Когда Стивен был мертв уже долгое время, большинство мамочек перестали удерживать своих детей дома после школы, потому что становилось теплее, а их уже тошнило от того, что дети все время после школы торчат дома, с ними. Мою маму постоянно тошнило от меня, но теперь она уже не пыталась меня отдать. Обычно ее не было дома, когда я возвращалась из школы или с прогулки, или же она сидела в своей комнате, закрыв дверь и выключив свет. Мы по-прежнему ходили в церковь каждое воскресенье. Мама всегда любила Бога, даже когда не любила меня. Мы приходили позже и уходили раньше, потому что мама не любила других людей, а если прийти попозже и уйти пораньше, люди едва замечали наше присутствие. Церковь была единственным местом, где мама была по-настоящему счастлива – когда она пела гимны «Господь танца», «Утро засияло», «Хлеб небесный», закрыв глаза и обратив лицо к небу. Ее пение не соответствовало остальной ей. Оно было высоким и красивым. Мне нравилось в церкви, потому что иногда можно было стянуть несколько монет с тарелочек для пожертвований, а еще мне нравилось, как викарий касался моей головы, когда я выходила вперед за благословением.
Когда мы возвращались домой, мама обычно опускалась на коврик у двери и сворачивалась в комок. Я пыталась заставить ее пойти в гостиную, но она не двигалась, а поднять ее мне было не под силу. В итоге я обычно ложилась рядом с ней в прихожей, брала в пальцы прядь ее волос и водила ими вокруг своих губ – словно перышком. Я не знала, почему она так горюет после церкви, но думала: возможно, потому, что знает – целую неделю не придется больше петь гимны.
Единственной, кто по-прежнему не выходил играть с остальными, была Сьюзен. Она даже не ходила в школу. Я видела ее только по вечерам, когда она стояла у окна своей комнаты, приложив ладони к стеклу. Я не знала, видит ли она меня. Когда она не ходила в школу вот уже две недели, я подошла во время перемены к одной девочке из шестого класса и спросила, где Сьюзен.
– Сьюзен? – переспросила она. – Ты имеешь в виду ту, у которой умер брат?
– Да, – ответила я.
– Не знаю. Наверное, дома.
А потом она убежала, потому что девочкам из шестого не положено разговаривать с девочками из четвертого. Я вертела в голове ее слова: «Сьюзен, у которой умер брат». Потому что раньше она всегда была «Сьюзен с такими длинными волосами».
Бетти тоже не ходила в школу, но у нее была свинка, а не мертвый брат. Мисс Уайт сказала, что если кому-то из нас покажется, что у него тоже свинка, мы должны сразу же сказать ей. Я говорила ей это каждый день, много раз, но она только отвечала:
– Перестань говорить глупости и выполняй задание, Крисси.
Во время большой перемены я пробралась обратно в класс и переломала все цветные карандаши в коробке. Крак-крак-крак. Дрянь-мисс-Уайт.
Во вторник мы с Линдой пошли после школы собирать бутылки. Многие люди выкидывают стеклянные бутылки в мусор, будто те ничего не стоят, но мы доставали их и обменивали на сладости. Иногда на дне бутылок оставались темные капли кока-колы, и я вытряхивала их себе на язык. Линда говорила, что это отвратительно. У плохих капель кока-колы был горький, противный вкус, но если попадалась хорошая, то как сахарный сироп. Это стоило риска.
В понедельник мы взяли с собой Линдиных кузенов, но они совсем не помогали нам в сборе бутылок. Просто глупые маленькие мальчики. Это был неудачный день, потому что мусорные баки были только что опустошены, и ни у кого еще не было времени выпить достаточно кока-колы. Я всегда спрашивала мисс Уайт, можно ли мне забирать от школы ящики с пустыми молочными бутылками, но она всегда говорила «нет» – типично для мисс Уайт. Если б я могла забирать эти молочные бутылки, то, наверное, к девяти годам уже была бы миллионершей. Я нашла в канаве две лимонадные бутылки, но одна из них была расколота. Все равно забрала ее. Линда нашла только одну, а мальчики ничего не искали, просто изображали звук пожарной сирены.
