Ноябрь 1928 года
Пленум закончился, а его последствия для меня только начались…
– О, смотрите, Флюгер идет! – раздался голос в коридоре, заполненном студентами.
Понять, кто именно воскликнул, было сложно, слишком много народу. Но по обратившимся на меня взглядам, сразу стало понятно, кого имеют в виду.
Так и не найдя кричащего, я пошел дальше к аудитории. На меня кидали разные взгляды. Кто-то смотрел сочувственно. Кто-то со злорадством. Были и просто любопытные. Но большинство смотрели либо с презрением, либо с брезгливостью. Оно и понятно – только недавно среди комсомольцев разнеслась новость о моем исключении и последующем восстановлении благодаря слову товарища Бухарина, и вот уже товарищ Сталин на Пленуме говорит, что я накатал на Николая Ивановича «донос», раскритиковав его речь. Такая себе «благодарочка». И понятно, почему «флюгер» – тот, кто поворачивается в разные стороны, в зависимости от ветра.
Мог ли я изменить отношение окружающих ко мне? Не знаю. Возможно, но тогда пришлось бы кричать чуть ли не на каждом углу, что с Бухариным я не знаком и его помощь мне, его личная инициатива, а мое мнение о его речи вызвано желанием лучшего будущего стране… Дало бы это что-то? Может и дало. Но мне подобное поведение казалось глупым, да и смысл стараться понравиться абсолютно незнакомым мне людям? Но вот с родителями и Людой объясниться точно придется. Отец пока выступление Сталина на Пленуме не читал – все еще не желает вникать в политику после своего ухода из партии. Но уверен, уже сегодня его на работе просветят. Знает ли Люда, мне пока было неизвестно. Лишь вечером встретимся. Осталось дожить до этого вечера.
Жидунов все же решился поговорить со мной. Вызвал через Рябинцева, чтобы я зашел к нему после пар. Но до встречи с Георгием Юрьевичем у меня состоялся разговор с нашим деканом. Он как раз проводил у нас последнее занятие и попросил меня задержаться. Уходя, студенты бросали на меня кто насмешливый, а кто и пренебрежительный взгляды. Были и те, кто тихо прокомментировал, что вот «сейчас-то мне достанется». Александр Александрович слыл в университете человеком строгим, но справедливым, не терпящим халатного отношения к своему предмету и откровенного вранья.
– Сергей, – начал он, когда мы остались одни. – Не буду читать тебе нотаций. Просто не хотелось бы терять хорошего будущего юриста из-за того, что он сложил голову, слишком рано сунувшись в политику.
– Слишком рано? – удивился я, ожидая иных слов. – То есть, вы даже не сомневаетесь, что я бы сунулся туда?
– Любой хороший юрист – политик. И чем он лучше, тем выше может забраться, – пожал плечами Жижиленко. – Но кроме знаний, нужен еще и опыт. А у тебя его нет. Вот скажи, ты рад тому, что товарищ Сталин на весь Союз озвучил твою работу?
– Не очень, – признался я.
– А ты предполагал, что он может так поступить?
– Нет.
– Вот! А должен был, – наставительно сказал декан. – Запомни на будущее – любое твое слово может быть использовано как в твою пользу, так и против тебя, или просто тебе во вред. Мы же это и на занятиях проходим, забыл?
– Любое ваше слово может использовано против вас в суде, – невесело усмехнулся я.
– Именно. В жизни точно так же. Даже более ярко выражено. Попробуй, присмотрись, как окружающие используют то, что услышали от тебя. И мир для тебя может приобрести новые тона, – хмыкнул он.
После чего попрощался и отпустил меня. Да, действительно, хороший мужик, наш декан. Ни в чем не упрекнул, словно и так догадывался, к чему приведет мои решение, разработать законы для декрета партии. А может и впрямь догадывался? У него-то нужный опыт есть, в отличие от меня.
