Первый крестовый поход во многом определил Средние века. Он заставил европейское рыцарство ощутить себя единым целым, накрепко связав его с христианской верой. Он оказал влияние на формирование новой модели поведения, в рамках которой высоко ценимыми качествами, превозносимыми в стихах, прозе, песнях и живописи, стали благочестие и служение. Крестовый поход идеализировал образ глубоко верующего рыцаря, сражающегося во имя Господа. Благодаря ему папу римского повсеместно стали воспринимать не только как духовного, но и как важнейшего политического лидера. Он же обозначил общую цель для западных монархий, объявив защиту церкви не просто желательной целью, но обязанностью власть имущих. Первый крестовый поход вызвал к жизни идеи и структуры, которые определили развитие Европы вплоть до эпохи Реформации.
Как ни странно, сам по себе Первый крестовый поход начался в результате раздоров и разногласий: во второй половине XI века Европа находилась в кризисе. Этот период можно назвать временем завоеваний и потрясений. Англия была оккупирована норманнами и едва справлялась с отражением непрекращающихся нападений скандинавских завоевателей. Апулия, Калабрия и Сицилия переживали период трансформации, спровоцированной норманнами – наемниками и авантюристами, привлеченными на юг Италии щедрыми посулами. Испания переживала переходный период – мусульманские завоеватели, владевшие Пиренейским полуостровом более трех столетий, теряли город за городом. Германия также находилась в кризисе: в стране регулярно вспыхивали восстания против королевской власти. Византийская империя тем временем пребывала под постоянным давлением: ее северные, восточные и западные границы часто подвергались набегам соседей, агрессивность которых непрерывно росла.
XI век стал временем жестоких споров между папством и ведущими европейскими монархами. Во время этих споров папы отлучали монархов от церкви, потом миловали и снова отлучали. Почти все основные политические фигуры этого периода – германский король Генрих IV, король Франции Филипп I, король Англии Гарольд, византийский император Алексей I Комнин и норманнский герцог Роберт Гвискар – были как минимум один раз отлучены папой от церкви. Таким способом понтифик пытался утвердить власть Ватикана над светским миром.
Разногласия существовали даже внутри церкви – в конце XI века появились соперничающие друг с другом папы, каждый из которых мнил себя законным претендентом на трон святого Петра и имел поддержку соперничавших групп духовенства, которые считали, что вправе избирать папу. Кроме того, существовала византийская церковь, которая резко расходилась во взглядах на практики и учения, принятые на Западе, и находилась в состоянии раскола с папством. Однако самый опасный и долгий из конфликтов, терзавших Европу в те годы, угрожал существованию церкви в целом – серьезная ссора разрушила отношения между папой Григорием VII и наиболее могущественным человеком в Европе, императором Священной Римской империи Генрихом IV. Предшественники Генриха установили контроль над Северной Италией и в 60-х годах X века провозгласили себя императорами; в итоге они получили возможность внимательно наблюдать за папством с близкого расстояния, сохранив право вмешательства в выборы понтифика. Сначала отношения между Григорием VII и Генрихом IV выглядели многообещающе. Григорий, «глубоко верующий человек, искушенный в обеих областях [религиозной и светской] знаний, выдающийся поборник справедливости и праведности, обладающий сильным характером… благородный, скромный, здравомыслящий, целомудренный, радушный»{28}, взошел на папский престол в апреле 1073 года. Папа, получив послания императора после выборов, воспрял духом. Генрих, писал он одному из своих сторонников, «прислал нам слова, полные приятности и покорности, и, как мы помним, ни он, и ни один из его предшественников никогда не писал такого римским понтификам»{29}.
Но прошло совсем немного времени, и отношения начали портиться. Даже до того, как стать папой, Григорий был прагматиком – у него была четкая программа реформирования церкви и более эффективной централизации власти Рима. Особую озабоченность Григория вызывали назначения на высокие посты в церковной иерархии, многие из которых просто продавались. По своим масштабам это явление не уступало организованной коррупции. Некоторые должности приносили очень хорошее жалованье, а также влияние и власть, и это делало их очень желаемыми синекурами – полезными вознаграждениями, раздаваемыми могущественными светскими властителями{30}.