– Не везет, – сказала Линда, когда мы пошли к магазину. – Мы никогда не находили так мало бутылок.
– Ну, я не виновата, – отозвалась я.
– А кто виноват?
– Не знаю. Наверное, премьер-министр.
– А почему он в этом виноват?
– Линда, он во всем виноват.
Иногда это утомительно – такая тупая подруга.
Когда мы пришли в магазин, миссис Банти сказала, что даст нам только четверть фунта сладостей, хотя мы заслужили намного больше, – но это типично для миссис Банти. Злая она, злая, злая. Когда взвешивала сладости, бросала их по одной в серебряную чашу весов, пока стрелка не указывала точно на нужную цифру, потом туго завинчивала крышку на банке. Когда больное колено миссис Банти начинало болеть еще сильнее, в магазине работала миссис Харольд, и каждому было ясно, что она вовсе не злая. Потому что она насыпала конфеты в чашу так, что стрелка заходила за нужную цифру, и тогда миссис Харольд говорила:
– А, ладно, пара лишних конфет ребенку не повредит.
Миссис Банти никогда так не делала. Злая, злая, злая, злая!
Мы с Линдой долго не могли договориться, какие сладости хотим. В конце концов взяли лакричное ассорти, потому что его хотела я, которая нашла две бутылки (в том числе и одну разбитую, хотя миссис Банти не приняла ее). Вдобавок мы почти всегда в конечном итоге делали то, чего хотела я. Миссис Банти взвесила ассорти и ссыпала в белый бумажный пакет.
– Там же почти ничего нет, – сказала я, когда она загибала верхний край пакета.
– Ты можешь быть благодарна и за это, Крисси Бэнкс, или можешь не получить ничего, – ответила она. – Честное слово, детишки, вы не знаете, как вам повезло родиться сейчас! Знаете ли, жизнь не всегда была такой легкой. Когда я была маленькой, шла война.
– Тьфу, – отозвалась я. – Почему все всегда только и говорят, что об этой дурацкой древней войне?
После магазина мы пошли на игровую площадку. Мы с Линдой сели на карусель, а мальчики бегали вокруг. Каждые несколько минут они подбегали ко мне и протягивали руки, выпрашивая сладости, и я раскусывала одну конфету пополам и отдавала каждому по половинке. Они маленькие, значит, им нужно меньше сладкого.
Я лежала на спине, когда Линда толкнула меня в плечо и прошептала:
– Смотри!
Она указала на ворота. Я села и увидела, что мамочка Стивена открывает их. Сначала мне показалось, что она выглядит совершенно обычно, потому что была одета в нормальное платье и кофту, но потом я заметила, что ноги у нее босые. Она не смотрела на нас, она смотрела на мальчиков. Те прекратили бегать и попытались вскарабкаться на брусья. Она как-то сонно улыбнулась и пошла к ним. Подойдя ближе, опустилась на колени и раскинула руки в стороны.
– Иди ко мне, Стиви, – услышали мы. – Я знала, что найду тебя.
Мальчики с криками побежали прочь, и мы побежали тоже – с игровой площадки на улицу. Прежде чем свернули за угол, я оглянулась через плечо. Мамочка Стивена сидела на земле под брусьями. Она издавала тот же самый звук, который издала, когда мужчина вынес Стивена из синего дома, – крик лисы, занозившей лапу. Я поискала у себя внутри то же шипучее ощущение, но его не было. Воспоминание причиняло тупую, скручивающую боль, как будто кто-то с вывертом ущипнул меня изнутри.
– Сошла с ума, – сказала Линда, когда я догнала ее. Она оглядывалась назад, чтобы проверить, не гонится ли за нами мамочка Стивена, но я знала, что та не станет этого делать. – Как думаешь, кто убил Стивена? – спросила Линда.
– Не знаю, – ответила я. – Да и какая разница? Он скоро вернется. Как мой папа.
– Твой папа не возвращался сто лет.
– Не сто.
– Не думаю, что Стивен вернется. Дедушка так и не вернулся.