К Георгию Юрьевичу я пришел уже в более хорошем настроении, чем у меня было до разговора с деканом. Все же приятно, когда тебя ни в чем не обвиняют, а даже совет дельный дают. Комсорг попытался сделать вид, что был жутко занят, и я отрываю его от чрезвычайно важных дел. Даже бумаги какие-то на столе принялся перебирать, но когда я со словами:
– Я видимо не вовремя. Зайду позже, – попытался уйти, тут же прекратил балаган и обратил внимание на меня.
– Нет, Огнев, останься. Разговор есть.
– Слушаю, – повернулся я обратно, но остался стоять у двери, готовый в любой момент покинуть кабинет комсорга.
– Присядь, – мягко попросил он меня, откинув прежнее решение, как вести со мной диалог. – Сергей, – облокотился он на стол доверительно, – ты комсомолец. Понимаю, радеешь за благо страны, как и все мы. Но как видишь, из-за того, что я не в курсе твоих дополнительных, не по линии комсомола, инициатив, случаются недопонимания. Которые в итоге вредят и тебе, и в наших рядах сеют хаос и раздор. Другие комсомольцы университета в недоумении. Многие отнеслись к тому, что товарищ Сталин упомянул тебя, неодобрительно. Сам знаешь, из-за чего.
– Я заметил, – хмыкнул я.
– Вот! Наверняка у тебя были причины так поступить. Так может, ты озвучишь их? Для начала хотя бы мне. А там, если потребуется, и общее собрание проведем.
– Не слишком ли много собраний из-за меня одного? У людей и так работы может быть не мало, а тут еще их отвлекать.
– Потому и прошу тебя – скажи мне, что происходит. А там уже решим, нужно собрание, или нет.
Вот он к чему! Растерян и не понимает, как ему действовать. Уже «сел в лужу» один раз и повторения не хочет. А у него наверняка спрашивают – что делать с комсомольцем Огневым, «предавшим» товарища Бухарина. Может даже осудить требуют.
– Начну с того, что с товарищем Бухариным я не знаком. Из того, что мне известно, ему просто понравилась моя в газете, и он позвонил нашему ректору, попросив передать мне благодарность. Поэтому никого я не «предавал».
Жидунов удовлетворенно кивнул и, уже успокоившись, уточнил:
– И с товарищем Сталиным, ты получается тоже не знаком?
А как тон-то изменился! Сразу стал более вальяжным, а взгляд снисходительным.
– С ним – знаком. Лично общались.
А все-таки, какая живая мимика у Георгия Юрьевича! И как он с ней комсоргом стал? У него же на лице все написано. Вот и сейчас, после моего заявления чуть сбледнул с лица и подобрался. Вся вальяжность слетела, а поза вновь стала напряженной.
– Вот как? Расскажешь, как это получилось?
– Ну не мог же товарищ Сталин пройти мимо критики декрета, инициатором которого он был. Решил разобраться, вот и позвал меня на встречу.
– Понятно. Ладно, иди.
Новости для Жидунова оказались столь шокирующими, что он захотел их переварить в одиночестве. Ну и я задерживаться не стал. Меня Люда ждет!
Дома у Говориных ее еще не было. Моя девушка работала швеей на фабрике – нарабатывала трехгодичный стаж, чтобы поступить в институт. Как раз в следующем году получит его и сможет наконец подать документы на медицинский факультет нашего ВУЗа. Если к тому моменту он еще у нас будет. А то ректор Удальцов грозится выделить его в отдельный институт и вывести из состава университета.
Дома был только Илья Романович. Встретил он меня приветливо, и поначалу я решил, что он не в курсе последних событий. Но я ошибся.
– Повезло тебе, Сергей, что тебя аж товарищ Сталин упомянул на Пленуме! – хлопнул он меня по плечу.
– Почему? – не понял я такого поворота его мысли.
– Ну как же? Для любого писателя популярность – это очень важно. А уж если знают в правительстве, то можно не сомневаться – твои книги не станут класть «на полку» и задерживать их печать.