Попытки Григория запретить торговлю религиозными должностями и настоять на том, что только он имеет право производить назначения, привели к возникновению разногласий с Генрихом, который был сильно возмущен вмешательством папы в дела церкви на немецких землях. К 1076 году отношения между ними настолько испортились, что папа отлучил Генриха от церкви, объявив, что «именем всемогущего Бога, Отца, Сына и Святого Духа, данной мне властью и полномочиями я лишаю короля Генриха, сына императора Генриха, который с неслыханной гордыней восстал против вашей церкви, власти во всем королевстве Германии и Италии и освобождаю всех христиан от всех обязательств по клятвам, которые они дали или дадут ему; и я запрещаю всем служить ему, как королю»{31}.
Неудивительно, что отлучение только подлило масла в огонь: сторонники Генриха объявили папу преступником, а лояльные монарху епископы постановили отлучить от церкви самого понтифика{32}. Несмотря на то что в конце 1070-х годов папа Григорий и король Генрих на короткое время примирились, их отношения были разорваны раз и навсегда после того, как папу убедили оказать поддержку противникам Генриха в Германии, которые искали возможность свергнуть его. Когда Григорий поддержал требования одного из противников Генриха, воздав хвалу его смирению, покорности и правдолюбию в противоположность присущим королю гордыне, непокорности и лукавству, германский монарх предпринял решительные шаги{33}.
В июне 1080 года епископов Германии и Северной Италии собрали в Бриксене[9] на заседание церковного собора. Там прозвучало предложение об изгнании Григория из Рима силой и замене его на «правоверного» папу. На этот пост было предложено назначить архиепископа Равенны Виберта. Церемонию восхождения на папский престол запланировали провести в Риме следующей весной{34}. После задержек, вызванных восстаниями в Германии, Генрих IV, в конце концов, вторгся в Италию, выдвинулся к Риму и в 1084 году овладел городом. На церемонии в соборе Св. Петра Виберт вступил на престол, приняв имя Климент III. Через неделю состоялась церемонии коронации самого Генриха IV как императора Священной Римской империи. «Папа Климент принял решение, – писал он, – посвятить нас в императоры в день Святой Пасхи с согласия всех римлян и при ликовании всего народа Рима»{35}.
Назначение Климента «альтернативным» папой с претензией на то, что он является настоящим наследником папского престола в соборе Св. Петра, поддержанное многочисленной группой высокопоставленного духовенства, угрожало католической церкви расколом. Хотя сам папа Григорий VII сначала укрылся в Латеранской базилике, а потом бежал из Рима в Салерно, где и скончался в изгнании в 1085 году, папство продолжало страдать от неопределенности и неразберихи. Лишь почти через год был назван человек, призванный занять место Григория VII. Но даже при наличии кандидата, выбранного папой под именем Виктор III, его пришлось возводить на престол, применив силу. Его смерть всего через восемнадцать месяцев вынудила проводить новые выборы и вызвала мятежи и волнения. В марте 1088 года папой выбрали кардинала, епископа Остии Одо, принявшего имя Урбан II. Однако его не признали Германия и Северная Италия, находившиеся под властью Генриха IV. Церковь была охвачена смятением.
В последующие годы признаков преодоления раскола внутри западной церкви не отмечалось. В течение десятилетия, предшествовавшего заседанию церковного собора в Клермоне в 1095 году, больше власти и авторитета было у Климента III, а не у Урбана II. Не стоит забывать, что Урбан II в первые годы своего понтификата редко когда мог даже проникнуть в Рим: его выбрали в городке Террачина, расположенном довольно далеко от Вечного города, который по-прежнему находился под полным контролем сил, лояльных императору. Хотя в 1089 году Урбану II удалось на короткое время войти в Рим в сопровождении процессии, провести коронационную мессу и провозгласить энциклику, он быстро ушел из города, не осмелившись задерживаться в нем на продолжительное время{36}. Когда понтифик возвращался на Рождество в 1091 и 1092 годах, то был вынужден разбивать лагерь за пределами городских стен и не имел возможности выполнять основные обязанности папы, включая проведение мессы в соборе Св. Петра{37}.