Мне не хотелось объяснять Линде, что люди могут умирать и возвращаться, поэтому я сунула в рот остаток лакричного ассорти, чтобы склеить челюсти и не разговаривать. Линда толкнула меня.
– Фу, какая ты свинья! – сказала она. Коричневая слюна стекала у меня по подбородку.
Когда Линда ушла к себе домой, я выплюнула конфеты в канаву. Потом провела языком во рту, проверяя, не выплюнула ли я заодно и гнилой зуб, но он был на месте и шатался в десне.
В среду я даже забыла о попытках уйти из школы, притворяясь больной, потому что к нам в школу снова пришла полиция, и на этот раз они разговаривали со всеми классами, а не только с малышами. Я видела их через стеклянную дверь: сплошные начищенные ботинки и сверкающие пуговицы. В животе у меня возникло такое ощущение, как от натянувшейся резинки или от горсти шипучего порошка, высыпанного в стакан с кока-колой. Мисс Уайт впустила их в класс и сказала, что все мы должны слушать очень внимательно, поэтому я развернулась так, чтобы смотреть на них. Ричард пнул меня, и я стукнула его по голой ноге. Мисс Уайт велела нам утихнуть и перестать озорничать; один из полицейских посмотрел на меня и улыбнулся половиной рта. Упаковка надорвалась. Порошок зашипел в стакане. Я снова почувствовала себя богом.
Полицейский сказал все то же самое, что говорил мистер Майклс сразу после того, как Стивен умер: что мы, возможно, слышали об очень прискорбном случае с маленьким мальчиком, который жил на одной из наших улиц, и что мы не должны больше ходить играть в переулок, и что кто-то из нас мог знать того маленького мальчика, и что если кто-то видел его в тот день, когда он умер, мы должны прийти к полиции и рассказать об этом. Я подняла руку сразу же, как он закончил говорить, и мисс Уайт сказала:
– Крисси, полицейские очень заняты, им еще нужно поговорить с пятым и шестым классами, у них нет времени на твои глупости.
– Я видела его, – заявила я, глядя ей прямо в глаза.
– Видела? – переспросила она, глядя мне прямо в глаза.
– Да.
– Видела его в тот день? – спросил один из полицейских.
– Да, – ответила я.
– Что ж, – сказал он. – Будь добра, девочка, подойди сюда.
Я встала и прошла в переднюю часть класса, ощущая, как все смотрят мне в спину, и от этого во мне бурлила сила. Полицейский положил руку мне на плечо, и мы отошли в библиотечный уголок и сели на стулья. Я слышала на заднем плане перешептывания, и как мисс Уайт говорит всем достать тетради и закончить классное задание, но гораздо громче я слышала шипение, бурление и звук лопающихся пузырьков. Когда мамочка Стивена пришла на игровую площадку, я испугалась, что это шипучее ощущение исчезло навсегда, потому что внутри у меня было так холодно и тихо, – но теперь оно вернулось, и даже пуще, чем раньше. Никто не заканчивал свое задание, все смотрели на меня.
– Как тебя зовут, девочка? – спросил один из полицейских, когда мы сели. Оба они были слишком большими для маленьких стульчиков в библиотечном уголке и свешивались за края.
– Крисси Бэнкс, – ответила я. Второй полицейский записал это в блокнот.
– Будем знакомы, Крисси. Я – ПК Скотт, а это ПК Вудс, – сказал полицейский. – Значит, ты считаешь, что видела Стивена в день его смерти?
– Что значит «ПК»? спросила я. – «Полицейский коп»?
– Почти, – ответил он. – Полицейский констебль. Ты считаешь, что видела Стивена, так?
– Я знаю, что видела, – сказала я и осознала, что в голове у меня совершенно пусто, там нет ничего, что можно говорить дальше.
Полицейские внимательно смотрели на меня, и я понимала, что они хотят, чтобы я продолжала, но я просто пристально смотрела на них в ответ.
– Ты можешь рассказать нам побольше об этом? – спросил ПК Скотт.
– Я видела его утром, – сказала я.
