло этого быть. Неужели, Гудалов и правда телепат? И что с того? Это же не исключает его прогредиентной шизофрении. Напротив, такие пациенты часто проявляют нестандартные и даже паранормальные способности. А что, если все наоборот? Если все так, как говорят больные… Нет, это бред. Просто поспать надо. Надо, а? Врач, а такое несу».
Марк отрешился на несколько секунд, и вдруг что-то гибкое и сильное, как змея, заползло в его душу. Это нечто, таинственное и молчаливое, но непоколебимое в своем сомнении, крепко обвило его сердце. Какая-то странная коварная тень засела в Драгомирове и теперь ни за что не желала оставить того.
«Я знаю, что я ничего не знаю, – повторил Марк про себя знаменитое высказывание Сократа. – Что-то скрытое, что-то могущественное, что-то сакральное все же было скрыто в словах этого «Черного Всадника». Я столько лет с шизофренией работаю. А, главное, насквозь ведь вижу всех своих больных. А этот – что черная дыра. А, может, и вправду он – дверь в царство правды? Может, он о ней что-то знает или узнать сможет? – глаза доктора тускло блеснули давно потухшим огоньком счастья и надежды. И сразу погасли. – Бред, конечно. Он просто болен. Да, надо с новыми силами фармакотерапию к нему применять…»
Светофор зарделся алым огоньком, и черная Ауди остановилась, не доехав и до стоп-линии. Последний большой перекресток на пути в пустой темный дом. Всего-то осталось… Блестящая гладь дороги уходила налево и терялась там в зыбкой, но до боли знакомой дали. Эту дорогу Марк знал, этой дорогой он ходил. Ходил слишком часто, как думалось ему самому. На ней был мокрый асфальт, и фонари с жужжащими лампами, и серые стены камня домов, и слепые глазницы спящих окон. А за спиной оставалась другая дорога. Дорога, на которой не было ни асфальта, ни фонарей, ни окон. Дорога, на которой была лишь тяжелая глыба мрака, и дыра дождя сквозь нее, и зыбкая и страшная круговерть пустоты.
Желтый огонек поворотника мерно мигал, ожидая зеленого света. Но стоило моргнуть перекрестному светофору, как демонический рев и визг разорвал тревожную тишь. Словно раненый пес, взвыв, Ауди мощно рванула с места, юзом развернувшись почти по собственному радиусу. Тонкий слой воды вскипел под колесами, и Марк, не по обыкновению своему, бешено полетел назад в дом скорби.
Ночной дежурный санитар в негодовании даже привстал со своего стула, отложив в сторону журнал «Вокруг света», когда доктор Драгомиров, не снимая своего легкого пальто, с ходу стал отпирать дверь палаты Гудалова. Когда Марк резко вошел в темную палату, гулко закрыв за собой дверь, темный силуэт у окна даже не повернулся к нему.
– Теперь я готов, – нарочито спокойно произнес Марк. – Сейчас, или никогда. Я стою на перекрестке. Расскажи мне правду об этом мире, чтобы я решил, по какой стезе мне идти.
– Если я расскажу тебе все, то выбора у тебя не останется, – предостерег Тамплиер глухо и неспешно, не поворачиваясь к доктору. – Ты будешь обречен на один только путь. А поэтому рассказать все я смогу тебе лишь тогда, когда почувствую в тебе уверенность.
Молчание повисло в воздухе и затянулось на бесконечные секунд двадцать. Марк ничего не мог сказать, вовсе не находя слов.
– Нет, я не думаю, что это уловка врача, не волнуйся, – внезапно, словно из пустоты, ответил Тамплиер. – Я чувствую, ты искренен.
– Ты действительно читаешь мысли… – прошептал Драгомиров.
– Не от рождения, – возразил Берсерк, все еще не поворачиваясь к Марку. – Совсем немного, лишь те, которые на самом виду и лишь у тех, кто не умеет этому сопротивляться.
Внезапно лампа под потолком палаты зажглась – видимо, дежурный все же додумался, что нужно включить свет.
– Так гораздо лучше, не так ли? – сказал Берсерк, обернувшись к Марку. – Подойди к окну, я что-то тебе покажу, – тот послушался. – Вглядись в ночь, проникни в нее. Что ты видишь?
