Охота на кукушку
Многие из вас, наверное, догадываются, каких усилий и смекалки порою стоит уговорить остро восскорбевшего главою пациента на то, чтобы он воспользовался нашей акцией «ляг в отделение и получи скидку на коммунальные услуги». И, возможно, вы не поверите, но иногда неменьшие усилия и смекалку приходится применить для того, чтобы отправить человека после курса лечения домой. И я не о том, что ему тут вдруг страшно понравилось – хотя бывают и такие, и речь о подобных случаях еще впереди. Я… впрочем, судите сами. История давнишняя, но показательная.
Игоря в отделении не знали разве что новички из числа больных. Сколько лет, сколько зим, сколько госпитализаций. Дошло до того, что заведующий стал оставлять под стеклом на столе в приемном покое записки с частоколом восклицательных знаков и горкой ятей, угадывающихся между ними: Игоря оформлять в отделение только в его присутствии (ять, ять, ять!).
А то взяла, понимаешь, его родительница моду – спихнуть тихой сапой сыночку в стационар да и забыть его там на очередные три, а то и четыре месяца. И ведь не выпишешь без нее: сын-то недееспособный, ключей она ему, понятное дело, никогда с собой не оставляет, не на дом же его после выписки привозить. Нет, один раз так и сделали – договорились с гвардейским экипажем барбухайки, дождались позднего вечера да и отправились на большой машине с мощным мотором в гости. Услышав за дверью «Мама, это я!», родительница так растерялась, что открыла – и получила сына на руки, с горячим пожеланием больше его в дурдоме не забывать. Ну понятно, что имбецил. И, да, мы все в курсе, что бывает порой ретив. Но свою задачу – сделать вновь тихим и ласковым – мы выполнили. Что же касаемо ума – извините, процедуру переливания серого вещества все никак не освоим, так что с этим разве что к Гудвину, Великому и Ужасному. Отчего же в интернат не оформляете, коли так трудно справляться? Ах, пенсия у него хорошая… А нам-то оно за что?
Впрочем, трюк с доставкой до дверей удался лишь единожды: с тех пор, сдавая сына в отделение (и всякий раз, ловя для того момент, когда заведующий уже отработал и не на дежурстве), она уходила в глубокое подполье, вроде как удачно совмещаемое с запоем (если верить соседям, утверждающим, что в этом деле она не то что любитель – профессионал). Домофон отключила, трубку не брала, светомаскировку вечерами строго соблюдала. Поэтому, узнав на очередной утренней пятиминутке, что Игоря, несмотря на все записки, снова умудрились положить в отделение без его ведома, заведующий открыл было рот… Но несколько секунд спустя, подвергнув жесткой цензуре все, что просилось на язык, и обнаружив, что в заготовленной тираде даже знаки препинания выглядят обсценно, лишь вздохнул. И твердо вознамерился накатить граммов этак сто пятьдесят коньяка. Потом, после смены. Но непременно.
Через пару месяцев, когда стало ясно, что мама Игоря и не думает за ним являться, а оперативно-разыскные мероприятия с привлечением участкового полицейского, соседей и соцслужбы откровенно забуксовали, заведующий вдруг получил благую весть от запыхавшейся от бега санитарки: Кукушка (так прозвал персонал родительницу их постояльца) приближается к отделению. Правда, не со стороны кабинета заведующего, а с той, где принимают передачи. Видать, сработало очередное грозное послание департамента соцзащиты, в котором намекалось о невыполнении опекуном взятых на себя обязательств. Не иначе решила вновь подкинуть сыну передачку и быстро ретироваться. А что, вот она, забота, вот они, чеки, – что еще надо?
– Вы не представляете, каким рижским бальзамом на мои душевные раны пролился ваш визит. – Взяв Кукушку под локоток, заведующий увлек ее в сторону своего кабинета. Постовая медсестра, правильно расшифровав начальственную игру бровями, метнулась распорядиться, чтобы Игоря переодели к выписке.