Мысль о том, что Урбан мог бы вдохновить христианское рыцарство Европы подняться, взять оружие и отправиться походом на Иерусалим, во время его избрания показалась бы смехотворной. Несмотря на то что папа внимательно следил за развитием событий в Испании, где мусульмане отступали, единственное, что он мог сделать, – это слать полные энтузиазма письма поддержки и воодушевления кастильским рыцарям{38}. Однако если принять во внимание хрупкость власти Урбана II на родине, то его забота о восточных христианах, возможно, даже искренняя, имела слишком маленький вес и влияние в мире, где папе не удавалось организовать своих сторонников даже в Риме, не говоря уж о Европе. Климент III, напротив, неустанно укреплял свои позиции истинного главы католической церкви. В конце 1080-х годов он отправил огромное количество писем архиепископу Кентерберийскому Ланфранку, пригласив того в Рим, попросив прислать ему дань в пользу папы, которую платят жители Британии («денарий святого Петра»), и предложив свою помощь в разрешении споров среди англичан. Он также призвал короля Англии и епископов оказать помощь матери-церкви{39}. Климент вел переписку с сербами, утверждая назначения духовных лиц и отправив особое одеяние, так называемый паллий, архиепископу Антивари[10]{40}. Он установил контакт с главой церкви в Киеве, столице средневековой Руси, отправив ему послание доброй воли{41}. Он вел себя именно так, как должен вести себя папа: общался с ведущими фигурами христианского мира, поддерживал их и помогал советами. Именно Климент III, а не Урбан II был более вероятным кандидатом на то, чтобы произнести пламенную речь, которая могла вернуть единство западному христианству.
Если где Урбан II имел преимущество перед своим соперником, так это в отношениях с восточной церковью, хотя и здесь не обходилось без проблем. Изначально Рим и Константинополь являлись двумя из пяти основных центров христианства наряду с Антиохией, Александрией и Иерусалимом. Когда воины ислама захватила последние три города в VII веке, отношения между Римом и Константинополем вошли в стадию постоянного соперничества. Регулярно вспыхивали споры о том, какой из них важнее, а также о проблемах вероучения и религиозной практики. После взаимного анафематствования папы Николая I и константинопольского патриарха Фотия в X веке отношения между восточной и западной церковью стали максимально напряженными. Потом, правда, острота конфликта снизилась, и споры сменяли длительные периоды сотрудничества. В византийском наставлении, которое датируется X веком, содержатся объяснения того, как императору ромеев следует обращаться к папе: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, нашего одного-единственного Бога. От [имя] и [имя], императоров римлян, верных Богу, [имя] святейшему Папе Римскому и нашему духовному отцу». Подобным образом устанавливались почтительные формы обращения к императору для послов из Рима{42}. Эти формулы позволяют предположить, что сотрудничество между Востоком и Западом было скорее нормой, чем исключением.
Однако в середине XI века отношения между Римом и Константинополем пережили очередной эмоциональный разрыв. Делегация священнослужителей, направленная в 1054 году папой Львом IX в Константинополь с целью поиска общих интересов в Италии, где Византия владела областями Апулия и Калабрия, совершенно не справилась со своими задачами. Переговоры сразу забуксовали – дискуссия свернула с темы создания возможных альянсов на различия в латинских и греческих ритуалах евхаристии: какой хлеб употреблять для причастия – пресный или квашеный. Однако самой главной проблемой стало добавление к переводу Символа веры – так называемой статьи о филиокве, которая утверждала, что Святой Дух исходит не только от Отца, но и от Сына. Впервые предложение о добавлении этого пункта было сделано еще в VI веке на Толедском соборе в Испании, где, надо сказать, отсутствовали многие высокопоставленные священнослужители, и ее применение было сначала осуждено даже папами. Однако неоднозначно воспринятое добавление постепенно распространялось все шире, потому что проследить за правильным соблюдением ритуалов в те времена было не всегда возможно. К началу XI века оно многими уже формально считалось неотъемлемой частью Символа веры. В Восточном Средиземноморье же, прежде всего в Константинополе, добавление Римом этих слов было встречено с возмущением.