Драгомиров прислонился к стеклу и стал пронзать улицу своим взглядом. Черная дыра, серебрёная дымкой дождя, зияла за окном. Бессильные лампады фонарей дрожали под тяжестью глыбы мрака, уходившей столпом своим в черное небо. Маслянистая ночь словно текла по улицам, скапливаясь омутами в пустых зияниях дворов.
– Ничего особенного, – признался Драгомиров. – Вроде бы все как обычно.
– А будь ты ребенком, – страшно наклонившись над ухом врача, прошептал Тамплиер. – Ты бы увидел много страшных картин. И наверняка ты бы увидел страшные руки, тянущиеся к твоей спине из темноты. Все дети это видят, только не все помнят. А знаешь правду? Они их действительно тянут. Тянут тысячи тысяч своих рук, тянут ко всем, от мала до велика. Их – легион, но они заперты от этого мира. Они ничтожны и тем более страшны и злобны. Они никогда не проникнут в наш мир, но их можно видеть, правда, если только ты их боишься.
– Кто ты такой? – спросил Марк прямо. – Экзорцист, да? Эзотерик, медиум?
– И это тоже, – кивнул Берсерк. – Я – охотник на ведьм, убийца оборотней и вампиров, изгоняющий бесов. Я охочусь на чудищ и колдунов, иногда вступаю в открытую битву с низшими демонами, жгу гримуары13, ищу артефакты. Я – охотник в сорок седьмом поколении, лучший среди нынешних и занявший уже видное место в мировой летописи нашего Ордена. Я тот, кто имеет много мирских имен и документов, тот, кто под множеством лиц разыскивается в разных странах. Я тот, кого боятся до дрожи в руках не только люди. Я – монах-воин, сеющий зло и разрушение, поправший законы Бога и убивший свою душу во имя высшей цели и блага.
– Напоминаешь иезуита, – заметил Марк.
– Только на первый взгляд, – возразил Гудалов. – Мы не искажаем веры. Мы осознаем то зло и грех, который вершим во имя цели. И каждый из нас знает, что по справедливости уготовано ему после смерти.
– Надо полагать, Бог должен вам простить все за ваши дела…
– Перестань, – мрачно усмехнулся Берсерк. – На это каждый в праве надеяться, но каждый из нас знает, что по чести это будет несправедливо. Хотя, мы не в праве судить, это удел Господа. Мы – просто воины, выполняющие свое предназначения и соблюдающие обеты.
– И какие у вас обеты? – поинтересовался Драгомиров, снимая пальто. – Как у госпитальеров – бедности, целомудрия, послушания?
– Нет, – покачал головой Тамплиер. – У нас намного строже. Бедности – да. Точнее, мы не отказываем себе ни в чем, нужным во имя цели, но не имеем ничего своего. Целомудрия – да. Но нам предписано нарушать его лишь однажды, с девой из Ордена же, для продолжения рода.
– То есть, у вас есть семьи все-таки, – уточнил Марк.
– Нет. Это лишь одна ночь. И больше мы не видимся никогда. Детей воспитывают старейшины. Еще – обет верности цели, обет мира меж братьями, обет несомнения, обет самоотрешения – по нему мы не имеем права получать выгоды от своих знаний и умений. И последний обет, самый сложный и ответственный. Обет святости помыслов. Согласно ему, в моем разуме не может даже мелькать греховная или запретная мысль. Это очень сложно.
– Действительно, – согласился Марк и вздохнул. – И как называется Орден?
– Я – рыцарь Ордена Падшего Во Имя, – тихо и торжественно произнес воин. – Это одно из самых тайных обществ на земле. Это самый жесткий, самый жестокий, самый древний орден, основанный вскорости после Великого Потопа и Второго расселения людей. Основатель его, Падший Во Имя, отдал свою душу Сатане. Он заключил с ним договор, по которому Сатана наделил его тайными силами и тайным знанием. И эти силы и знания Падший Во Имя до самой своей смерти использовал в борьбе с демонами, чудовищами, нежитью14. У Падшего Во Имя были ученики. Так был основан Орден. И по сей день мы занимаемся колдовством, нарушаем заповеди, порой убиваем невинных. Все во имя избавления мира от колдунов, нежити и прочих нечестивых.
– И что же, все так мрачно? – усомнился Драгомиров, почему-то наклонив голову. – Кругом одни демоны, вампиры и монстры?
