От чего угодно могла сейчас отказаться действительно немного продрогшая и проголодавшаяся Киряк, но только не от горячего чая с пирогом. К тому же впереди ее ждал еще почти целый день, а говорить о Геннадии Никитине и его отношениях с возлюбленным Елены было значительно проще за чашкой чая в непринужденной обстановке.
Зайдя в небольшую, довольно стандартную кухню размером девять квадратных метров – собственно, как во всех девятиэтажных панельных домах, – сотрудница уголовного розыска крайне удивилась увиденной там обстановке. Все стены, кроме рабочей зоны около плиты и раковины, которые традиционно облицовывают кафельной плиткой, были оклеены заграничными обоями в стиле лучших салонов Европы начала XX века. Это были светло-коричневые в полоску обои с ярким золотистым тисненым орнаментом. В тон им на массивном карнизе, обрамляя тончайший нежно-бежевый тюль, висели такие же светло-коричневые шторы, собранные посередине золотистыми декоративными подхватами с кисточками на концах. Кругом царили идеальные чистота и порядок.
На небольшом кухонном столе, покрытом аккуратной клеенчатой скатертью, были идеально ровно расставлены китайские фарфоровые чашки и точно такие же блюдца. Рядом, отдельно на каждой салфетке, были разложены изящные антикварные серебряные ложечки. Прямо по центру, на небольшом серебряном подносе, источал аромат анонсированный ранее вишневый пирог, посыпанный сахарной пудрой и тертым темным шоколадом, а сверху удлиненным ромбом красовались аккуратно разложенные, как по линейке, засахаренные вишневые ягоды. Тут же стояла стеклянная сахарница, облагороженная ажурным серебряным контуром. Завершала композицию довольно большая китайская пиала, с горкой заполненная прожаренным миндалем.
Олеся Сергеевна смотрела на такой изысканно сервированный стол, и ей казалось, что она попала на чаепитие в дореволюционную Россию. Немного оробев, она присела на предложенный ей старинный венский стул с подлокотниками, который оказался очень удобным. К тому же теперь у нее появилась возможность расслабить ноги, немного ноющие после вчерашней интенсивной тренировки.
На кухню вошла Елена и поставила на стол большой заварочный чайник из того же сервиза, что и чашки с блюдцами, после чего аккуратно присела за стол. Она любезно разлила по чашкам ароматный зеленый чай, разложила по блюдцам кусочки пирога и пожелала всем приятного аппетита.
Хельга Генриховна, восседавшая за столом в старинном, но опрятного вида коричневом кресле, также пожелала всем приятного аппетита. Но прежде чем начать чаепитие, отсчитала шесть штучек миндальных орешков и положила их себе на блюдце. Лишь затем, выполнив эту, по всей видимости, такую привычную для нее манипуляцию, отпила глоточек чая.
Заметив любопытный взгляд сотрудницы уголовного розыска, старушка решила проявить благосклонность и пояснительно произнесла:
– Миндаль очень полезен. Особенно в моем возрасте. Он служит хорошим средством профилактики онкологических заболеваний… Вам, если не секрет, сколько уже лет?
– Тридцать два, – ответила капитан милиции, хотя ей вот-вот уже должно было исполниться тридцать три.
– Детей нет?
– Нет, – уже несколько смутилась Олеся Сергеевна.
– Что ж, тогда угощайтесь. Вам уже пора начинать, – категорично заявила Петерсон и съела еще один орешек.
Не зная, что сказать в ответ, Киряк послушно взяла из вазочки миндаль, осторожно разжевала его и запила свежезаваренным чаем.
Чай оказался просто восхитительным! Олеся Сергеевна пила его с пирогом и так увлеклась – настолько вкусным оказалось предложенное угощение! – что никак не могла начать служебный разговор на интересующую тему.
Неожиданно первой начала беседу молодая хозяйка.
– Олеся Сергеевна… я правильно запомнила ваше имя? – уточнила она у Киряк и, получив утвердительный ответ, продолжила: – Я догадываюсь, о чем вы сейчас наверняка думаете – предполагаете, кто мог убить Никитина. И, вероятнее всего, считаете, что это мог сделать мой жених Артем. Но это не так. Артем учится вместе со мной на четвертом курсе, и он в жизни не сможет никого обидеть. Он избрал для себя самую гуманную в мире профессию – врач. Если бы вы его хорошо знали, то никогда бы не смогли на него подумать. Он очень добрый и хороший человек.