Почти сразу после прибытия римского посольства в столицу Византии конфликт подошел к развязке. 16 июля 1054 года папский легат, кардинал Гумберт, вместе с другими послами направился в собор Св. Софии в Константинополе, где шла литургия. В самый драматичный момент они подошли к входу в храм, не останавливаясь на молитву. Стоя прямо перед священнослужителями и прихожанами, послы достали папскую грамоту и бесцеремонно положили ее на алтарный престол. В отлучительной грамоте говорилось, что патриарх Константинополя превысил свои полномочия, а в его вере и учении много ошибок. Он незамедлительно отлучается от церкви и будет гореть в аду вместе с самыми страшными еретиками, имена которых были аккуратно перечислены. Патриарх и его сторонники прокляты навечно и будут страдать «от Сатаны и его ангелов до тех пор, пока не раскаются. Аминь, аминь, аминь». Сказав это, Гумберт повернулся и вышел из храма, остановившись у дверей Св. Софии лишь для того, чтобы стряхнуть пыль с сандалий. После этого он повернулся к прихожанам и торжественно объявил: «Пусть Господь увидит и рассудит»{43}.
Это был самый худший момент в отношениях Рима и Константинополя – Великий раскол. Взаимная неприязнь Востока и Запада христианского мира была отныне фактически узаконена. Например, в 1078 году папа Григорий VII издал буллу об отлучении от церкви императора Никифора III Вотаниата, хотя у нового императора не было никаких контактов с Римом; через три года папа поступил подобным образом по отношению к Алексею I Комнину, после того как последний сверг Никифора{44}. Примерно в то же самое время папа не только санкционировал нападение на Византию, но и передал главнокомандующему знамя, под которым следовало идти в бой против армии императора ромеев. Более того, папа назвал главу армии, Роберта Гвискара, законным кандидатом на императорский трон в самом Константинополе, хотя этот норманн не имел ни собственных претензий, ни реальных шансов на то, чтобы стать византийским императором{45}.
Вот таким был исторический контекст клермонской проповеди Урбана II. Источники не оставляют сомнений в том, что папа внимательно следил за страданиями христиан в Малой Азии и гонениями на восточные церкви – иными словами, на церкви, следующие греческим обрядам и ритуалам{46}. Что же стало причиной столь решительного поворота в отношениях между Римом и Константинополем? Новая политика связана с борьбой папы за влияние на церковь в конце XI века и, в частности, со слабыми позициями Урбана II на Западе.
Взойдя на папский престол, Урбан II четко осознавал, что Климент III и его покровитель Генрих IV его переиграли. Ему пришлось наводить мосты везде, где это только было возможно. Одним из первых шагов, предпринятых Урбаном II, стал поиск путей примирения с Константинополем. Вскоре после своего избрания папа отправил в столицу империи небольшую делегацию для обсуждения деликатных вопросов, спровоцировавших раскол за тридцать лет до этого. На аудиенции у императора они «в мягкой и отеческой манере», как выразился один из современников, рассказали о проблемах, упомянув среди прочего такие темы, как использование в соответствии с греческим ритуалом квасного хлеба, а также удаление имени папы из константинопольских списков для поминовения во время литургии (диптихов), где перечисляются епископы, как живые, так и покойные, которые находятся в общении с церковью{47}.