– Колдунов и вампиров все мы видим, – поведал Берсерк, глядя в черноту окна. – Видим, если не каждый день, то каждую неделю точно. Они живут среди нас. Вампиры не сгорают от солнечного света, большинству из них он просто дискомфортен и крайне неприятен. И укус их не превращается в эпидемию, обращая жертву в вампира. Все гораздо сложнее и куда элементарнее. Колдуны и ведьмы не летают на метлах, не кидаются огненными шарами и не превращаются в свиней, пугая по ночам соседей. Хотя, сильнейшие из магов способны и перемещаться по воздуху, и заклинать огонь, и трансформировать материю. Демоны не превращаются в черных кошек и козлов, и сами не способны материализоваться. И что уж действительно точно, так это то, что никто из людей не видел истинного лица демона, ибо главная суть их – ложь, обман и коварство. На самом деле, все в этом мире намного проще, чем ты можешь себе представить. И куда более непостижимо, чем можно подумать. И самым близким к реальности является твой самый путаный и самый неправдоподобный ночной кошмар.
Тамплиер затих, и страшное могильное безмолвие повисло в комнате. Темная, пропотевшая дыра окна открывалась бездонным колодцем в пустоту, в страшную бесконечность.
– Меня пленили, когда я был в состоянии транса. Я находился между этой реальностью и миром духов – в том единственном вакууме материи, духа, пространства и времени, который открыт с обоих сторон. В который может попасть любой, владеющий тайнами. Который могут видеть некоторые люди и все духи. Именно из-за пребывания там я вел себя так странно, делал странные движения, – Черный Всадник секунд на пятнадцать умолк, но Марк с трепетом ждал продолжения таинственных слов бывшего пациента, не смея нарушить глыбу безмолвия. – А когда я вышел из транса, то увидел это место. Я пытался бежать, но пять держиморд с шокерами и неудобная диспозиция в маленьком изоляторе сыграли свою роль. Потом ты пытался превратить меня в овощ, от чего я спасался только практиками йоги. С тех пор я вел себя примерно, дожидаясь момента, когда ты переведешь меня на общий режим, чтобы сбежать.
– Зачем ты мне это рассказываешь? – не понял Драгомиров. – Я ведь могу выслушать тебя, сделать выводы и оставить в изоляторе.
– Если бы ты мог, я бы не говорил, – наклонившись над психиатром, возразил Берсерк. – Я чувствую тебя, вижу твои мысли. К тому же, я уже четырежды мог отсюда сбежать. И дважды в дежурство новенького санитара Авета.
– Что же держит тебя здесь? – спросил Марк, сложив руки на груди. Взгляд его почему-то стал дерзким, вероятно Берсерк задел его своей самоуверенностью. – Не слишком ты уверен в себе?
– Отнюдь, – низко отозвался воин. – Четырежды – это наверняка. Вероятно – еще раз пять, – легкая улыбка углом рта исказила его лицо. – Ты что думаешь, эта клиника – острог с чугунными решетками? Я был в местах куда более опасных, жутких и крепких, чем психиатрическая клиника. А держат меня здесь мои амулеты и фетиши. Мой ведьмовский камень15, который я нашел в одиннадцать лет, мой амулет Анубиса16, пентакль семи духов17, моя серьга в виде змея18, мои перстни и все остальное. Это очень сильные и очень ценные амулеты.
– И ты намеревался их украсть, перейдя на общий режим?
– Так было бы легче узнать, где они находятся и добраться до них, – подтвердил Берсерк. – Но последнее время я понял, что это может занять целую вечность. Но теперь ты вызволишь меня отсюда.
– Или?.. – тревожно спросил Драгомиров.
– Или я выйду сам, прикрываясь тобой как заложником. А потом убью тебя, – совершенно серьезно ответил Берсерк, надо сказать, напугав Марка. – Но этого не случится, я уверен.
– На кого ты охотился? – решив сменить тему, спросил Марк, вопросительно кивнув.
– На колдуна, – ответил Берсерк, и глаза его как-то тускло блеснули, словно отразив призрачные блики дождя. – На очень сильного и могущественного колдуна. Настолько могущественного, что он способен приоткрывать врата между мирами.
– На некроманта?* – уточнил Драгомиров.