Я так понял, что про товарища Бухарина и его вмешательство он не знает. Но и тут оказался не прав.
– Жаль, что ты Бухарина раскритиковал. Вроде он тебе ничего плохого не сделал, наоборот. Или я чего-то не знаю?
И хитро так посмотрел на меня. Ну, рассказал ему всю историю.
– Вот как, значит, – озадаченно почесал он затылок.
– А вы что подумали, Илья Романович? – не удержался я от вопроса.
Непонятная реакция у отца Люды, особенно на фоне других, меня удивила, и я хотел прояснить этот момент.
– Ты просто еще в среде писательской толком не вращался, – грустно усмехнулся мужчина. – Там такой серпентарий, что иногда сильно удивляешься, откуда прилететь могло. А уж с фантазией у творцов все в порядке. Так могут твои слова исказить, будто ты совсем противоположное имел в виду. И ведь сами слова почти в прежнем виде оставят! Но подача! Момент, когда и кому их передадут… Это на многое повлиять может.
Успокоенный, я уже ждал Люду в приятной компании Ильи Романовича. Тот часто бывал дома – писать ведь не обязательно в здании Союза писателей. Официального постановления новой власти об образовании такого союза еще не было, но писатели сами проявили инициативу. Так еще в 1920 году в Петрограде, как назывался тогда город, местная интеллигенция образовала «Всероссийский союз писателей», в который входил и Илья Романович. Это было пожалуй самое крупное объединение писателей, хотя хватало и более мелких, местного значения.
Люда вернулась домой в восьмом часу. Увидела меня и нахмурилась. Но сразу не послала, молча прошла в свою комнату и уже там переодевалась. Я ждал ее на кухне. После разговора с ее отцом, у меня была надежда, что и моя девушка не станет пороть горячку и делать скоропалительных выводов. Кажется, я зря понадеялся на это.
– Привет, поговорим? – спросил я, когда Люда зашла на кухню.
– О чем? О твоем предательстве? – сразу с «наезда» начала она. – Товарищ Бухарин так тебя выручил, а ты? Как ты мог так ему отплатить?! Я думала, что ты честный человек…
– А тебе не приходило в голову, что все может быть совсем не так, как выглядит со стороны? – перебил я ее и боднул взглядом. – И стоит в первую очередь слушать и верить тому, кого любишь, а не посторонних людей, которые могут желать тебе зла?
Люда осеклась и замолчала. Медленно села на табуретку и похоже впервые задалась вопросом – а все ли так просто, как ей говорили весь день, или все же есть что-то, чего она не знает.
Мне было обидно, что моя девушка могла про меня плохо подумать. Впервые промелькнула мысль: а моя ли это девушка, если она готова поверить другим, и даже не выслушать сначала меня?
– Прости, – выдавила Люда из себя через несколько минут. – Но подумай сам, как это выглядело! Благодаря товарищу Бухарину тебя восстановили в комсомоле, а тут товарищ Сталин читает на съезде критику его статьи, и после заявляет, что это ты ее сделал. Неужели товарищ Сталин соврал?
Похоже в том, что видные партийцы не могут врать, она ничуть не сомневалась, а тут ее мир перевернулся.
– Нет, товарищ Сталин не соврал, это была моя критика, – признался я.
– Но тогда как же… это же… – не находила она слов.
– Сначала выслушай, а потом делай выводы. Хорошо?
Люда кивнула и встала, чтобы налить нам чай. Пока она это делала, я коротко рассказал, как все было.
– Получается, все это стечение обстоятельств, – горько заметила она. – А как товарищ Сталин некрасиво поступил. Не ожидала.
Да, наивная она еще. Как и я. Не делился с ней отец, как в жизни бывает. Уберечь наверное хотел.
– Я благодарен невольной помощи товарища Бухарина, но все же считаю, что он в своей статье был не прав, – подвел я итог. – И как комсомолец и человек, которому не все равно будущее нашей страны, я готов отстаивать свое мнение.