Император Алексей I в прошлом был военачальником, имел спартанские привычки и серьезно относился к вере – старшая дочь императора писала, что он часто допоздна не ложился спать, глубоко погрузившись вместе с супругой в изучение Священного Писания{48}. Алексей I выслушал послов папы и приказал созвать собор для обсуждения высказанных ими претензий, включая жалобы о закрытии в столице церквей латинского обряда, что мешало выходцам с Запада, проживавшим в городе, участвовать в литургии. Император также лично председательствовал на встрече, на которой присутствовали константинопольский и антиохийский патриархи, два архиепископа и восемнадцать епископов, и попросил рассмотреть документы, относящиеся к решению об удалении имени папы с диптихов. Когда Алексею I сообщили о том, что таких документов не существует и, более того, что для отсутствия имени папы на диптихах нет канонического основания, он приказал внести его в соответствии с обычаем{49}.
Но на этом Алексей I не остановился. Через послов он передал папе приглашение прибыть в Константинополь, чтобы положить конец спорам, которые нанесли церкви в прошлом такой ущерб. В послании, заверенном золотой императорской печатью, он предложил созвать особый собор, в состав которого вошли бы греческие и латинские священнослужители, для обсуждения основных противоречий между Востоком и Западом. Со своей стороны император обещал придерживаться достигнутых договоренностей, чтобы достигнуть единого определения церкви Господней{50}.
Патриарх Константинопольский Николай III Грамматик в октябре 1089 года написал отдельное послание папе, выразив свое восхищение тем, что Урбан II стремится положить конец разногласиям в церкви. «Папа ошибается», – учтиво отмечал Николай III, полагая, что патриарх лично испытывает неприязнь к латинянам. Он также ошибается, если думает, что столичные церкви, следующие западным обрядам, были закрыты; на самом деле живущие в Константинополе выходцы с Запада могут участвовать в литургии по латинскому обряду. «Мы желаем от всего сердца более всего на свете единства церкви», – писал патриарх{51}.
Эти меры создали почву для возобновления диалога с Римом и заложили основу для перестройки Византийской империи в преддверии Первого крестового похода. Высокопоставленному византийскому священнослужителю Феофилакту Гефаисту было поручено подготовить документ, который осторожно преуменьшал важность различий между греческими и латинскими обрядами, чтобы успокоить опасения византийских священнослужителей. Эти различия в большинстве своем – пустяковые, писал Феофилакт. Латинские священники соблюдали пост по субботам, а не по воскресеньям; они же неправильно постились во время Великого поста; в отличие от православных священников, они не носили кольца на пальцах; они стригли волосы и брили бороды; они не одевались в черное на время литургии и носили яркие шелковые облачения; они неверно преклоняли колени; наконец, в отличие от греческих монахов, которые были строгими вегетарианцами, они с большим удовольствием ели свиное сало и разные виды мяса. Все эти проблемы, как утверждал священнослужитель, можно было бы легко решить, то же самое относится к вопросу использования квашеного хлеба в евхаристии{52}. Он признавал, что добавление филиокве к Символу веры было намного более серьезным противоречием и те, кто признает истинность этого положения, сгорят в адском пламени{53}. Тем не менее он по-прежнему надеется на то, что филиокве будет удалено{54}.
Целью этого осторожного изменения позиции было ликвидировать раскол между Константинополем и Римом, причем не только в вопросах религии, и заложить основу для политического и даже военного союза. Этот момент является важной вехой в предыстории Первого крестового похода. Сыграли переговоры свою роль и в прозвучавшем через несколько лет обращении папы к европейскому рыцарству о походе на защиту Византии.
Урбан II быстро отреагировал на позитивные сигналы из Константинополя. Он отправился на юг, чтобы встретиться с одним из своих немногочисленных сторонников, графом Рожером Сицилийским, и попросить его поддержки и одобрения политики улучшения отношений с Византией. Граф Рожер уже давно был встревожен агрессивными действиями Генриха IV в Италии. В середине 1080-х годов некоторые сторонники германского императора призвали его идти походом на Константинополь и затем на Иерусалим, где его будут ожидать пышные церемонии коронации, по пути он должен также утвердить свою власть над норманнами, подчинив себе Апулию и Калабрию. Последняя принадлежала графу Рожеру{55}. Узнав о предложении Алексея I провести собор, призванный уладить отношения, Рожер дал недвусмысленный ответ: папа должен на нем присутствовать и избавить церковь от Великого раскола{56}.