– Не-ет, – протянул Тамплиер. – Некроманты – это не просто колдуны, заклинающие магию смерти. Некроманты – хозяева перекрестков Добра и Зла, существа настолько могущественные, что неподвластны искушению Сатаны, хотя, так или иначе, стоят с ним в одной когорте. Они ведомы лишь им известными целями. Они – лжесудьи судеб и миров, охотники на охотников, неподвластные ни мирскому времени, ни мирской смерти. Ни один смертный, кроме осененных десницей Божьей, не в силах противостоять некроманту. Нет, я охотился и охочусь на чернокнижника, смертного, но взошедшего на звездный пьедестал. Давно свет уже не видел столь могущественного колдуна. Я сражался с ним между мирами, там, где сравниваются силы великих и ничтожных. Люди помешали нам, и он ушел от меня.
– Это грозит чем-то глобальным? – спросил Марк.
– Не знаю, – покачал головой Тамплиер. – На сколько мне известно – нет. Но имеющие силу почти всегда стремятся приумножить ее. И это может заканчиваться не очень хорошо. Так что теперь мне нужно снова найти его и снова сразиться с ним.
– Кто он?
– Просто один румынский колдун, Влад Горнчик по рождению, более известный как Зодчий Теней, – словно бы между делом сказал Берсерк. – Его так прозвали за его феноменальные способности в колдовстве иллюзионизма. Воспитанный в России, в семнадцать лет он стал адептом самообманной, как, собственно, ей и подобает, и богохульной религии сатанизма. В последствии он надсмеялся над тщеславным и горделивым культом Сатаны, проникнув в древние и сакральные глубины страшной магии и темных таинств. В общем, он отпал от культа и стал магом-одиночкой, все больше вгрызающимся в тайны скрытого во тьме.
– Я хотел тебя спросить, – рассеянно начал Марк, вперив свой пронзительный врачебный взгляд прямо в глаза Тамплиера. Но тот не сморгнул, а абсолютно спокойно, как на дитя, смотрел на психиатра. – То есть… Помоги мне. Я хочу… – глаза Драгомирова заблестели, он на пару секунд закрыл их, глубоко вздохнул и продолжил. – Вернуть жену… Я не могу без нее. Помоги мне. Мне нужно ее вернуть…
– Теперь слушай меня, – сказал Тамплиер, пронзив Драгомирова своим взглядом, которого тот не выдержал. – И запоминай. Усвой это твердо и никогда в этом не сомневайся. Никто не может воскрешать мертвых, кроме Господа Бога. Никто не вернет умершего – ни бокор, ни самый сильный колдун, ни некромант, ни даже сам Люцифер*, какие бы обещания он ни давал, как бы льстиво и сладко ни уговаривал. Никто не сможет по одной простой причине – души всегда в руках Господа, даже если вверены и проданы Сатане. А тем, кто возвращают и воскрешают не через Господа – лгут. Это обман и коварство, как сама суть Дьявола. Можно вдохнуть «жизнь» в тело, в образ из красной глины, можно создать голема**, но нельзя вернуть душу. Я скажу даже больше. Нельзя тревожить мертвых, не нужно вызывать их души, говорить с ними в спиритических сеансах. Нет! Этого делать нельзя. Мы тревожим их вторжениями, мешаем, причиняем страдания. За усопших нужно молиться. И уж тем более, нельзя спрашивать мертвых о том, что ждет за чертой. Мы сами все узнаем, сами поймем всю простоту непостижимого мироздания, истинный смысл испытаний и мучений, познаем ограниченность бесконечности и необъятность бесконечно малого… Мы получим ответы на все вопросы в свое время. Все в свое время. Мне жаль, Марк, правда. Мы, паладины19 Ордена Падшего Во Имя, к счастью, бережем себя от этого. Нам запрещено привязываться к кому-либо. Мы вечно одиноки и суровы, в нас нет надежд и иллюзий, но есть истинная сила. Сила, благодаря которой мы не раз спасали этот мир от очень плачевных событий.
Тяжелое молчание повисло в комнате, и все было бездвижно. Только капли дождя, собираясь в тяжелые бусины на оконном стекле, не выстаивали и змеились вниз под собственной тяжестью, пожирая на своем пути своих же братьев. Слова Тамплиера, как гильотина отрезавшие все надежды, почему-то не стали для Марка неоспоримыми, а, словно дым, медленно рассеялись в воздухе. И снова душу его согрела надежда, маленькая, тщедушная, но упоительно-сладкая. Ведь кто он такой? Воин, паладин со знаниями верхов колдовства. Нет, он не великий маг, не некромант, откуда знать ему о том, как все на самом деле? Он может и ошибаться.
