Вытирая со лба упрямый пот, Арсен откидывает одеяло, садится, подложив под спину подушку, и вспоминает, как в детстве приятель Колька брал его с собой воровать клубнику. Посёлок тогда можно было обойти минут за пятнадцать вдоль и поперёк. В нём была одна-единственная улица с остатками асфальта, с десяток пятиэтажек, старая кирпичная школа с футбольным полем и несколько деревянных бараков, сверху оштукатуренных и выкрашенных в грязно-жёлтый цвет. Клубнику, малину, картошку, а то и кабачки с огурцами во дворах не сажал только ленивый. До первого поселкового супермаркета оставалось лет десять, до торгового центра на новом скоростном шоссе, с огромной парковкой, как два стадиона, – почти двадцать.
Самая вкусная клубника росла за крайней пятиэтажкой, стоявшей буквой "Г" у лесополосы. Выращивала её баба Галя – полная старуха с пробивающимися усами и клубком седых волос на голове. Она по полдня торчала на своём балконе на самой верхотуре, но примерно в восьмом часу вечера исчезала в однокомнатной конуре под крышей и усаживалась смотреть сериал. Тут-то Колька и выбирался из лопухово-полынной засады и, отодвинув огородную калитку, шёл на промысел. Арсен плёлся за ним, дрожа так, будто его только что ударило током. Узкая тропинка вилась между теплицами, сваленными на землю автомобильными покрышками, которые исправно служили клумбами, между картофельными грядками и самодельными изгородями из спинок старых кроватей, и упиралась в стену дома. Добравшись до неё, нужно было красться под окнами, словно партизан, а потом шмыгнуть на другую тропку – и тут до бабы Галиной клубники было уже рукой подать. Последние несколько метров иногда ползли. Так было не только безопаснее, но и удобнее: спрятанную под листьями клубнику замечали сразу, рвали её и жадно жевали, понимая, что больше такой нигде не найдёшь. Сочетание удовольствия и пронизывающего с головы до ног страха – пожалуй, это было самым запоминающимся впечатлением длинных летних каникул, проходивших среди песка, подорожника и ржавых столбов с перекладинами, на которых когда-то висели качели. Баба Галя, конечно, давала о себе знать. В перерывах на рекламу она выходила на балкон и, увидев со своей "сторожевой башни" двух малолетних воров, в лучшем случае оглашала всю округу хриплым деревенским голосом, в худшем – кидала что-нибудь сверху. Однажды Арсену на плечо прилетела грязная консервная банка. Синяк-то был небольшой, но вот рыбой он провонял так, что потом было стыдно по улице идти. Колька же всегда выходил из воды сухим.
"Сеня, не суетись, сколько я тебе говорил? Чем больше ты суетишься – тем скорее тебя запалят!".
Арсен каждый раз уверял себя, что больше он в огород бабы Гали – ни ногой, но бежал за Колькой, как собачонка на привязи.
"Может, больше не будем? – с надеждой спрашивал он. – У неё там и клубники-то уже не осталось!".
В ответ Колька по-пацански усмехался и говорил, что баб Галиной клубникой можно весь посёлок накормить. И это было похоже на правду. Клубники там росло столько, что она сама просилась в руки. Большая, средняя, мелкая, почти как земляника. Темно-красная и бледно-розовая, круглая и клубневатая, словно картошка.
Арсен снова вытирает пот и чувствует, что от этих воспоминаний член подпирает одеяло. Игорь лежит рядом и похрапывает, негромко, по-детски. Одна нога высунута из-под одеяла, рука держится за подушку. Разложенный диван упирается в стеллаж, на полках которого громоздятся детские игрушки. На этом самом диване они с женой зачали одну дочь, затем вторую, а вчера Арсен до дрожи в ногах здесь же прижимал к себе Игоря, кусал ему соски, ворошил волосы на груди, надевал презерватив, отвинчивал крышку тюбика со смазкой…
– Член у тебя всё-таки что надо! – усмехнулся Игорь, забрасывая Арсену ноги на плечи.
Двадцатью годами ранее то же самое сказал ему Колька. Это он научил Арсена дрочить. В лесополосе за посёлком, под шум проходящего неподалёку шоссе.
"Головку-то открой! – громко шептал Колька, вовсю дёргая свой. Он у него был не слишком большой, но аккуратный, с проступающей веной и выкатывающейся головкой. – О! Да у тебя фимоз!"
"Что?"