– Хорошо, – отозвался он, и ПК Вудс записал еще что-то в своем блокноте. Я решила, что, наверное, «она видела его утром».
– Где видела? – спросил ПК Скотт.
– Возле магазина.
– Возле магазина в конце Мэдли-стрит? – уточнил он. – У новостного киоска?
– Не знаю, продаются ли там новости, – сказала я. – Мы просто ходим туда за конфетами.
Он изогнул уголки губ, как делают люди, когда пытаются не засмеяться.
– Ясно. С ним кто-нибудь был?
Они снова ждали, что я продолжу, но я опять молчала, потому что не знала, что мне сказать дальше.
– С кем он был? – спросил ПК Скотт.
– Со своим папой, – сказала я.
То, как они посмотрели друг на друга и подняли брови, заставило меня думать, что это очень умный ответ.
– В какое время это было? – спросил ПК Скотт.
– Не знаю.
– Хотя бы примерно? Ранним утром, поздним утром…
– Днем.
– Днем? Ты уверена? Ты говорила, что это было утром.
– Нет, на самом деле, мне кажется, не утром. Кажется, днем, почти перед самым обедом.
Они снова переглянулись, и ПК Вудс записал что-то в уголке страницы своего блокнота и показал его ПК Скотту. Они выглядели такими неуклюжими на маленьких стульчиках в библиотечном уголке. Мне казалось, что это мои личные куклы в человеческий рост.
– Крисси, в какой день ты видела Стивена? – спросил ПК Скотт.
– В день его смерти.
– Да, но какой день это был? Ты помнишь?
– Воскресенье.
– Ага… Ты уверена, что это было воскресенье?
– Да. Я не была в школе, а утром была церковь.
– Ага, – повторил он. Воздух вышел из него, словно из сдутого мяча. Я знала, почему.
Стивен умер в субботу, а не в воскресенье. Никто не видел его в воскресенье, потому что к воскресенью его уже зарыли в землю. Я заставила полицейских вести все эти расспросы и записи из-за ничего и так и не выдала им самую большую свою тайну. Самую большую тайну, которая заключалась в том, что этой самой большой тайной была я сама. Я чувствовала себя богом еще сильнее, чем прежде.
– Что ж, спасибо тебе большое за помощь, – сказал ПК Скотт.
– Большое вам пожалуйста, – ответила я.
Он встал, и ПК Вудс последовал его примеру. Я не знала, был ли ПК Вудс вообще настоящим полицейским. Он больше напоминал секретаря.
– Вы собираетесь поймать человека, который его убил? – спросила я. ПК Скотт закашлялся и обвел взглядом других детей, которые все смотрели на него.
– Мы собираемся узнать, что именно произошло, – громко произнес он. – Не волнуйся.
– А я и не волнуюсь, – ответила я и пошла обратно на свое место.
Ричард ткнул меня в руку карандашом.
– О чем вы говорили? – прошептал он.
Я смотрела, как полицейские разговаривают с мисс Уайт. Я не слышала, что они говорят, но видела, как ПК Вудс выбросил листок, на котором делал заметки, в мусорную корзину возле учительского стола.
– Ш-ш-ш, – сказала я.
Ричард балансировал на двух боковых ножках своего стула, прижимаясь плечом к моему плечу, так что наши щеки почти соприкасались. Он чихнул три раза подряд и сказал:
– От тебя пахнет мочой.
Я резко отодвинула свой стул от стола, так что Ричард рухнул ко мне на колени, и прежде чем он успел выпрямиться, с силой ударила его кулаком по уху, словно мой кулак был молотком, а его голова – шляпкой гвоздя. Я держала в кулаке карандаш, и его кончик вошел в ухо Ричарда. Тот завыл. Мисс Уайт с пристыженным видом попрощалась с полицейскими, а полицейские попрощались с мисс Уайт, и вид у них был такой, как будто они очень рады тому, что они мужчины, а не женщины, поскольку могут быть полицейскими, а не учителями. Когда мисс Уайт подошла к нам, Ричард рыдал так сильно, что не мог сказать, что произошло.