Подумать о новой союзнице можно было и потом, а пока – срочно воспользоваться её чудесным даром. Револьверы уже поворачивались в мою сторону, но удар песчаного вихря выбил их из рук. Один солдат пошатнулся и тут же попал в могучие объятия Имин. Я услышала тошнотворный хруст свёрнутой шеи. Другой кинулся на меня с ножом. Расщепив песок надвое, я отбросила его руку новым вихрем, а остальное вновь обратила в хлыст и стегнула по лицу, оставив длинную кровавую рану.
Имин уже успела подобрать выроненный револьвер. Стреляла она хуже меня, но в узком коридоре это не имело значения. На всякий случай я пригнулась. Грохот выстрела прокатился по каменным стенам, вызывая новые крики ужаса из камер. Затем настала тишина. Мы остались живы, а тюремщикам не повезло.
Махди показался из камеры, с опаской озираясь. Скривился, бросив взгляд на трупы. «Ох уж эти интеллигенты – мечтают переделать мир, надеясь при этом обойтись без крови!»
Не обращая внимания на хлюпика, я повернулась к решётке, за которой стояла маленькая демджи в зелёном халате. Крошечное солнце всё ещё светилось в её ладонях, огромные тревожно-алые глаза уставились на меня.
– Значит, ты… – начала я, торопливо сбив замок, но девочка проворно распахнула решётку и кинулась в другой конец коридора.
– Самира! – позвала она, наклонившись к решётке, но не касаясь железных прутьев.
Мне в её возрасте про железо и демджи никто не рассказывал. Я прислонилась к стене. Схватка закончилась, наваливалась усталость.
– Раная!
Другая узница бросилась к решётке и опустилась на колени, глядя девочке в лицо. Когда-то красивая, но теперь, после тюрьмы, измождённая, с осунувшимся лицом и запавшими глазами. Никаких признаков демджи, человек как человек. Не старше меня, в матери девочке не годится. Сестра?
Она потянулась сквозь решётку и погладила малышку по щеке.
– Ты как?
Юная демджи обернулась ко мне с сердитой гримасой.
– Выпусти её! – Не просьба, а приказ, отданный привычным тоном.
– А тебя не учили говорить «пожалуйста», девочка? – не сдержалась я, хоть здесь было и не место для воспитательных уроков, да и учитель из меня неважный.
Раная сверлила меня взглядом. На других он наверняка действовал. Даже мне, привыкшей к демджи, стало не по себе от этих огненно-алых глаз. По легендам, такой взгляд был у злобного Адиля Завоевателя. Девочка привыкла всегда добиваться своего, но я не из тех, кто привык подчиняться, а потому спокойно ждала, перебирая в пальцах послушные песчинки.
– Выпусти её, пожалуйста, – пробормотала она наконец и тут же топнула ногой. – Сейчас же!
«Ну что ж, хоть попыталась», – подумала я, со вздохом отлепившись от стены.
– Отойди! – Я тоже умею командовать.
Едва замок успел упасть, Раная кинулась к девушке и крепко обняла её, вцепившись в грязный халат одной рукой, а другой – продолжая сжимать сияющий шар.
Магический солнечный свет озарил дальние уголки камеры, и я смогла разглядеть других узников – около дюжины, только женщины и девушки. Они лежали вповалку в страшной тесноте, но уже поднимались на ноги и проталкивались к выходу, отчаянно стремясь на волю, а Имин с Махди старались поддерживать порядок.
В остальных камерах было то же самое. Из мрака смотрели лица, прижатые к решёткам, в глазах светились страх и надежда. На одном из убитых тюремщиков нашлась связка ключей, и мы стали отпирать другие камеры – это было всё же легче, чем разбивать замки. Узницы толпились в коридоре: кто-то обнимал родных, кто-то просто стоял, затравленно озираясь по сторонам.
– А где же мужчины? – спросила я Самиру, когда та наконец выпустила из объятий юную демджи. Спросила, хотя уже знала ответ.
– Они были опаснее нас, – потупилась девушка. – Так сказал Малик, когда… – Она умолкла и зажмурилась, словно пыталась вытеснить из памяти картину массового убийства. – И потом, за них не выручишь денег.
Я встретила её многозначительный взгляд, брошенный поверх головы Ранаи, и до меня не сразу дошло, что все женщины в тюремных камерах – молодые. В последнее время участились слухи о работорговцах, наживавшихся на войне. Девушек похищали из нашей части пустыни и продавали солдатам, которые истосковались по женскому телу, и богачам в Измане. А у демджи была своя особая ценность.