Киряк молчала и внимательно смотрела на студентку. Та же тем временем продолжила:
– Как вы уже слышали, Никитин чуть больше месяца назад жестоко избил Артема, после чего стал угрожать и мне. Он говорил, что если я вновь стану встречаться с Артемом, то он убьет его, а труп моего жениха никто никогда не сможет найти. Артем его не испугался, и мы все равно продолжили встречаться. А еще мы собираемся пожениться, у нас будет ребенок… – Лена заметно смутилась и, скосив глаза в сторону бабушки, замолчала с виноватым видом.
– Елена, я пока еще никого не подозреваю. Мы с вашим участковым проводили положенный в таких случаях поквартирный обход, не более того. Но раз уж мы коснулись этой темы, позвольте, я задам несколько интересующих меня вопросов. Первое, что мне хотелось бы узнать – приходил ли Артем к вам домой вчера вечером? Или, может быть, кто-то из ваших родственников или знакомых?
– Нет, Олеся Сергеевна, Артем вчера к нам не приходил. Да он и не мог прийти чисто физически. Раз в неделю он подрабатывает медбратом на станции скорой помощи, и вчера у него как раз было дежурство, – поспешно объяснила Елена. – Зато вчера вечером к нам приходил папа Артема – Егоров Сергей Николаевич, а также его родной дед – Рудольф Яковлевич Ланге. Они хотели поговорить с бабушкой о нашем с Артемом будущем и заодно обсудить предстоящую свадьбу. Отец Егорова ушел довольно рано, он куда-то очень спешил, а вот дед пробыл в гостях дольше – выпил чаю и распрощался с нами уже после девяти вечера… Да, я совсем забыла – вчера к нам заходил еще старинный бабушкин знакомый, ее бывший коллега по кафедре нормальной физиологии, а ныне ее заведующий – Дмитрий Иванович Разин. Он сейчас пишет очередную статью для медицинского журнала и довольно часто приходит к ней консультироваться по разным вопросам. Но вчера он зашел, чтобы просто поздравить ее с днем рождения… Бабушка у меня – бывший доцент кафедры нормальной физиологии нашего медицинского института, кандидат медицинских наук. У нее десятки научных статей и есть даже две написанные монографии по нейрофизиологии. В свое время она была довольно известна в определенных узких научных кругах. По ее примеру и я тоже поступила в медицинский институт! – гордо объявила Елена.
Судя по всему, слова внучки не произвели на Хельгу Генриховну большого впечатления. Она лишь слегка улыбнулась, словно считая этот факт чем-то само собой разумеющимся, и так же молча продолжила пить чай.
Тогда Олеся Сергеевна решила обратиться к старушке:
– Хельга Генриховна, а может быть, вы видели или слышали что-нибудь подозрительное вчера вечером?
Петерсон оторвала взгляд от чашки, уперла волевой, отнюдь не старческий взгляд в Киряк и словно просканировала сидящую напротив сотрудницу уголовного розыска. Видимо, получив после осмотра какую-то ценную для себя информацию, она ставшим на удивление мягким и доброжелательным голосом ответила:
– К сожалению, я ничем не могу вам помочь. – Но, немного подумав, уже намного резче добавила: – Наверняка будет лучше спросить у дружков этого бандюги. Они вам скорее подскажут, кто и за что мог убить эту сволочь.
Получив такой ответ, но не желая прерывать беседу и все еще надеясь узнать больше об отношениях убитого и ее внучки, Олеся Сергеевна решила задать пожилому медику вопрос на более близкую той медицинскую тему:
– Хельга Генриховна, а как давно вы употребляете миндаль?
Петерсон вновь ее «просканировала» и с едва заметной ноткой раздражения в голосе произнесла:
– Уже полгода. По шесть штучек три раза в день.
И демонстративно поднявшись из-за стола и поблагодарив внучку за вкусный чай, Хельга Генриховна неспешно покинула кухню.