– Да я, собственно, на пару минуток к вам, – пролепетала Кукушка, навострившая ушки при словах «рижский бальзам». – Меня такси ждет…
– Вы снова раните меня. – Доктор накрыл ладонью печень, потом желудок, но быстро исправился и нашел пятое межреберье с левой стороны. – В самое сердце. Отпускайте ваш экипаж, я на правах радушного хозяина просто обязан пригласить вас на чашку коньяка. – Еще один судорожный глоток Кукушки. – То есть рюмку кофе. Черт, совсем запутался. Бальзам, кстати, тоже есть.
– Рижский? – на автопилоте спросила Кукушка и, ойкнув, прижала ладонь ко рту.
– Ну не вьетнамский же, – успокоил ее заведующий, открывая дверь кабинета. – Сейчас все сооружу, и побеседуем.
Премедикация (столовая ложка бальзама на чашку кофе) несколько смягчила шок от новости о выписке сына, но сакраментальные фразы все же прозвучали. Мол, а как же «светя другим, сгораю сам»? И что там еще было насчет положить на алтарь?.. Налив вторую чашку (в той же пропорции), доктор развел руками – мол, уже, уже. В смысле, сгорел. То есть выгорел, и пепел этого выгорания много лет стучит в мое сердце. Что же насчет алтаря, то клал, и не раз, но всякий раз вызывал этим нездоровый ажиотаж и появление толпы с ножами и вилками, так что приходилось срочно прятать обратно. И вообще – поимели честь, так поимейте, наконец, и совесть – сколько можно родного сына домой не пускать, он же извелся весь. Еще чашечку?
Где-то на пятой или шестой чашке в кабинет заглянула медсестра: мол, пациент готов к отправке. Доктор, извинившись, попросил Кукушку подождать в кабинете, пока он договорится со спецбригадой насчет барбухайки (так вернее до дома доставят, Тимур обещал все сделать в лучшем виде), и, выйдя за дверь, шепотом наказал сестре покараулить: не ровен час сбежит. Нет, не сбежала. И даже ни единым словом более не упрекнула доктора ни в чем. Сгребла сына в охапку, погрузилась с ним в машину – и до свиданья.
– Ну и клиентов вы мне, доктор, всучили, – мягко попенял Тимур, вернувшись из рейса.
– Неужто Кукушка претензии предъявляла? – удивился заведующий. – Вроде тихо-мирно расстались.
– А поить было зачем? – укоризненно спросил Тимур.
– Да что там было пить? – пожал плечами доктор. – Пятьдесят граммов от силы суммарно набиралось.
– Не знаю насчет пятидесяти граммов, – фыркнул Тимур, – но песни петь пришлось.
– Не может быть! – не поверил доктор.
– А вы у водителя спросите, – предложил Тимур. – Или у ее соседей по подъезду. Особенно бабушек. Этот въезд во двор под хоровое «Хазбулат удалой» они нескоро забудут.
– Но с чего? – пораженно вопросил было доктор, но, скользнув взглядом по полке, осекся. Подошел, взял бутылку из-под рижского бальзама, открыл, осторожно наклонил над чашкой, потом и вовсе перевернул, уронив одинокую каплю. – Надо же. А полная была. И ведь на пять минут всего отошел.
– А, ну с бутылки рижского и я бы спел в охотку, – понимающе улыбнулся Тимур. – Да только не налили, пришлось насухую подпевать.
– Зато теперь точно знаем, на что она его пенсию тратит. – Доктор потер подбородок. – И если Кукушка снова нам подарочек подбросит, можно смело писать телегу в соцзащиту. Пусть или другого опекуна ищут, или в интернат оформляют – всяко лучше окажется, чем под ее пьяным крылышком. Ах да, Тимур, вот коньяк. За моральный ущерб. Да что ты, это тебе спасибо.
Оставшись один, доктор сел писать эпикриз к истории болезни, и из-за приоткрытой двери зазвучало негромкое: «Хазбулат удалой! Бедна сакля твоя; золотою казной я осыплю тебя»…