– Раная… – Перед глазами вдруг всплыл образ той женщины в куфии с синими цветами, которая спрашивала, не одна ли я из них. Её интерес теперь стал понятен. – Раная, твоя мать тревожится о тебе.
Всё так же прижимаясь к груди Самиры, девочка окинула меня презрительным взглядом.
– Почему же тогда она не пришла спасти меня?
– Раная! – с укором прошипела старшая. Похоже, не одна я пыталась научить юную демджи хорошим манерам.
Самира тяжело оперлась на дверь камеры, и я подала ей руку, помогая подняться на ноги. Девочка продолжала цепляться за полу её грязного халата, отчего двигаться было ещё труднее.
– Прости её, – вздохнула Самира, указывая глазами на Ранаю. – Тот же резкий северный выговор, что у Шазад, но чуть мягче. – Ей не часто приходилось общаться с незнакомцами.
– Она твоя сестра?
– Как бы да. – Девушка погладила малышку по голове. – Мой отец – эмир Сарамотая… был. Теперь он умер. – За спокойным сухим тоном пряталась боль, и я понимала, каково наблюдать смерть родителей. – Раная родилась от дворцовой прислуги, и когда её мать поняла, что ребёнок… особенный, то упросила отца скрыть это от галанов. – Самира бросила на меня проницательный взгляд. Для большинства я могла сойти за обычного человека, но тех, кто достаточно имел дело с демджи, мои синие глаза обмануть не могли, как и случилось при первом знакомстве с Жинем. – Думаю, ты понимаешь почему.
Самой мне просто повезло. Шестнадцать лет прожила в пустыне, захваченной галанами, и никто меня не разоблачил. Ранае с её огненными глазами такое не удалось бы, а для чужеземцев любой отличающийся от людей был монстром ничуть не лучше гуля или нетопыря. Девочку убили бы, как только заметили.
Самира снова нежно провела рукой по волосам малышки демджи, как, наверное, множество раз до того, укладывая спать.
– Когда мы увидели… это, – продолжала она, кивая на солнечный шар в руке Ранаи, – отец сказал, что на землю вернулась принцесса Хава.
Легенда о принцессе-волшебнице была одной из моих любимых. На заре человечества, когда Разрушительница ещё сеяла страх повсюду, у самого первого султана в Измане родилась дочь Хава. Голос её был столь прекрасен, что те, кто его слышал, падали на колени в благоговении. В конце концов пение девушки привлекло страшного гуля, который принял облик одного из слуг. Он вырвал у неё глаза, но Хава вскрикнула от боли, и, прежде чем гуль успел забрать и язык, на помощь пришёл герой Аталла, который обманул гуля и вернул принцессе зрение. При виде спасителя сердце замерло у неё в груди, она почувствовала себя так, будто умирает. Смотреть на Аталлу было мучительно, и Хава отослала его, но от этого стало ещё больнее. Так к смертным впервые пришла любовь.
Однажды до Измана дошли вести, что гули осаждают большой город на другой стороне пустыни, а среди его защитников – Аталла. Каждую ночь враги разрушали городские укрепления, и наутро, когда рассвет прогонял чудовищ, горожанам приходилось возводить их заново. Так продолжалось день за днём, и силы людей уже иссякали. Аталла был почти обречён.
Услыхав об этом, принцесса Хава вышла за стены Измана в пустыню и принялась плакать так горько, что буракки, бессмертный конь из песка и ветра, сжалился над девушкой и явился на помощь. Верхом на буракки она пересекла пески: она скакала и пела, а солнце не уходило, прислушиваясь к ней. Когда же она достигла города вместе с солнцем, гули в страхе попрятались. Ночь не наступала затем целых сто дней, и люди успели возвести мощные, неприступные стены, за которыми они были в безопасности. И там, в городе, Хава вышла замуж за своего любимого Аталлу.
Каждую ночь она стояла на стене, провожая его на битву, а на рассвете встречала. Ещё сто ночей Аталла сражался с гулями, обороняя город, и ни один вражеский коготь даже не поцарапал его. Однако на сто первую ночь случайная стрела долетела до вершины стены и вонзилась в грудь принцессы.