– Прости меня, – снова повинилась Люда и впервые за вечер обняла. – Больше не буду в тебе сомневаться.
Ушел я от Говориных поздно, а домой возвращался, понимая, что меня ожидает еще один трудный разговор за этот день. И отец меня «не подвел», хотя и высказался очень коротко.
– Зря полез во все это.
Вот и вся его реакция. После чего он ушел на кухню – пить. Я давно заметил за ним эту привычку. Стоит ему узнать что-то очень плохое, так тут же за бутылку берется. Хорошо хоть в запой не уходит и в другие дни почти не пьет.
Следующие пару дней прошли почти спокойно. В университете меня также продолжали сторониться и показательно «презирать», но с каждым днем все меньше. Были у людей и иные дела и заботы, чтобы только обо мне думать. Скоро и вовсе это сойдет на «нет», если нового повода не дам. Отдельно поговорил с Борькой. Друг оказался более стойким перед чужим мнением, чем Люда, и ни в чем меня обвинять не стал. Только попросил все рассказать, за что ему огромное спасибо. А вот к Михаилу Ефимовичу мне пришлось идти самому.
– Ну как тебе слава? – такими ехидными словами встретил меня Кольцов.
– Ругать будете? – мрачно спросил я его.
– За что? Я не первый день наблюдаю за витиеватыми политическими зигзагами. Забыл, что я обычно пишу?
Ну да, политические фельетоны. Чтобы их создать, нужно быть «в теме».
– И что скажете? Или посоветуете?
– Скажу – крепись. А посоветовать тут мало что можно. Только то, что теперь тебе нужно тщательнее следить за языком, да сначала думать, что именно и для чего ты хочешь передать товарищу Сталину.
– Это я уже понял, – вздохнул я.
– Ну-ну, не кисни, – по отечески похлопал он меня по плечу. – Ничего страшного не произошло. Лучше скажи – пойдешь со мной на те заводы?
– А вы все еще собираетесь туда идти?
– Конечно! – уверенно кивнул Михаил Ефимович. – Я еще и новую статью собираюсь сделать потом, или лучше – фельетон. Что в итоге вышло после твоей активности. Достигли мы главного – изменения труда рабочих к лучшему – или нет. Или просто шум создали, а весь пук в воду ушел.
Я хохотнул от его выражения.
– Спасибо, Михаил Ефимович. За вашу позицию.
– Все хорошо будет, Сергей. Мы еще таких дел можем достичь! Мало никому не покажется.
Я от его слов содрогнулся. «Ага, достичь, тут бы не наворотить чего», пронеслась моя мысль.
Но вслух ее озвучивать не стал. Еще раз поблагодарил Михаила Ефимовича, уточнил, когда пойдем на заводы, да покинул известного журналиста.
До самого конца месяца меня никто не трогал. Только Георгий Юрьевич снова вызвал к себе, как «переварил» вываленные на него в прошлый раз новости, да уже более тщательно опросил меня про Сталина и Бухарина. После чего провел личную беседу с комсоргами факультетов в отношении меня. Понял я это по изменившемуся поведению в мою сторону. Презрение сменилось опаской и сочувствием. Хотя та же Васюрина не постеснялась лично подойти и извиниться за поспешные выводы. И даже намекнула, что не прочь и сама познакомиться с товарищем Сталиным, если он выразит такое желание. Пробивная и бесстрашная девка!
Законы для «седьмого часа» я продолжал «допиливать». Все же они еще не были закончены, да и Иосиф Виссарионович об этом упоминал на Пленуме. Не удивлюсь, если он об этом помнит и в один «прекрасный момент» потребует уже чистовой вариант.
Почти так и вышло. Первого декабря за мной на квартиру приехал уже знакомый мне Савинков и сказал, что меня ожидает товарищ Сталин с документами. Какими именно он не уточнял, но у меня и особого выбора не было, что может ждать Генеральный секретарь от меня.
Собрав все свои последние наработки, я выдвинулся в Кремль. Посмотрим, чем теперь закончится это моя поездка.