Едва старуха вышла за дверь, Елена с волнением в голосе обратилась к оперативнице:
– Вы, если что, не обижайтесь на бабушку… Она очень хороший и добрый человек. Характер вот только у нее чересчур твердый. Она у нас родом из Риги, родилась прямо накануне революции, буквально за день до ее начала. Ей вчера стукнуло семьдесят шесть лет. Правда, она праздновать день рождения не любит, говорит, что он ей напоминает о революции… Но давайте я вам все расскажу по порядку. Так вот, ее отец (мой, значит, прадед) был довольно известным в Риге врачом. После революции, в 1919 году, когда был основан Латвийский университет, он довольно долгое время возглавлял там кафедру анатомии. Да что там говорить – даже мой прапрадед по бабушкиной линии, Вильгельм фон Шмидт – и тот был известным медицинским научным деятелем, только уже в Германии. В моей родословной со стороны бабушки практически одни врачи. Сейчас я вам покажу…
Девушка вскочила из-за стола, быстро куда-то сбегала и через пару минут вернулась со старым журналом в руках. Это был старейший советский медицинский журнал – «Советская медицина», второй номер за 1937 год. Раскрыв его на нужной странице, Елена показала статью, под которой стояло имя – Генрих Янисович Петерсонс.
– Так вот, мой прадед Генрих Янисович был очень деятельным человеком, – продолжила она свой рассказ, – но при этом он совершенно не разделял националистических взглядов среди латышей. И когда в 1934 году в Латвии произошел государственный переворот, а власть в свои руки захватил прогерманский диктатор Карлис Ульманис, прадед с прабабкой в знак протеста, не в силах вынести новых порядков, спустя два года навсегда покинули Ригу. Молодой Хельге тогда шел только девятнадцатый год, она училась на втором курсе медицинского факультета. Однако в Советском Союзе, куда они переехали жить на постоянной основе, судьба к ним также не благоволила. Буквально через год прадеда оговорили и репрессировали, а затем расстреляли как врага народа. Прабабку, как вражескую пособницу, сослали в лагеря на десять лет без права переписки. Там она и умерла. Младшие дети оказались в детдоме, а Хельгу, как дочь врага народа, исключили с третьего курса медицинского института, лишили московской прописки и выслали из столицы. Войну бабушка встретила уже в нашей области, где работала на кирпичном заводе. Перед самой оккупацией ей чудом удалось эвакуироваться в глубокий тыл. Если бы она не успела эвакуироваться, то наверняка бы погибла. Дело в том, что незадолго до прихода немцев в их поселок она получила серьезнейший перелом правой ноги. Этот старый и неправильно сросшийся перелом после войны мучает ее всю жизнь… Вы же видели, что она ходит с костылем? Так вот, сколько я себя помню, она никогда с ним не расставалась. После того как осложненный перелом все-таки сросся, бабушка много раз просилась на фронт, но ее так и не взяли. А когда война закончилась, каким-то чудом ей удалось повторно поступить в медицинский институт. После его окончания она несколько лет проработала участковым терапевтом. И только затем ей удалось попасть на должность ассистента кафедры нормальной физиологии, где, собственно, она и проработала всю свою жизнь. Вот такая непростая судьба у моей бабушки!
Закончив рассказ, Елена вопросительно посмотрела на Киряк. Та по-прежнему пребывала в глубокой задумчивости, по инерции продолжая вертеть в руках серебряную ложечку. Рассказ, конечно же, был интересный, но пока что ничем не мог помочь ей в расследовании убийства Никитина. Ее аналитический ум по привычке, выработанной за многие годы работы в милиции, в настоящий момент был занят сопоставлением фактов, пытаясь найти нестыковки в этом загадочном деле.
«Итак… У кого мог быть мотив убить Никитина? Первым из подозреваемых, несомненно, является жених Елены, – рассуждала Олеся Сергеевна. – Артем пока что у меня главный подозреваемый, поскольку именно у него имелся самый весомый мотив: невеста беременна, а безжалостный бандит, который его жестоко избил, угрожает убийством в случае ослушания. Да, этого студента нужно проверить в первую очередь. Второй подозреваемый – его отец, мотив тот же. Правда, про него я пока совсем ничего не знаю. Так, и остаются, конечно же, дружки-бандиты Никитина, но это уже отдельная история… Все?.. Стоп. А дед Артема?.. Хотя старик вряд ли способен на такое… Что ж, пожалуй, начну я с этих двоих – с Артема и его отца».
Приняв такое решение, Киряк положила серебряную ложечку на блюдце и решительно встала из-за стола.