– Так ты поможешь мне? – спросил Берсерк внезапно, словно стряхнув колдовское оцепенение.
– Да, помогу, – словно на автомате, отозвался Драгомиров.
Неожиданно и даже как-то страшно для самого себя, он не поставил под сомнение слов Тамплиера. Больше, он был уверен в своем личном стремлении и очень этому удивился и даже испугался этого чувства. Но его тянуло в омут страшной правды с неизмеримой силой, и почему-то он ощущал, что мосты уже сожжены, и назад дороги не стало в тот момент, когда он бешено развернулся на перекрестке.
– Но с одним условием. Ты возьмешь меня с собой и покажешь всю страшную правду, весь мир таким, каков он есть на самом деле.
– Отчаянная просьба, – признался Берсерк и криво, совсем не легко, усмехнулся. – И очень ответственная. Впрочем, справедливо. Ладно, но тоже с условием. Ты будешь выполнять мои указания, не будешь перечить и мешать. Я не буду ставить тебя выше цели и спасать ценою провала цели. Если ты станешь мне обузой, я навсегда покину тебя. О тайных местах Ордена, людях, нам содействующих, ты знать не будешь. Идет?
– Я согласен.
– Хорошо, – кивнул Тамплиер. – Ты увидишь все глазами зрячего, а не бельмами миллионов слепцов. Только помни – мне нужны все фетиши и амулеты, и мой атем20. Его милиция не забрала?
– Нет, – покачал головой Драгомиров. – У них твоя фигура интереса не вызвала. А нож этот странный, старинный наверное, да?
– Довольно-таки, – подтвердил Берсерк. – Одного очень известного в своих кругах мага XIV века. Широкой публике он мало известен. Его сожгли в собственном доме, завалив все выходы. Так когда и как ты меня освободишь?
– Дело сложное, – признался врач, зачем-то посмотрев на часы. – Надо поразмыслить. Вещи я без проблем заберу. А насчет тебя… На носу девятое мая, это хорошо. Уйти легче всего будет. Вот, – Марк достал блокнот и нарисовал что-то на листочке, отдав тот Берсерку. – Это примерный план этажей. Вот здесь запасной выход, он заперт, ключи я тебе завтра принесу. На первом этаже тоже дежурный будет. Так что… Сможешь через окно второго этажа уйти? – Тамплиер в ответ укоризненно посмотрел исподлобья. – Ну вот. Ключи от решетки на окне я тоже дам. От решетки поста на этаже – тоже. Остается решить, что с дежурным здесь делать. Та-ак… Девятого будет дежурить Авет Араникян. Та-ак…
– Ну так с этим просто, – глухо отозвался Берсерк. – Эта мразь здесь без году неделю работает, а всех больных в страхе держит. Не то, чтобы он садист, но неадекватным или нервным может и приложить. Я днем ему дерзну покрепче, и он ночью ко мне придет. Он давно повода ищет меня «наказать». Или ночью внимание привлеку.
– Так! Без членовредительства! – грозно и тихо возразил Драгомиров.
– Если нарываться не будет, просто швырну его в камеру и запру. А если достанет – то сломаю ему руку, которой он бил больных людей. Не бойся, не убью я этого мальчишку.
– Ну ладно. Но, полегче с ним, – сказал Марк и стал одеваться. – Завтра я все ключи принесу, еще раз все уточним. До встречи, Берсерк, – Марк направился к выходу, но остановился, отперев дверь. – Слушай. Это ведь все, надо полагать, тайные знания, особенно про Орден, это ведь страшный секрет. Зачем ты рассказывал мне правду, пусть и не всю, будучи моим пациентом?
– Я претворялся сумасшедшим. А что может быть абсурдней, чем правда этого мира? К тому же, ваши архивы – это песок барханов. Каким бы ни был пациент уникальным, он все равно псих с больной фантазией, и всех это устраивает, никто не сделает из этого сенсации. Все все позабудут. Да еще плюс врачебная тайна. В психушке кричать безопаснее, чем в замурованной гробнице. До встречи, Марк.
Слова Тамплиера таинственно прозвучали в ночной пустоте и, словно звездная пыль, развеялись по коридорам дома скорби. Страшный мощный силуэт стоял на фоне бездонного колодца черного окна, властно и спокойно провожая взглядом Марка Драгомирова…