Именно такие слова и хотел услышать Урбан II: они давали ему возможность взять на себя роль человека, восстановившего единство церкви. В контексте борьбы Урбана II с Климентом III этот прорыв был просто бесценен – и Климент III это знал. Он получил информацию о контактах своего соперника с Константинополем от Василия Калабрийского, сурового византийского священнослужителя, недовольного тем, что Урбан II не позволил ему занять пост епископа в Южной Италии. Василий присутствовал на заседании собора в Мельфи осенью 1089 года, на котором ему разъяснили, что он получит пост в Реджио, если признает власть папы. Придя в ужас от того, что двое его коллег пошли на это, Василий взорвался от гнева{57}. В его глазах Урбан II был недостоин занимать папский престол, так же как и его «трижды проклятый» предшественник Григорий VII. Василий отправил патриарху константинопольскому послание, в котором назвал папу трусливым волком, который сбежал, столкнувшись с самыми главными вопросами о христианской доктрине. Он – еретик, который также пристрастился к продаже церковных чинов тому, кто больше заплатит{58}.
Негативная реакция Василия скрывает тот факт, что собор в Мельфи был важным моментом для восстановления отношений между Римом и Константинополем. То, что Василий считал непростительной уступчивостью своих коллег, стремящихся занять церковные должности в Россано и Санта-Северине, было на самом деле самым важным примером нового сотрудничества между папой и Византией в Южной Италии{59}.
Василий взял дело в свои руки. Как только он узнал о жестах примирения, сделанных Константинополем, то сразу связался с Климентом III. Антипапа незамедлительно ответил: «Пожалуйста, быстро перешлите нам письмо нашего святого брата Патриарха Константинопольского, о котором вы упоминаете», – имея в виду инструкции по примирению с Римом, полученные Василием. «Мы также должны ответить ему по предмету, который вызывает такую озабоченность; ему следует знать, что все подготовлено нами в должное время, потому что мы тоже желаем и приветствуем мир и единство»{60}. Климент III успокоил Василия относительно его обид, пообещав ему, что вопрос скоро будет решен в его пользу. Однако если Климент III и пытался инициировать собственный диалог с Константинополем, то больших успехов не добился. Хотя он проявил интерес к наведению мостов с греческой церковью – написал митрополиту Киевскому Иоанну I, уроженцу Константинополя, чтобы повысить шансы на установление более тесных связей с греческой церковью, – его предложения не привели ни к чему. Для Алексея I более привлекательным союзником был Урбан II, а не его поддерживаемый немцами конкурент{61}.
Во-первых, Урбан II по-прежнему сохранял влияние в Южной Италии – регионе, который находился под властью Византии в течение нескольких веков вплоть до серии катастрофических поражений, понесенных византийцами в 1050–1060-х годах от норманнских завоевателей. Власть завоевателей распространялась, по словам Анны Комнины, подобно гангрене – ведь «гангрена, которая, если только появится, не прекращается до тех пор, пока не распространится по всему телу и окончательно его не погубит»{62}. Хотя захват Бари норманнами в 1071 году ознаменовал бесславный конец власти византийского императора в Апулии и Калабрии, большинство населения в провинциях по-прежнему составляли люди, говорившие на греческом языке, которые, естественно, хотели подчиняться Константинополю. Эти связи снова активизировались вследствие улучшения отношений между Римом и Константинополем. Если с момента прихода норманнов на завещаниях, разрешениях на торговлю и других официальных документах значилось имя норманнского герцога, то с начала 1090-х годов на них все чаще стало появляться имя Алексея I и год его пребывания на престоле – это был верный признак того, что местные жители опять воспринимали императора как своего властителя{63}. Реабилитация Византии продвинулась еще на один шаг, когда Урбан II отменил вердикт об отлучении Алексея I от церкви, принятый в 1081 году{64}.