Когда Аталла увидел, что возлюбленная умерла, сердце его остановилось от горя, и набежавшие гули разорвали героя. Солнце вспыхнуло посреди тьмы, оплакивая влюблённых и обращая их врагов во прах. Город был спасён и с тех пор стал называться Сарамотай, что на самом первом языке людей означало «смерть принцессы».
«Может, какой-нибудь джинн нарочно подарил дочери, рождённой за этими стенами, ту же самую способность, что у Хавы? Да нет, та вроде бы была обычным человеком. По крайней мере, так утверждала легенда. В старых сказках даже простые люди обладают чудесными умениями. А может, настоящая Хава и в самом деле не принцесса, а одна из нас, демджи? Стала же красавица Далила в рассказах о султимских состязаниях страшным чудищем с рогами. А Синеглазый Бандит вообще поменял пол!»
– После битвы у Фахали мы успокоились… – Самира крепче прижала к себе девочку. – Но оказалось, что за демджи охотятся не только чужеземцы. – В песках многие верили, что части тела демджи лечат все болезни. Золотокожая Хала, единокровная сестра золотоглазой Имин, потеряла так два пальца, которые отрезали и продали, наверное, чтобы избавить какого-нибудь богача от боли в желудке. – Говорят, даже сам султан ищет…
– Мы знаем, – мрачно кивнула я.
Когда появились эти слухи, меня сразу охватила тревога за Нуршема. Кого ещё может искать султан? Ясно, что он надеется вновь заполучить убийственное оружие, в которое превратился мой брат. Даже мне с моей властью над песками не под силу разрушить целый город. Тем не менее мы старались скрывать, что демджи, повелевающий песчаными бурями, и есть Синеглазый Бандит.
Впрочем, какая разница, живой я сдаваться султану всё равно не собиралась. А вот маленькое солнышко в ладонях Ранаи… Сейчас оно выглядит так безобидно – а если вырастет и станет ярче в сотню раз? Пожалуй, правитель Мираджа может и заинтересоваться.
– Пока вы не пускаете солдат на нашу сторону гор, – продолжала Самира. – Как думаешь, долго продержитесь?
Сколько сможем. Разобьёмся в лепёшку, но не дадим ни с кем сделать то, что сделали с Нуршемом. Пусть Раная и маленькая зазнайка, привыкшая считать себя новым воплощением легендарной принцессы, но она демджи, а мы своих в обиду не даём!
– Её надо убрать из города, – нахмурилась я. Иначе как бы не пришлось и на неё смотреть через прицел ружья. – Я знаю безопасное место.
– Никуда я с тобой не пойду! – фыркнула малышка.
– Принц Ахмед хочет, чтобы демджи могли ничего не бояться, – продолжала я, не обращая внимания, – но пока им требуется защита и присмотр.
– А мне можно с ней? – спросила Самира, поколебавшись.
Я вздохнула с облегчением:
– Конечно… если дойдёшь.
Еле живая от слабости, она двинулась по коридору к лестнице наверх, опираясь на руку Имин. Раная семенила рядом, цепляясь за халат. Я собиралась двинуться следом, но луч магического солнца скользнул по дальней стене камеры, выхватив из тьмы очертания человеческого тела. В углу неподвижно скорчилась женщина.
Вначале я подумала, что она умерла, не выдержав голода и жажды, но затем разглядела, как бледно-жёлтый халат на иссохшем теле чуть шевелится в такт дыханию. Склонившись, я притронулась к её руке, слишком горячей для подземелья, где никогда не бывает дневного света, и поняла, что у несчастной сильная лихорадка.
Ощутив моё прикосновение, женщина распахнула глаза. Во взгляде, устремлённом на меня сквозь грязные спутанные волосы и запёкшуюся кровавую корку, мелькнул ужас.
– Ты можешь встать? – Я протянула руку, но узница лишь молча смотрела на меня огромными запавшими глазами. «Какое там встать, тем более идти, ей и в сознании оставаться тяжело…» – Имин, помоги! – позвала я, обернувшись.
– Захия? – раздался вдруг хриплый шёпот, похожий на истовую молитву. Пересохшая глотка больной ничего больше не смогла выдавить, а затем силы совсем оставили её, и голова бессильно откинулась.
Я застыла как вкопанная. Сердце замерло в груди, как у принцессы Хавы в легенде.
Из Синеглазого Бандита и мятежницы-демджи, отдающей приказы, я на мгновение вновь превратилась в простую девушку из Пыль-Тропы, где в последний раз слышала имя своей матери из чужих уст.