"Головка у тебя не вылазит оттуда. Как ебаться-то будешь?"
Этому Арсен потом научился, правда, уже без Колькиной помощи. Колька вообще оказался натурал, каких поискать: женился лет в двадцать, настрогал детей, отрастил бороду, отдающую рыжиной, которую, правда, подстригал, выбривая скулы. Словом, с ним у Арсена всё было, и много раз, правда, только в фантазиях, и с тех пор Арсен всегда выбирал похожих на Кольку: немного коренастых, светло-русых, бородатых…
У Игоря бороды нет – только жёсткая трёхдневная щетина, которой он вчера кололся. Арсен проводит по ней рукой, и пальцам становится щекотно. Жена с дочками должны вернуться в субботу, а сегодня – только среда… Арсен запускает руку Игорю в волосы, и одеяло поднимается, как натянутая палатка. Арсен наклоняется и целует Игоря в лоб, в нос, в губы. Тот потягивается, не открывая глаз, кладёт руку Арсену на живот, спускается ниже…
– Ого! – говорит Игорь. – Вчера, выходит, не накувыркался? Вот что значит – южная кровь!
Арсен снова прижимает Игоря к себе, колется его щетиной, и ему кажется, что на балкон соседнего дома вышла баба Галя и, щурясь, готовится заорать, оглушив округу своей хрипотой, а то и чем-нибудь запустить. Дрожь, спускающаяся с затылка по спине к ногам, подгоняет оргазм.
– Ты чего такой горячий-то? – громко шепчет Игорь. – Не заболел?
– Всё нормально! – отвечает Арсен, продолжая дрожать. Вся жизнь чем-то напоминает ему болезнь.
– Сколько твоим дочкам? – спрашивает через пятнадцать минут Игорь, теребя свою щетину.
– Два и четыре.
Арсен хватает со стула плюшевого кролика и вертит его в руках, словно кукловод.
– Маленькая разница – это хорошо.
– А твоим сколько?
– Шесть и тринадцать. Старший уже бриться скоро начнёт.
– В тринадцать – самое то, – отбросив кролика, Арсен ещё раз проводит Игорю по щеке. – Сам-то во сколько начал?
– В пятнадцать вроде. Купил бритву, помазок. Казалось, я уже такой взрослый, самостоятельный…
– А я в пятнадцать был ещё дитё дитём. Меня родители пасли, как ягнёнка. Целыми днями объясняли, что хорошо, что плохо.
– Мне это объясняли воспитатели.
– В детском саду?
– В интернате. Я же в интернате рос до одиннадцати лет.
– А родители где?
– Которые усыновили? В Арзамасе.
– Мм… А настоящие?
– Отца нашёл не так давно. Военный на пенсии, живёт под Ярославлем. О моём существовании не знал.
– А мать?
– Мать умерла лет семь назад. Они с отцом расстались ещё до моего рождения.
Оба молчат, слыша, как во дворе верещит автомобильная сигнализация, затем Игорь говорит:
– Вот я и решил, что у меня будет нормальная семья. Правда, не получилось.
– А чего с женой развелись?
– Сложно сказать. Она ударилась в бизнес, детьми не занималась. Младшего вообще я воспитал.
– У меня наоборот: жена дочек мне особо не доверяет. Как чувствует! – Арсен усмехается, обхватывает голову Игоря и ворошит волосы.
Сигнализация, наконец затихает.
– Семья – это самое главное, – говорит Игорь, уткнувшись Арсену в плечо. – Без неё, как у Маркеса: сто лет одиночества. Ты же читал Маркеса?
– Читал. Только мне больше нравится "Полковнику никто не пишет".
Они снова молчат. Небо за окном понемногу начинает светлеть. Игорь высвобождается из Арсеновых объятий и говорит:
– А ещё важно, когда у тебя есть наставник. Обычно эту роль выполняет отец. Но я, считай, без наставника рос.
– А у меня был. Клубнику вместе воровали.
Игорь хохочет, немного подвывая и вслед за Арсеном вытирает пот со лба.
– Клубника – это прекрасно. Я в детстве любил клубнику. И… до сих пор люблю! – и снова хохочет.
С Игорем они завязали очень быстро. Он вдруг начал ревновать, звонить на ночь глядя, говоря, что соскучился, называть "мой смугленький"… Таких Арсен вычёркивал раз и навсегда. Вот если бы в жизни снова появился Колька… Ради него можно было бы, наверное, вычеркнуть жену.