Появились и другие признаки сближения Востока и Запада. В начале 1090-х годов на греческий монастырь в Сан-Филиппо ди Фрагала пролился золотой дождь. Под его управление было передано несколько церквей, его монашеская община получила дополнительные земельные угодья от графа Рожера Сицилийского, издавшего указ, согласно которому монастырь освобождался от вмешательства священников-латинян и от «баронов, стратигов и виконтов, а также других»{65}. Были также примеры тесного сотрудничества в других областях, особенно военной. Столкнувшись в начале 1090-х годов с вторжением врагов в разные районы Балкан, Алексей I разослал во все концы Средиземноморья гонцов с просьбой прислать подкрепления его войскам. Императорские послы были направлены также к Урбану II в Кампанью. Весной 1091 года папа оперативно отправил войско с целью помочь Алексею I отразить нападение орд печенегов, которые вторглись из придунайских степей во Фракию. Произошедшая вскоре битва при Левунионе[11], которая завершилось полным уничтожением устрашающих кочевников, стала одной из важнейших в истории империи{66}.
Таким образом, к 1095 году многое было сделано для того, чтобы устранить многолетний раскол между Римом и Константинополем. Хотя собор, провести который предложил несколько лет назад Алексей I, еще только должен был состояться, император и папа наладили хорошие рабочие отношения. В самом деле, если верить последним добавлениям к источнику, датированному XII веком, то к тому моменту они уже разработали подробный план. По имеющимся данным, в начале 1090 года ко двору хорватского короля Звонимира прибыли послы, отправленные совместно Урбаном II и Алексеем I, с обращением к рыцарям помочь оказавшейся в опасности Византийской церкви и покончить с засильем мусульман в Иерусалиме. По-правде говоря, это была генеральная репетиция выступления папы в Клермоне: просьба первого и второго Рима о помощи, притягательная сила Иерусалима и военная служба как проявление преданности церкви. В случае с Звонимиром тем не менее приезд послов не дал желаемых результатов: согласно одной летописи, рыцарей настолько сильно разозлила готовность короля участвовать в «чужой» войне, что они убили его (хотя другие источники указывают, что он мирно скончался от старости){67}.
Стремлением примириться с Константинополем Урбан II позиционировал себя как главу христианского мира, который долгие годы страдал от жестокой конкуренции, скандалов и расколов. Один из очевидцев тех событий написал, что в конце XI века церковь была в состоянии хаоса. «Во всех частях Европы, – писал Фульхерий Шартрский, – мир, добродетель и вера были грубо растоптаны знатью и простолюдинами, в самой церкви и за ее пределами. Было необходимо положить конец всему этому злу»{68}. Однако, для того чтобы утвердить себя в центре христианского мира, Урбан II нуждался в более широкой и надежной платформе. Одних успехов, которых он добился в своих контактах с греческой церковью, было недостаточно для того, чтобы повысить его шансы на победу в противоборстве с Климентом III, не говоря уже об укреплении его власти по всей Европе.
Однако в середине 1090-х годов ситуация начала меняться. Во-первых, неожиданное развитие событий в Германии предоставило Урбану экстраординарные возможности получить преимущество над антипапой и его самым могущественным сторонником – императором Генрихом IV. Урбану помогли высокопоставленные беглецы из лагеря Генриха, доведенные до отчаяния cамодурством императора. Одной из них стала красивая молодая жена Генриха IV, которая разыскала папу, чтобы пожаловаться на то, что ее вынуждали совершать «много грязных актов прелюбодеяния с таким количеством мужчин, что даже враги простили бы ее бегство [от императора]. Все католики должны были испытывать сострадание из-за такого отношения к ней»{69}